***
Олегу в тот год исполнялось восемнадцать. Дорога в армию ему была заказана. Серый из-за этого переживал чуть ли не больше, чем сам Олег. У них была особая дружба, крепкая, закалённая общими бедами, древняя — они подружились, когда им было по пять лет, — но периодически ломающаяся хрупкой куриной косточкой. Детские ссоры из-за ерунды переросли в серьёзные разногласия. Серый был жестоким мальчиком. Вернее, жестоким он был только в своих фантазиях, для настоящих проявлений жестокости кишка была тонка, и субтильный пацан со стороны выглядел безобидно. Но в мечтах Разумовского творилось что-то страшное. Он мечтал утопить Россию-матушку в крови. Читать он научился рано, облюбовал детдомовскую библиотеку с юных лет, начитался своих книжек про Древнюю Грецию, Древний Рим и древние войны, на эти кровавые сюжеты наложились тяготы детдомовской жизни в России девяностых и банальная нехватка человеческого тепла — вот и получилось то, что получилось. Серый рос маленьким щетинистым мизантропом. Он ненавидел всех вокруг, но свято верил, что проблема, на самом деле, решается очень просто: всех плохих людей нужно убить. Физически уничтожить. И фильмы, которые выходили в те годы, ему поддакивали. Когда тебя окружают плохие бандиты, остаётся только быть хорошим бандитом и отстреливаться. Серёжа рос, познавал мир, выяснил, что не ему одному плохо: в этом мире вообще страданий и несправедливости хоть отбавляй, — и фокус его ненависти смещался со сверстников, которые его обижали и били, на абстрактных бандитов, преступников, нехороших чиновников. Из умных книг Серёжа знал слово «террор». Ему нравилось вертеть это рычащее слово на языке и рисовать кровавые картины расправы в своём воображении. « Т е р р о р ». Тепло. Тепло было на душе, стоило представить себе город на Неве, объятый огнём правосудия. Серёжа представлял себя героем, спасителем страны, которую постоянно лихорадило (он знал об этом, благо, детям не запрещали смотреть новости в общей гостиной). Иногда Серого заносило, и в своих мечтах он размахивался не только на Россию, но и на весь мир, и наводил в нём свой порядок. Олегу не нравились фантазии друга. Они порой увлекали его, но вызывали недоумение: как в таком маленьком веснушчатом человеке умещается такая громадная кровожадность. Олежа успокаивал себя: Серому тяжело, к нему чаще цепляются, чаще обижают, вот он и щерится, он на самом деле добрый малый. Они действительно хорошо проводили время вдвоём: играли в настолки или бесились на улице, Серёжа Олегу книги пересказывал, давал списывать. Серёжа был белой вороной. Тянулся к искусству, учился рисовать, писал стихи, мечтал сходить в театр (только не на те дурацкие детские постановки, на которые их водили, «а на что-то действительно великое, понимаешь, Олеж?»). В голове у Серого были целые вымышленные вселенные. О них знал только Олег: другие просто не понимали и предпочитали Серого травить, чтобы этот маленький интеллектуал особо не летал в облаках и помнил, кто он такой — безродный патлатый лох в стареньком свитере. Олег не знал, почему не присоединился к своре обидчиков и стал другом Серёжи. Он вообще плохо помнил, как они познакомились. Для них подружиться было как будто единственным правильным вариантом. Маленький Олег не понимал, что с этим дурным Серёжей не так, понимал лишь одно: ему нужно помогать. Он слабее. Сам Олег не был силачом, но чувствовал себя защитником и оттого становился сильнее. Он стал для Серёжи почти что старшим братом. И вполне естественным казалось, что он всегда впрягался за своего друга: Олег и с кулаками мог полезть на его врагов, и поцапаться с учителями, когда те несправедливо, по его мнению, критиковали Серого. Серёжа был умным, артистичным, талантливым. Серёжа был одиноким без Олега и нуждался в нём. Серёжа был его сокровищем. Лишь иногда Серый вдруг становился злым и неудобным, забивался в угол и оттуда цедил сквозь зубы: «Переубивать бы их всех» или что-то подобное, и в такие моменты Олег вместо своего друга видел горящее обидой чудовище. Серый был его красивой затейливой шкатулкой, а когда от неё внезапно отлетала крышка, вместо драгоценностей Олег видел только бездонный колодец, полный сажи и дыма от костра. Олег никогда первым не нападал, но постоять за себя мог и пытался обучить этому Серого. Олег твердил ему: если у тебя проблемы, если кто-то лезет, ты главное мне скажи, вместе разберёмся. Серёжа всё равно стеснялся, предпочитал молча копить злобу и бормотал: «Когда-нибудь я всех перестреляю. Перережу. Взорву… сожгу». Годы шли, Олег заводил новых друзей, а Серый всё цеплялся за него одного, как за спасательный круг. Он взрослел, вытягивался, становился ещё ершистее и злее. Он уже не был безобидным карапузом, которого легко было успокоить. Серёге пятнадцать, Серёге постоянно прилетает за чёлку, рыжину, за то что «больно умный», за то что тупой, за то что психованный, за то что замкнутый и ни с кем не общается, кроме своего «чурки» (так до определённого момента звали Олежу за смуглость кожи). Его дрожащие от гнева руки уже вполне могли зажечь спичку, удержать нож, ударить, и тогда Олег ещё не знал, что когда-то эти руки смогут взять рупор политической пропаганды и действительно повести страну к кровавому хаосу. Чем больше Серёжу обижали, тем чернее становились его мечты о терроре. И Олег уже уставал от его злобы. — Нельзя людей убивать, — говорил Олег назидательно, будто втолковывая истину неразумному малышу. — Ты этим ничего не добьёшься. Ты хоть раз видел, чтобы кто-то убийствами привёл свою страну к счастью? Серый враждебно смотрел на него из-под чёлки и ограждался от него скрещенными на груди руками. Само воплощение еле сдерживаемого бунта. — Ты ещё с Гитлером меня сравни… — Я и не собирался. Ты просто думай головой хоть иногда. — А в чём я не прав? — вспыхивал Разумовский. — В мире полно ублюдков, и этому надо положить конец. Их только могила исправит. Ты что-то другое можешь предложить? — Предложить? Да с чего ты вообще возомнил, что это твоего ума дело — наводить порядок в стране? — Олег, ты хоть иногда интересуйся тем, что в стране происходит!.. Примерно так начинались их ожесточённые споры. После приходилось мириться. У Олега были другие друзья, более простые ребята, которые не забивали себе головы ерундой. Но без Серёги жизнь была не та. Человеку нужно спорить и орать на что-то противоположное ему, чтобы утверждаться в своей правоте. Вот они и держались друг за друга, и орали друг на друга, и любили друг друга и за противоположное, и за схожее, что было в них. Разногласия у них возникали не только из-за возвышенных материй. Иногда их дружбу ломали вещи куда более низменные. Влечение друг к другу, например. Они оба начали чувствовать что-то, что выходило за рамки дружбы, и обоих это пугало. Они не поняли, когда это возникло. Может, в тот момент, когда они смеялись над какой-то глупостью, делая вместе домашку по литературе, посмотрели на смеющиеся лица друг друга и оба подумали, что очень счастливы вдвоём. А может, в то утро, когда Олежа проснулся после очень странного сна с участием Серого и весь день не мог спокойно смотреть на него. Это было страшно и непонятно, потому что так, вроде, и не бывает — чтобы парень с парнем. Так ведь нельзя? Ну а зачем тогда эти странные сны, зачем сердцебиение от любых прикосновений, этого ведь раньше не было, страшно, очень страшно, и не у кого спросить, и проще оттолкнуть друга от себя и рассориться, нежели объяснить самому себе, почему хочется притянуть его поближе. Странно, что Разумовскому, какой бы он ни был начитанный и весь погружённый в искусство, гораздо труднее было принять себя, чем Олегу. Серому нужно было очень много времени. Им было по шестнадцать, когда они смогли заговорить о своих чувствах вслух. В тот день последним уроком у Серёжи была физра (они тогда учились в разных классах). Он влетел в комнату, Олег уже был там — сидел на кровати и пытался зашить порванный карман на своей драгоценной кожанке. — Вас пораньше отпустили? — буднично спросил Олег, хотя уже понимал, что что-то не так. Серый ничего не ответил, сел на свою кровать и уставился в пол, пытаясь сделать вид, что с ним всё в порядке. Он явно надеялся, что в комнате никого не будет, и сердился и на себя, и на такого ненужного сейчас Олега, и на кого-то ещё. — Когда-нибудь… — Разумовского подвёл осипший голос. Олег посмотрел на него встревоженно. — Когда-нибудь я, блять, возьму ножик и всех перережу к чёртовой матери, — закончил Серый и, поймав взгляд Олега, добавил: — Кроме тебя. Разумовский обычно никогда не матерился. Олег забеспокоился. — Серёж… — Ой, блять, Олег, иди к чёрту. Будешь мне ещё нотации читать? Хватит. Лучше вообще со мной не общайся больше никогда. Делай вид, что меня тут нет. Если бы Олег последовал этому совету, если бы он замолчал и вернулся к своему шитью, Серый через минуту пожалел бы о своих словах. Вместо этого Олег подошёл к нему, резко сел рядом — так резко, что у Серёжи вскинулись кулаки для отражения атаки, — и обнял его. — Ты чё? — Серёжа прошептал, уже неспособный говорить из-за подступившей истерики. — Ты… очень агрессивный стал, — объяснил Олег, не ослабляя хватку. — Я где-то слышал, что человек проявляет агрессию, когда ему страшно или больно. Что с тобой, Серёж? Тебе страшно или больно? — Пошёл ты. — Серёжа вырвался и отвернулся. — Нашёлся психотерапевт… — Вечно ты так, — Олег бросил упрёк ему в спину. — Ну и сиди. Тебе пытаешься помочь, а ты кусаешься, как псина… Плечи Серёжи задрожали. — Эй… — Олег мгновенно забыл о сказанных Серым грубостях и потянулся к его плечу. Серёжа всхлипнул и уже сам прильнул к нему, зарылся заново в объятия, уткнулся в грудь и выдавил из себя: — Больно. Расспрашивая сопящего и сипящего друга, Олег выяснил, что одноклассник на физре наговорил ему чего-то крайне неприятного, после чего Серый, со своей горячностью, набросился на обидчика с кулаками, и тот вывернул ему руку — «чуть не сломал, урод». Олег машинально посмотрел на его руку и сжал челюсти: этот ублюдок причинил Серёже боль, из-за него ему пришлось самовольно сбежать с урока, а его и так физрук недолюбливает… Олег ненавидел, когда кто-то причинял Серому вред. — Хочешь, я ему наваляю? — спросил Олег. — Своих пацанов позову… — Хочу. — А смотреть хочешь? — Нет. — Серый шмыгнул носом. — Просто сделай что-нибудь… припугни его, чтобы отстал от меня. Олег кивнул. Желание Серого было для него законом. Хочет, чтобы Олег просто запугал обидчика — так и будет. Сказал бы жёстко избить — Олег избил бы, несмотря на то, что ему уже грозили постановкой на учёт. — Что он тебе опять говорил? Серый покачал головой. — Не важно. — Это из-за внешности опять? Или он что-то новое нашёл, до чего докопаться? — Не важно. — Серый взбрыкнул, разрывая объятия, и опять хотел отвернуться, но, покусав губы, признался: — Он про тебя говорил. — Про меня?.. Серёжа поморщился: — Ну, знаешь… они теперь придумали шутить про то, что мы с тобой встречаемся… — Что? Пиздец. — Олег вспыхнул и повернулся лицом к двери. — Вот именно, — закивал Серёжа. — Не знаю, откуда они это взяли. Мы просто дружим. Мы же нормальные парни, а не какие-то… голубые. — Конечно. Они это… мыслят в меру своей испорченности. Серёжа закивал ещё ожесточённее. Воцарилось тяжёлое молчание. Олег помялся, хотел что-то сказать, самого себя одёрнул, подумал и всё-таки выпалил: — Вообще-то мне снилось такое. Серёжа опять заметно напрягся. — Какое? — Ну, что мы встречаемся. — Как парень и девушка? — Как парень и парень, блин, Серёж. — Олег умирал от неловкости и пожалел, что вообще открыл рот лишний раз. Он хотел перевести всё в шутку, но Серый тихо сказал: — Мне тоже. Такое снилось. Олег даже не хотел смотреть на него. Он подумал, что они, наверное, никогда уже не смогут нормально друг другу смотреть в глаза — после таких-то признаний. В противовес его размышлениям, Серый метнулся к нему, развернул к себе его лицо и тревожно прошептал: — Давай проверим? — Что? — Голубые мы или нет. Давай поцелуемся? Если нам не понравится, значит, всё нормально. Давай? Олег испугался. В таком переполошенном состоянии Серёжа был неудержим, если ему что в голову втемяшится — не остановить. Олег посмотрел на дверь. — Кто-нибудь зайдёт и увидит… Уединиться в детдоме было нелёгкой задачей. Практически нигде не было замков, даже в их спальне замок давно починить не могли. Серый почти бегом метнулся к двери, высунулся в коридор, посмотрел по сторонам. — Никто не зайдёт. Никого нет, уроки ещё не закончились. Он решительно захлопнул дверь и подошёл к Олегу, который всё ещё сидел на его кровати, прибитый к матрасу каким-то непонятным страхом. Серый положил ему руки на плечи, и Олег застыл, глядя на него снизу вверх, как будто в ожидании смертного приговора. — Ну так что? Ты хочешь? Если не хочешь, то я не настаиваю. — Серый вдруг сам испугался, поняв, как неоднозначно выглядит его энтузиазм со стороны. — Я это так, шучу… Не то чтобы их мнение для меня так важно, мне вообще всё равно, ты мой самый лучший друг и мне плевать, что они про нас говорят… — Да давай уже. — Олег нетерпеливо кусал губы и хмурился. Серый уже такого нагородил, что не выйдешь сухим из воды. Если не поцеловаться — сомнения потом будут мучить. Если поцеловаться — самые худшие опасения могут подтвердиться. Серый наклонился, Олег потянулся ему навстречу. Соприкосновение губ длилось несколько секунд, сдержанное и целомудренное, будто их лица одеревенели. Олег ничего не почувствовал, кроме паники. Его чуть ли не затрясло. Его накрыло ужасным осознанием: что он действительно этого хотел, что он давно уже про это думал, что, хотя ему не особо понравилось то, что сейчас произошло, ему зачем-то хочется это повторить; что пути назад нет, что он может кому угодно врать, но не самому себе; что Серый дурак и идиот и придурок и Олег испытывает к нему то, что не хотел бы испытывать. — Ну что? — Серый торопливо оторвался от него и сел рядом. — Ничего, да? — Ничего, — отозвался Олег. Он несмело посмотрел на Серого — лицо красное. У самого Олега, наверное, тоже, уши уж точно горят. — Давай ещё раз, — выдал он, неожиданно для них обоих. — Чтобы прям точно убедиться, что ничего. — Д… давай завтра, — просипел Серёжа и сделал вид, что ему срочно что-то нужно найти в своём портфеле. — Почему… ну, ладно, давай завтра. Да. Олежа встал и вышел из комнаты, понятия не имея, куда он пойдёт. Он шёл по коридору и думал: да, ага, завтра будем целоваться ещё раз, чтобы убедиться в том, что мы не голубые. Звучит отлично. Научный подход. Гипотезу нужно опровергнуть практическим опытом. Про Серёгиного одноклассника Олег не забыл, выполнил обещание — припугнул и профилактически стукнул по голове. Хотя по идее должен был быть ему благодарен — парень вскрыл давно назревшую язву. Они действительно повторили свой эксперимент с поцелуями на следующий день. Вечером заперлись в туалете и самоотверженно экспериментировали. Сначала было до ужаса неловко, но они ведь столько лет дружили, им легко было быть искренними друг с другом и прощать неловкость. После нескольких подходов Олег сделал над собой титаническое усилие и сказал честно: — Серёж, ну ничего не получается. — В смысле? — Я, кажется, голубой. Я… пытался себя убедить, что мне не нравится, но мне нравится. — Мне тоже, — признался Серый. Олег с облегчением выдохнул и, осмелев, добавил: — Я давно хотел поговорить с тобой про это всё… я просто не знал, что сказать. Как бы… ты мне нравишься и всё такое, но я не понимаю… Серый стоял и кивал, смущённо глядя в пол. — И я не понимаю. Олег вздохнул: мол, принял к сведению, ситуация аховая, что делать не ясно. Это было что-то из разряда фантастики — вдруг обнаружить, что ты один из тех, над кем раньше насмехался. Это не укладывалось в привычную картинку. Серёжа, проклятый Серёжа с его красивыми глазами, обветренными губами — не укладывался. Если бы он был девушкой, тогда другое дело. Ему бы даже шло. Тогда у Олега не возникало бы к себе множества позорных вопросов: почему так тянет, ведёт, шатает, почему хочется лапать Серёжу (уважительно) и всячески тискать, это вообще не по-пацански, против всех правил и устоев. Они стояли, не зная, что делать. Они были абсолютно несчастны. Им казалось, что они первые люди на планете, столкнувшиеся с такой катастрофой, как романтическое влечение к лучшему другу. — Я почитаю что-нибудь про это… — сказал Серёжа скорбно, будто про смертельную болезнь. Олег кивнул. Что именно Серёжа собирался читать, он так и не узнал, но очень надеялся, что умный друг найдёт путь к спасению. Может, не так уж всё это отвратительно, думал Олег. В конце концов, многие их сверстники давно уже встречались с девчонками и лизались с ними по углам. А им почему нельзя? Ну да, два парня, вроде, неправильно как-то. А почему? Ответа он не мог найти. — Ну, это неестественно, — заметил Серёжа, выслушав его размышления. — И у двух парней не может быть детей… — У Маринки и Миши их в ближайшее время тоже не предвидится, — ответил Олег, — иначе директриса обоим бошки оторвёт. Но это им не мешает сосаться при каждом удобном случае. Серый пожал плечами. Ему тоже хотелось, как Маринка и Миша, при каждом удобном случае, хотелось не чувствовать себя уродом. Его тянуло к Олегу, как бы это ни было противоестественно. Найти уединённое местечко было нелегко, но они как-то изворачивались, ныкались под лестницами, прошмыгивали в туалет после отбоя, на прогулках отбивались от остальных, чтобы просто побыть вдвоём. И целоваться, конечно, тоже. Олег быстро вошёл во вкус, напирал и жаждал чего-то большего, а Разумовский в панике хватал его за руки, когда Олежа пытался опустить их ниже его талии. Мысли о любви, признания в ней бешено метались в Олеговой голове и тяжко ворочались в Серёжиной. Признания так и остались невысказанными. Оно и понятно. На улице, чай, не Франция, как говорил известный поэт. На дворе начало двухтысячных, «гомосексуализм» десять лет как перестал считаться болезнью и преступлением, но далеко не все ещё в курсе, на окраинах Питера парней забивают до полусмерти за крашеные волосы или пирсинг; Олег и Серёжа и слов таких не знают, которыми можно описать их чувства друг к другу, разве что только матерные. — Это неправильно, я не хочу, — говорил Серый, когда Олег, целуя его, ладонями горячими лез туда куда не следует. Олег отлеплялся от него и обижался, не понимая, что Серёжа хотел, но боялся. Конечно, Олегу было сложно его понять. Это не до Олега докапывались из-за женоподобной (якобы) внешности. Это не ему приходилось годами выслушивать от сверстников и старшаков комплименты по типу «педовка рыжая» и «подстриги свои патлы а то чё ты как это самое…». Олег в «патлы» Серого был влюблён не меньше, чем в самого Серого, и в макушечку целовал, и заправлял локоны за ухо, и пытался заплетать ему косы. Для Олега страшным ударом стало решение Серого сдаться и коротко обрезать своё корявое каре до плеч, превратив его в ещё более корявое гнездо. Много времени было нужно Разумовскому, чтобы договориться с самим собой и принять себя. А времени у них как раз уже не было. Вот уже выпускной класс, нужно думать о другом, готовиться к экзаменам, поступать куда-то. А Олег был не то чтобы очень успевающим учеником. Он только в началке учился хорошо, а потом постепенно съехал и заимел репутацию того самого мальчика, который «способный, умный, только ленится». Серый нервничал постоянно. Не знал, из-за чего ему страшнее — из-за собственных экзаменов или Олега. Боялся, что друг не сможет сдать вступительные, никуда не поступит, загремит в армию. Этот сценарий стал его страшным ночным кошмаром. Летом перед одиннадцатым классом Серёжа прочитал «Поединок» Куприна и окончательно потерял покой. Больше всего его тревожили страницы с описаниями избиения солдат: про выбитые зубы, про кровь на стенах и на потолке. Серёжа не думал, что могут так жестоко избивать, чтоб аж до потолка, но раз Александр Иваныч написал, значит, могут. «А чё если тебя в армию заберут?» — прошептал Серёжа ночью, подкравшись к кровати Олега, надеясь, что от его шёпота не проснутся другие два соседа по комнате. Олег, к счастью, не спал и уставился на встревоженное лицо друга, серебрящееся в темноте. — Ты тоже про это думаешь? — удивился Олег. Серый тихо цокнул языком. — Я постоянно об этом думаю. И он принялся сбивчиво объяснять что-то про экзамены, универы, бредил поступлением в Москву, кровью на потолке и цинковыми гробами. — Давай вместе в МГУ, а? Нет, ладно, я знаю, это сложно, давай хоть куда-нибудь, но вместе, хорошо? Тебе прям обязательно надо поступить. Я не хочу, чтобы ты в армейку загремел, мне страшно за тебя, понимаешь? Олег пожал плечом. — Это всего лишь на два года, не на всю жизнь же. Не заражай меня своим нервяком, блин. Ты вообще-то наоборот должен меня успокаивать и обещать, что будешь преданно ждать… — Я тебе кто, невеста, что ли? — смутился Серый. Олег нахмурился: — Раз не невеста, иди спи, Серый. Но Разумовский потоптался у его постели, тоскливо огляделся, наклонился к лицу Олега близко-близко и зашептал ему на ухо: — Ты у меня такой пацифист… такой хороший, такой добрый, мой волчик… пообещай, что не будешь никого убивать, а? Я не хочу, чтобы ты замарался в этом. Кто угодно, только не ты. — Ты с ума сошёл? — Олег тихо рассмеялся. — Кого убивать? Я же не на войну поеду. — А вдруг в Чечню?.. — отчаянно прошептал Серёжа, чуть не плача. — Не глупи. Не отправят меня ни в какую Чечню. Отправят в обычную часть. Я там максимум с половой тряпкой воевать буду… Не забивай голову. И вообще. Ты почему в меня не веришь? Может, я в универ поступлю. А потом откосю… откошу… как-нибудь… Серёжа явно хотел ещё что-то сказать и мог бы до утра причитать, но на соседней кровати зашевелился сосед по комнате. Пришлось отправиться на свою койку и до утра барахтаться в тревоге. Иногда нервозность Серёжи становилась невыносимой. С ним стало сложно, и Олег от растерянности стал больше общаться с другими пацанами. Его новые друзья считались «плохой компанией». Это выводило Серого: «Олег, ты в быдло превращаешься. Ты вообще уже не стараешься, не готовишься к урокам. От тебя куревом воняет. Ты вообще думаешь о своём будущем хоть немного?». И Серый был прав. Олег полностью забил на учёбу. Начал курить и стал больше материться. Со своими дружками он действительно превращался в какого-то барана. Общение с Серёжей его облагораживало — с ним Волков хотел быть всё тем же Олежей, а не быдлом. Вот только о будущем действительно не думалось. Олегу казалось, что всё как-то само образуется. Ведь всё само как-то образовывалось всю его жизнь. Умерла мать — ничего, его воспитает отец. Погиб отец — ничего, его возьмёт к себе бабушка. Не стало бабушки — ничего, в детдоме вырастет. После детдома — ну, наверное ещё кто-то подхватит его и позаботится. Некоторое время Олег ходил на баскетбол. Особых успехов не достиг, но зато неплохо провёл время, да ещё и познакомился с новыми людьми. В тот год, когда Олегу должно было исполниться восемнадцать, он познакомился с Вадиком. Вадим Коновалов был прирождённым спортсменом, высоким, крепким парнем, одним из лучших баскетболистов в секции. И как будто этого было мало, он ещё умудрялся всем вокруг нравиться. Он каждому в компании уделял внимание, каждому успевал улыбнуться, поддакнуть и пошутить. Между привычными детдомовскими ребятами и Вадиком была пропасть. Вадик был будто из другого мира. Он был старшим в многодетной семье, как Олег чуть позже узнал. Это многое объясняло. Вадим учил Олега своим приёмчикам. Подшучивал над его неудачами, что сначала Олега бесило, но потом до него дошло, что это от доброты душевной, а не со зла. После очередной тренировки Вадим пригласил Олега и его приятеля, Мишаню, к себе домой. Олег крайне редко бывал у кого-то в гостях. Он с радостью согласился, а когда перед ним открылась дверь, обитая чем-то мягким и рваным, вдруг напрягся и захотел уйти. Как-то это было неправильно, соваться в чужой дом со своей смурной рожей. Четырёхкомнатная квартира, явно тесная для многодетной семьи, была наполнена чужим, отталкивающим уютом: какой-то хлам, игрушки, полки с книгами, обои желтовато-бежевые в цветочек, стены увешаны коврами, картинами и фотографиями. Нарочито роскошная люстра в гостиной, а на кухне голая лампочка. Вадик провёл приятелей в свою комнату, выгнал из неё младшего брата — совсем на него не похожего темноволосого пацанёнка, — и сказал, хотя его никто ни о чём не спрашивал: — Мама — профессор в университете. Историю преподаёт. Но зарплата так себе, так что она подрабатывает, даёт частные уроки. Кстати, недавно её какая-то семья наняла, очень богатая. Далматовы? Дагбаевы?.. Короче, мама теперь зарабатывает больше, чем батя, он с этого бесится даже. — Реально хорошо платят? — поинтересовался Мишаня. — Обычно нет, но эти богатые — да. Она занимается историей с их пацаном. Какой-то юный гений, по её рассказам. Олег осматривался. В комнате, видимо, жили два человека: Вадик и его брат чётко поделили пространство на две половины. На Вадиковой половине в глаза бросались постеры с Балабановским «Братом» и «Сёстрами» Бодрова. Потом — плакат с Би-2, и у Олега заблестели глаза, потому что он тоже эту группу любил. Потом он заметил стопку книг на столе. В этом доме книги были вообще везде. На прикроватной тумбочке лежала книга с целым ворохом закладок на разных страницах, видимо, её Вадик читал с особым пристрастием. Олег пригляделся к корешку. Это была «Анатомия “Илиады”» Клейна. Олег смутился. Мало того что Вадик высокий и сильный, так ещё и умный, вон что читает, Олежа про такого писателя никогда в жизни не слышал. Проследив за его взглядом, Вадим решил сверкнуть своими познаниями: — «Илиаду» читали? — Кого? — по лицу Мишани было видно, что не читал и не собирается, а вот Олег покопался в памяти и вспомнил, что в шестом классе действительно слушал её в кратком пересказе Серого. — Читали, конечно. — И про что она? — коварно улыбнулся Вадик. — Про Троянскую войну, — Олег ответил уверенно. Уж что-что, а это он точно знал, не дурак. — А вот и нет. — Вадик торжествовал. — Читать надо было внимательнее. — Так а про что?.. Вадик увильнул от ответа и легко перевёл разговор в куда более интересную пацанам плоскость — предложил поиграть в приставку. Купили недавно, как раз благодаря богатой семейке маминого ученика, и Вадик тоже вложился, подрабатывал на складе целый месяц. Они играли час или два, не замечая времени, только изредка возвращались в реальность и что-то обсуждали. — Решили, куда поступать? — спросил Вадик. — Никуда, — ответил Мишаня без воодушевления. — Куда возьмут, туда и пойду. Олег замялся. — Ну я это… в Москву там… мы с Серым вместе хотим поступить… А ты куда, Вад? — В Герцена, наверное. — А, ну да. Мама поможет, — завистливо пробормотал Олег. Вадик глянул на него с улыбкой. — Ну да. Не без этого. Но я вообще-то реально туда хочу. Я историю люблю. Буду учителем истории. — Учителем? — удивился Олег. — Ну да. — Будешь тоже богатым детишкам про Илиаду рассказывать, как мама? — Может, и так. Уж лучше к богатым детишкам наниматься репетитором, чем работать в школе. — Вадим посмотрел на дверь комнаты и прислушался. В соседней комнате, судя по звукам, ссорились мелкие. Вадик вздохнул. — С детьми тяжело. Я им почти что батя. Я задолбался с ними конечно. Их постоянно на меня спихивают. Мать работает, ей некогда, отчим… то есть, батя тоже работает. В итоге Вадюша всю эту мелочь должен воспитывать… Олегу не хотелось уходить из этой квартиры. Ему льстило, что Вадик общается с ним, приглашает к себе, хотя мог бы общаться и с «крутыми» парнями, а не каким-то детдомовцем. Вадик, откровенно говоря, нравился ему. Олег не понимал: то ли подружиться с ним хочется, то ли… Он решил ничего не говорить Серёже про Вадика. Подумаешь, какой-то парень из секции, подумаешь, симпатия возникла. Олег оправдывался перед собой: да к Ваду невозможно не чувствовать симпатию. Вон он какой здоровенный, простой и добрый, а Олег такой молодой и влюбчивый. Чем ближе был выпускной, тем очевиднее становилось, что идея вместе с Серым поступить в МГУ — глупость. Олегу прямая дорога была в ПТУ, о серьёзных университетах нечего было и думать. Серёжа вцепился в него, стал натаскивать по всем предметам, но не особо преуспел. Позже вернулся к уговорам: — Даже если ты никуда не поступишь, не иди в армию. Откоси как-нибудь. — Как? Ногу себе оторвать, инвалидом сделаться? Не хочется как-то. И у меня денег нихрена нет, я даже взятку никому не смогу дать… Серый нервно кусал ногти и бормотал, что что-то придумает, а Олег фыркал и всё больше раздражался. Полная неопределённость их будущего беспокоила и его тоже, он понимал, что Серёжа уедет в свою Москву и поступит куда угодно, потому что он умный и вечно занимает первые места на каких-то олимпиадах, а Олег ему станет не нужен, когда он начнёт общаться с однокурсниками и поймёт, что Волков со своими манерами и ветром в голове и гроша не стоит. — Слушай, ты чё за меня так печёшься? — спросил Олег устало. — Я тебе кто вообще? — А ты сам не понимаешь? — фыркнул Серый, но в глаза посмотреть не решился. — Нет, не понимаю. Серый сглотнул и ничего больше не сказал. В конце концов страх потерять Олега совсем выпотрошил Серёже грудину. Он решил опередить судьбу и разорвать связь с Олегом прежде, чем это сделает она. Это было утром, сразу после завтрака. Они шли по коридору обратно в свою комнату, Серый откашлялся и сказал: — Я предложил Ритке встречаться. Она согласилась. Олег остановился и посмотрел на него непонимающе. — А? — Рита. Она давно мне нравилась. Мы… ну… я поцеловал её вчера. Олег первый раз слышал, что ему, оказывается, кто-то нравился. Серый никогда про Риту ничего не говорил, кроме того, что она патологически неграмотно пишет. Что значит «поцеловал»?.. — Так а… ну… а я теперь что? — У Олега от возмущения сжались кулаки. — Сам решай. — Серый хотел выглядеть равнодушным, но у него плохо получалось играть в беспечность. — Не понял. Ты бросаешь меня или как? — Мы можем остаться друзьями, как раньше… — Серый запнулся, тряхнул головой и затараторил: — Олег, просто ты же сам понимаешь, что это дальше продолжаться не может, это глупость какая-то, нам не надо было… давай просто забудем… «Он всё-таки жалеет», — подумал Олег. Серый всё-таки пожалел о том, что они испортили свою дружбу какой-то грязью. Олег всегда боялся это услышать. Он нагрубил Серому. Тот нагрубил в ответ. Они поскандалили. Дошло до того, что Серый потребовал переселить его в другую комнату, чтобы не видеть Волкова лишний раз. Они больше ни разу не говорили. На выпускном Олег был мрачнее тучи и искал любой возможности напиться. Серёжа таскался за Риткой, послушно танцевал с ней и вроде бы выглядел весёлым и довольным.***
Олег никуда не поступил и понятия не имел, куда себя деть. Повестка в военкомат давала на этот вопрос вполне чёткий ответ. У Олега не было особого стремления к службе, отец-военный не успел привить ему эту склонность — слишком рано умер. Но Олегу вспомнились все увещевания Серого: не иди туда, откоси, убеги, и теперь, стараясь не скучать по Серому, а ненавидеть его, в попытке то ли ему что-то доказать, то ли самому себе, Олег стоически принял свою судьбу. «Это всего лишь на два года, не на всю жизнь же». Он не сильно тревожился по поводу своего положения, хотя знал, что тревожиться есть о чём. Его отправляли на Дальний Восток. «Херово», — подумал Олег, когда узнал об этом. Логика простая: дальше от центра — больше жести. Могут бить и кормить помоями. Олег оценил свои силы и пришёл к выводу: пускай ссутся другие, домашние мальчики, а он никогда хорошо не жил, не о чем будет тосковать. И постоять за себя он сможет. Медкомиссию он прошёл, получил даже похвалу от бабули-окулистки, восхищённой состоянием его здоровья. Волосы сбрил сам, чтобы абы кто абы какой тупой машинкой их не драл. Посмотрел на себя в зеркало — боже, урод уродом, ну а впрочем, какая разница. Был октябрь. На железнодорожном вокзале каждая минута тянулась долго. Он всё высматривал в толпе рыжую макушку, периодически одёргивая себя, пытаясь от себя же скрыть, что наивно надеется и ждёт. Вот сейчас, вот сейчас он мог бы подойти со спины и тронуть Олега за плечо… Волков убеждал себя, что ему плевать, плевать на то, что никто его ждать не будет. Он ухмылялся: вот, хорошо же, что ни родни у меня нет, ни друга, ни… никого, могу хоть сдохнуть к чёртовой матери, никого этим не расстрою. В этом было даже что-то крутое: уезжать из города, в котором у тебя никого и ничего нет, в неизвестность, в армейской форме и с разбитым сердцем. Он никому не расскажет о своём одиночестве. Он будет нести службу отечеству отстранённо и машинально, как полковник, которому никто не пишет. Больно было, конечно. Но в качестве утешения судьба послала Олегу Вадика, и это уже было хоть что-то. Так вышло, что в Герцена Вадик так и не поступил. По блату пройти не удалось, скорее наоборот, родство с профессором каким-то образом помешало при поступлении. Да и отец (точнее, отчим, отец Вадика умер давно) настаивал на том, что парню надо «стать мужиком», пройдя суровую школу жизни в армии. Вадим был Олегу не то другом, не то хорошим знакомым, а может и вообще любовным интересом, но когда Олег узнал, что они будут служить вместе, это сразу возвело Вадика в ранг кореша, товарища бесценного, за которого нужно держаться. Правда, в тот момент, в ожидании поезда, Олег не испытывал к Вадику нежных чувств. Их перевешивала зависть. Вадика пришли проводить мама, сёстры и брат. Олег наблюдал за ними издалека. Сестра, тринадцатилетняя Маша, что-то тараторила Вадику, улыбалась и смеялась, старательно смаргивала слёзы с глаз. Олег запомнил её — миловидная, высокая темноволосая девочка, которой было суждено прожить очень короткую жизнь. От скуки Олег вспомнил о том, что однажды его хотели усыновить. Какая-то семья им заинтересовалась. Ему было десять. Мужчина и женщина проговорили с ним, наверное, полчаса. Но тут пришла воспитательница, сказала им что-то, после чего они не захотели брать его. Он помнил, как долго плакал в туалете в тот вечер. Любой ребёнок в детдоме мечтает о семье. Но потом Олежа долго про это думал и решил: иметь семью это на самом деле не так уж и круто. Вон Макса дважды брали в семью и дважды возвращали — не справлялись, а во второй семье ещё и побить успели. И потом, когда Олег подрос, он размышлял об этом и думал: нет, не надо никаких родителей. Вот они тебя обеспечивают, воспитывают, любят, а как потом им отплатить за это? Вот Вадик, например, этого бы не понял. Родители у него были требовательные, за всё хорошее, что он от них получал, он сразу и расплачивался тем, что постоянно сидел с мелкими. «Нет уж, спасибо, — рассуждал Олег, уже стоя на перроне. — Никакой семьи мне не надо, никакой любви. Никаких долгов ни перед кем. Я без роду без племени, ничейный и никому ничего не должен». Подумав, он мысленно добавил: «Кроме государства. Да. Вот поэтому я и стою сейчас здесь». Наконец приказали сесть по вагонам. Олег с Вадимом оказались в одном купе, но помимо них там было ещё два новобранца, и Вад принялся налаживать знакомство с попутчиками. Олег сел у окна и скрестил руки на груди, чтобы было понятно — не подходи, не трогай. Поезд набирал скорость. Олег смотрел в окно. Там плыли питерские окраины, а Олегу уже мерещился скудный забайкальский снег и живописные горы. Он снова вспомнил тот день, «смотрины», когда та супружеская пара обратила на него внимание, и он, десятилетний мальчик, понадеялся, что его наконец заберут в семью. Как же было больно, когда эта надежда не оправдалась. Он улыбнулся украдкой, вспомнив, что на самом-то деле утешал себя вовсе не какими-то умными соображениями о жизни в семье и тяжести сыновьего долга перед родителями. Была куда более простая причина не расстраиваться, когда его не усыновили. Серёжа. В тот вечер Олежа сказал ему именно так: «Меня не захотели брать. Но знаешь, я бы и сам не захотел к ним. Я без тебя не хочу никуда…». И про это он, конечно, тоже никогда никому не расскажет. Глупо это было, вся их дружба теперь казалась каким-то сном и глупостью, и нечего вспоминать. Попутчики болтали, Олег продолжал молчать. Тоска грызла его мелкими лисьими зубами. Родная рыжая мордочка преследовала Олега, но он раз за разом обещал себе: я выкину его из головы. Пошёл он к чёрту. У меня начинается другая жизнь. Ещё чуть-чуть и я перестану его вспоминать. Олег смотрел сквозь стекло окна и сквозь пролетающие мимо сети проводов, дома и облетающие деревья, представляя вместо них какие-то сказочные северные пейзажи, и его прошлое перед его глазами сливалось с воображаемым будущим, бежало рыжей лисицей на белом снегу.