— Можно уточнить, мы будем проводить вскрытие? — Изи в своей привычной манере тараторит, кажется, запинаясь буквально через слово, эмоционально взмахивая руками в одной ей известных жестах, и едва ли не бежит, чтобы успеть за начальницей. Мередит плетётся следом, молча пробегает взглядом по информации в карте нового пациента и не особо стремится ни показать себя перед доктором Хан, ни в целом как-либо выделиться. Её волнуют другие заботы. Если дневники относительно недавно почившей матери можно считать таковыми.
— Нет, Стивенс.
— Раз надо готовиться к самостоятельной операции, — ординаторы переглядываются. — Мы надеялись, что будет хирургическая…
— Извините, я вас прерву, — Эрика останавливается слишком резко, так что Изи едва ли не влетает в неё, лишь чудом успевая остановиться и отшатнуться в сторону. Хан искренне старается не позволить раздражению промелькнуть в голосе, от чего слова больше напоминают своеобразную угрозу нежели задуманное ею изначально наставление. Женщина на мгновение прикрывает глаза и глубоко выдыхает, — Я не привязываюсь к пациентам, но этот парень мне дорог. Я почти два года то даю надежду его родным, то снова отбираю. Эта процедура даст ему шанс дождаться нового донора. У нас нет права на ошибку, ясно?
— Конечно, — успевает таки вклиниться в разговор Мередит, пока Изи вновь не начинает тараторить, чего доктор Хан уже не слышит или не слушает, направляясь в сторону палаты. И не замечает, как девушки отстают, а на лице одной из них мелькает отчаяние вперемешку с осознанием.
Все дальнейшие события дня по большей степени напоминают ей самый настоящий цирк. С клоунами и акробатами. Цирк, в котором из смешного — только цветастые декорации, коих в больнице не так уж и много. Цирк теней, лицемерия и отчаяния. Первый удар — неудачная процедура и впавшая в оцепенение Стивенс, так и не взявшая себя в руки. Эрика с ужасом смотрит, как Майкл извивается в припадке дикой, невыносимой боли и молит её остановиться. Пронзительный крик тихим отзвуком остаётся на подкорке сознания. А они ничего не могут сделать, ничем не могут помочь, кроме как действительно остановиться. Остановиться и не использовать единственный оставшийся шанс. Последний.
День мелькает перед глазами не остающимися в памяти блеклыми пятнами: разговор с Келли, ссора с Веббером, отказ пациента от повторной попытки… Она почти час пытается уговорить его на ещё одну процедуру, отчетливо давая понять, что следующий удар больное сердце попросту не переживёт. Кэтлин смотрит на неё умоляюще. Ищет в голубых глазах спасение. Под конец суток, когда все слова сказаны, все решения приняты, и даже внеплановая операция в неотложке, затянувшаяся на добрых пять часов, наконец остается позади, единственное, чего женщина действительно хочет — это спать. Или хотя бы немного тишины. Равноценная замена. Голова неприятно гудит от вороха никогда не затихающей больницы: то тут, то там то и дело пищат и гудят аппараты, слоняются из стороны в сторону, шепчутся люди, шелестят листы карт… Эрика в последний раз пытается поговорить с Майклом, но уже слабо различает происходящее, прикладывая все оставшиеся силы, чтобы хотя бы не терять нить повествования.
Доктор Хан замечает «своего» ординатора ещё до того, как та решается таки выйти из-за угла, упорно повторяя что-то себе под нос. Эрика догадывается, что именно. Сложно не догадаться, учитывая крайнюю сюрреалистичность обстоятельства и полную абсурдность всего происходящего. Словно кто-то свыше насмехается над ними, заведомо зная исход. Ей, словом, вся ситуация в целом смешной или даже хоть немного забавной не кажется. Но видимо это только её проблемы.
— Доктор Хан, я пришла извиниться и попросить освободить меня от этого пациента, — Изи смотрит куда угодно: на переливающуюся разными оттенками лампу, на белый в серую крапинку потолок, на едва различимые очертания города за окном палаты.
Его палаты. Она нервно сжимает и разжимает ладони, заламывая пальцы, и смотрит куда угодно, но не на женщину перед ней, оказываясь не в состоянии вытерпеть испытующе-жестокий взгляд синих глаз, проникающий в самую душу.
— Если я уговорю Майка повторить процедуру, то вам придётся помочь ему, — Эрика говорит нарочито тихо. Но даже это не умаляет холодности и чеканной четкости её голоса. Размеренно, уверенно, в такт. В такт через раз бьющегося сердца Майкла Норриса. Смотрит на едва ли не плачущего ординатора, ледяным изваянием застывшую перед ней, не испытывая к девушке ни капли сочувствия. Совсем. Эта самонадеянная девчонка, каким-то одному Богу известным чудом сохранившая работу, маячит перед глазами весь день, как живое напоминание причины её — Эрики страданий. Единственный раз, когда она позволила себе привязаться к пациенту обернулся против неё же самой. Знаково. Но она просто не могла иначе. Всегда позитивный и неунывающий Майк и его такая же милая жена. Они стали её пациентами не сразу, пройдя несколько
кругов ада больниц перед этим и смирившись с вероятным концом. Она же решила бороться. До конца, до победы, до чертового живого, правильно бьющегося сердца в груди этого вечно веселого человека. Два года постоянной борьбы со смертью. Два года ложных надежд, срывов и разочарования. Два года, за которые они все изменились. Больше не было добрых шуток и забавных комментариев, не было радостных улыбок. Счастья больше не было. Его будто бы забрали, заморозили и оставили стоять на пыльной старой полке в давно заброшенном доме, залили формалином и выставляют на показ интернам, будто бы насмехаясь над ними. Каждый раз, выходя к его жене, осунувшейся и отчаявшейся, и рассказывая о необходимости ожидания и возможных планах лечения в ожидании донора, Хан едва ли не до крови кусает губы и оставляет глубокие отметины от ногтей на собственных ладонях. Она понимает. Понимает, что без пересадки у него нет совершенно никаких шансов, а все эти голословные планы могут идти к чёрту, столкнувшись с жестокой реальностью. Понимает, но сказать об этом Кэтлин не решается. Не хочет забирать у женщины последнюю надежду на счастливую и долгую жизнь с любимым человеком. Правда такова: мало кто живет долго и счастливо, некоторые даже просто долго. Поэтому ей ни сколько не жаль Стивенс, весь день бледной тенью волочащуюся по отделению в попытках спрятаться от неё. Хотя бы потому что прячется Изи не от начальницы и даже не от пациента и его семьи, которую она в своё время решила права на счастье. Нет, она прячется от самой себя. От собственной совести и боли. От своих призраков прошлого.
— Нет. И я не намерена обсуждать с вами назначения старшего ординатора.
— Но…но. Я не могу. Я просто не могу, — срывается, упирая в Хан полный слез взгляд. Не может ничего с собой поделать, прекрасно понимая, что не имеет права ни на такую просьбу, ни на нахождение здесь сейчас. Вздрагивает, сталкиваясь с в мгновение темнеющими глазами напротив.
— Вы, именно вы, будете смотреть ему в глаза и помогать пережить адскую боль, сковывающую всё тело, которой он обязан вам. Именно вы будете держать его за руку, применяя всю вашу широко известную и трижды клятую добродетель. Будете держать за руку его безутешную жену, пока Майкл отходит от наркоза. А если он умрет, то я хочу, чтобы вы это видели. Видели и понимали то, чего добились. Потому что это только ваша вина. Ваша и ничья больше, — с каждым произнесенным словом голос становится все громче и громче, едва ли не срываясь на крик под конец. Эрика готова прибить эту девчонку прямо здесь и не дать никому её реанимировать. Чтоб точно усвоила урок. Хвалёная выдержка летит к дьяволу, позволяя гневу и слезам заполнить кристально голубые глаза. Она делает пару шагов вперёд, не замечая, как ординатор перед ней едва ли не сжимается от страха и отчаяния, а несколько сестёр в ужасе замирают, ожидая исхода. Всё вокруг будто бы замирает, сосредотачиваясь точкой внимания на развернувшейся посередь больничного коридора сцене.
— Тихо, тихо. Не надо, успокойся, — женщина с трудом осознаёт, в какой момент крепкая ладонь обхватывает её плечи, а перед глазами мелькает ткань белого халата. Марк Слоан появляется как чёрт из табакерки, переглядывается с застывшей в непонимании Бейли и встревает между двумя блондинками, даже не взглянув на Стивенс. Он ожидает бури с самого утра. С того момента, как по больнице расползаются слухи о новом пациенте, косвенно связанном со всеми ординаторами первого года. Даже не работая на тот момент в больнице, он слишком хорошо наслышан об истории Изи с умирающим парнем. Так же как наслышан и об украденном у пациента Хан сердце. Переплетение нитей судьбы стягивается в тугой узел. Запутанный случай, невидимой нитью связавший двух совершенно непохожих женщин и обрушившийся на них со всей возможной силой. Он ожидает чего-то подобного и весь день делает все возможное, чтобы находиться где-то неподалёку от коллеги. На всякий случай.
— Вон отсюда, Стивенс. И не попадайся на глаза. Всем спасибо, представление окончено, — он так и не оборачивается на вторую участницу этого представления и не обращает внимания на резко оживший после его слов персонал. Медсёстры быстро разбегаются с этажа, спеша разнести подробности произошедшего по всей больнице. Миранда громко захлопывает карту, оставляет её на посту и хватает некогда своего интерна за локоть. Потому что должна. Потому что мы в ответе за тех, кого приручили.
Марк уверен, что через час — полтора об этой незапланированной сцене местного драмкружка будут знать даже в бухгалтерии, находящейся в подвале, в самой глубине больницы; а вокруг Стивенс уже через пятнадцать минут соберется в сочувствии толпа идиотов. Но как же ему искренне и непередаваемо плевать. Лично его интересует только излишне сильно сжимающая ладони в кулак женщина, неотрывно уставившаяся в стену напротив. Так и не отпускает её, слегка прижимая к себе, безропотно следующую рядом в неизвестном направлении. И это пугает поболее криков и слёз. Это
кажется оглушающе неправильно. Он не помнит ни одного дня, ни одной ситуации, когда Эрика Хан безмолвно подчинялась бы чужой воле. Упрямая, своенравная и временами наглая женщина на всё имела свой взгляд и свое мнение. Не позволяла никому нарушать устоявшийся с первого дня пребывания во главе кардиологического отделения образ «ледяной королевы». Ему это слишком приглядывалось. Она умело отвечала на все колкости и шпильки в свой адрес, ни на секунду не задумываясь над саркастичным ответом. Не просила пощады и с достоинством принимала поражения. Марк прекрасно понимал, почему Торрес не смогла устоять. И считал полнейшей идиоткой за то, что упустила.
Дверь дежурки захлопывается за ними с характерным металлическим отзвуком. Марк на мгновение морщится. Будто бы шутка судьбы — самым близким тихим местом оказалось то, в котором Келли в глупом желании проверить собственную ориентацию изменила блондинке, окончательно перечёркивая любые шансы их едва успевших начаться отношений. Марку не было стыдно. Это не его решение и не его забота. Были. Однако сейчас, глядя на опустившую голову и с какой-то особенной ненавистью сжимающую край стола Эрику, ему захотелось врезать самому себе. Чтоб тоже запомнил. Она доверилась им. Холодная и крайне закрытая доктор Хан, один из лучших кардиохирургов западного побережья… доверилась им. Как-то просто и незаметно. С трудом приняла местные правила, постоянные сравнения с Берком, нежелание принимать её в коллектив от некоторых коллег… И открыла им с Кейли себя настоящую. Как бы не сопротивлялась.
— Всё обойдётся… — делает шаг к ней, но так и замирает посредине комнаты.
— Не смей, — хриплый голос пробивает тишину помещения. Без включённой лампы дежурку освещает только яркий лунный свет да фонарь за окном. Она резко оборачивается. — Не смей говорить о том, как всё будет хорошо и прекрасно, как он продержится на аппарате пока какой-нибудь идиот на мотоцикле не расшибется на встречке или хренов экстремал не сиганет с высоты явно выше собственного роста. Это не так. Этого не будет. Два года. Два чертовых года мы боремся за его жизнь. А единственный шанс, который был… — Эрика неосознанно начинает ходить из стороны в сторону так, что у Слоана несколько кружится голова от слишком быстрых метаний. — Его просто забрали. И ради чего? Ради парня, который не протянул и дня после пересадки? Или ради Изи Стивенс, готовой убить своего жениха, лишь бы продвинуть его в списке…
— Хан послушай…
— И что мы получаем в итоге? Денни Дукетт мёртв, Майкл на грани и отказывается от лечения, а Стивенс…
— Хан…
— Она продолжает работать, как ни в чём не бывало. Будто бы это не она убила своего пациента, будто бы не из-за неё сейчас умирает мой. А все вокруг только и делают, что сочувствуют и переживают. Это, чёрт возьми неправильно. Это…
— Эрика, — он хватает её за плечи, слегка сжимая ладони, и заставляет наконец остановиться. Голубые глаза горят каким-то нездоровым огнём ярости, на щеках бледнеют полоски слёз вперемешку с тушью. Она дрожит и едва держится. -
Иногда самое серьёзное решение — это признание того, что на тебя слишком много навалилось, — Марк всю жизнь считал эту фразу, услышанную от своего наставника в интернатуре, вычитавшего её в какой-то газетёнке, самой большой глупостью. Признать это — значит признать свою слабость, свое ничтожество и беспомощность по отношению к судьбе и миру вокруг. Сейчас, стоя перед находящейся на грани коллегой, он думает, что сказавший это идиот в чём-то прав. На неё просто слишком много навалилось. Причём не без его помощи. Сейчас он сам произносит эти слова, а на душе скребутся кошки от одного взгляда на блондинку.
Ей не нужны слова, не нужна его поддержка и уж точно не нужен этот разговор. Она справится. Сама. Но это никоим образом не отменяет того факта, что Эрика стоит посреди темной дежурки, глотая слёзы, и пытается успокоиться в его объятьях. Марк прижимает её к себе совершенно невесомо, не обращая внимания на ладони и ощутимые удары, заставляет обхватить себя руками и уткнуться носом в шею, вдыхая сладковатый запах парфюма. Его пальцы мягко перебирают белёсые кудри, а успокаивающий шепот перекликается с её всхлипами. Они стоят так ощутимо долго, пока Эрика совершенно не затихает, бессильно расслабляясь в руках мужчины.
***
Дверь слишком громко звякает и Марк чертыхается про себя, делая в голове пометку наконец разобраться с бесящим замком. Он продолжает увлеченно перебирать кудрявые пряди, слушая размеренное дыхание, пока женщина спокойно спит, удобно расположив голову на его коленях.
Ему стоило больших трудов заставить эту невыносимую блондинку хотя бы ненадолго прилечь. Немного успокоившись, она вновь всячески сопротивляется любым попыткам мужчины проявить заботу в отношении собственной персоны, но в конечном итоге сдаётся. Головная боль берёт своё и Хан таки забирается с ногами на кровать и упирается затылком в прохладную поверхность стены.
— Тебе бы поспать хоть немного, всё-таки ты дежурила всю прошлую ночь, — он садиться рядом, складывая руки на груди.
— Не надейся. В твоём присутствии я уж точно не усну.
— Даже если я пообещаю не приставать?
— Темная дежурка, мы вдвоём на кровати… Я удивлена, что ты до сих пор не фонтанируешь двусмысленными фразочками и намёками.
— Ну почему же, я всё ещё пытаюсь затащить тебя в постель. И как мы наблюдаем, у меня вполне получилось, — смеётся, подмигивая женщине.
— Если расскажешь кому-нибудь об этом, — обводит рукой комнату, имея в виду свою недавнюю истерику, а не уже привычные шутки. Больница, давно привыкшая и к характерам обоих врачей, и к их вечному соревнованию «кто кого переспорит», полнилась слухами в поистине геометрической прогрессии. — Я вырежу тебе сердце кухонным ножом.
— Крайне в этом сомневаюсь, но проверять не рискну. Или это такой тайный способ добыть донора? Если да, то это умно. Но спешу огорчить — я не подхожу твоему пациенту…
— Как жаль, — слабо улыбается, таки поворачивая голову к мужчине. — Хотя… Не хотелось бы лишать больницу ведущего пластического хирурга.
— О, как лестно, ты наконец признала мои профессиональные качества. Что ж, я неотразим — это факт… Действительно не стоит лишать мир столь прекрасного мужчины, — показательно поправляет прическу, вызывая легкий смешок собеседницы. — А может ты просто не хочешь, чтобы я достался кому-то…
— Почему ты не хочешь понять, что ты мне не нравишься? — Эрика усмехается его доводам таки отлипая от стены и слегка поворачивается к нему, опирается головой о ладонь. Смотрит на мужчину рядом, что самодовольно улыбается, не отрывая взгляда от неё. — Я считаю тебя эгоцентричным, наглым, хамоватым типом, который почему-то оказался неплохим хирургом.
— Я тебе нравлюсь. Ты просто не хочешь этого признавать.
— И почему же? — удивленно вскидывает бровь и усмехается.
— Потому что ты хочешь казаться всем холодной и отстранённой. Идеальный хирург: без эмоций, личных симпатий, профессионал. Но на самом-то деле ты просто боишься подпускать к себе людей. Потому что они, как ни печально, умеют причинять другим боль. И как бы ты не пыталась показать своё безразличие к тому, что было у вас с Келли…
— Вот только наши отношения с Келли сюда приплетать не надо, — Эрика в момент напрягается, фыркает и недовольно качает головой из-за чего блондинистые кудряшки, аккуратно обрамляющие лицо забавно подпрыгивают. Марку в голову приходит совершенно глупое сравнение с ёжиком — она так же будто бы выставляет иголки, ощущая малейшую опасность.
— Именно об этом я и говорю. Перестань прятаться от окружающих. Мы твои друзья, — Слоан мягко улыбается и ловит коллегу за запястье, не давая ей в очередной раз устроить сеанс гипноза путём равномерных метаний по комнате. Тянет на себя, заставляя Хан упереться коленями по обе стороны от его бёдер. Тонкие пальцы цепляются за мужские плечи.
— Кто-то обещал не приставать, — она ни на секунду не смущается сложившегося положения.
— Не правда, я сказал, что могу пообещать, если ты ляжешь спать. Но как видишь… Сделка не состоялась, — довольно улыбается, едва ли не мурча как мартовский кот. Ладонь мягко скользит по её спине, невольно пересчитывая позвонки. — Я же говорил, что нравлюсь тебе.
— Я буду все отрицать, — пожимает плечами, слегка выгибаясь под его касаниями, пока мужчина резко не притягивает её к себе так, что между лицами остаётся буквально несколько сантиметров. Его глаза полны веселья, что отражается на лице удовлетворенным оскалом. Эрика не уверена в собственных действиях. Она, по правде говоря, вообще ни в чем не уверена, кроме того, что его губы на собственных ощущаются чертовски правильно. И чертовски нужно.
Марк улыбается победе сквозь поцелуй, чтобы через мгновение с головой уйти в плен тягучей сладости её губ. Чтобы наслаждаться ледяными ладонями, обволакивающей дымкой нежности и яркой приторностью духов. Она ничего не спрашивает, ничего не говорит и ничего не делает, когда оба останавливаются, таки и не расцепляя при этом объятий. Они разберутся со всем этим завтра. Определённо. А пока Марк всё же заставляет её лечь и наконец таки закрыть глаза. Впервые за два дня. Сон захватывает женщину практически мгновенно, а его присутствие рядом только способствует этому.
Слоан шикает на появившуюся в проёме с тонкой полоской коридорного света фигуру Шепарда и старается как можно аккуратней переложить голову Эрики на кровать. Она недовольно вертится, но через мгновение затихает, так и не проснувшись ни от смены положения, ни от мягкого пледа, которым мужчина укрывает её. Дерек наблюдает за развернувшейся на его глазах сценой с особым интересом. Дверь за пластическим хирургом закрывается с едва различимым звоном.
— Как она? — не смотря на разделяющую их со спящей женщиной стену, Шеппард говорит тихо. На его лице удивление от увиденного и явное беспокойство.
— Ты уже в курсе, — морщится Слоан, скорее констатируя факт, нежели спрашивая, и отходит ближе к посту. Время близится к двум ночи. По пустым коридорам разлит приглушенный свет, оба мужчины облокачиваются о стойку медсестёр. Дерек устало растирает шею и борется с совершенно неуместной зевотой, на мгновение прикрывая глаза.
— Все в курсе. Шеф тоже. Это было очень громко. Да и к тому же… Сам знаешь, слухи разносятся быстро, а это всё так на неё, — слегка наклоняет в сторону дежурки голову. — Не похоже.
— Она просто устала. А Стивенс и этот Майкл стали финальной каплей. Хотя на мой взгляд, Изи заслужила. Я как раньше не одобрял её поистине идиотского поступка, так и сейчас не в восторге.
— Да, я тоже. Хотя в какой-то степени её можно и понять. Ты просто не видел их тогда.
— Видел — не видел, — недовольно хмурится. — Существуют определенные правила.
— С каких пор Марк Слоан следует правилам? — улыбается Дерек.
— Как думаешь, это чем-то грозит больнице? — отмахивается от насмешливого вопроса.
— Не думаю. Ричард ещё тогда дал понять всем, что никакая информация эти стены не покинет. У нас тут что-то вроде тайного общества молчунов. Все всё про всех знают, но молчат. И сейчас он не допустит огласки, даже если Хан сильно захочет.
— А она захочет, — кивает Слоан.
— Определённо. Только не смей устраивать Стивенс бойкот, — Дерек резко переводит тему, не желая думать о предстоящих разборках. — Я помню как ты третировал О’мейли в истории с Торрес. Не думаю, что сейчас будет как-то иначе.
— Не могу обещать, — ухмыляется Марк, но тут же натыкается на недовольный взгляд вновь лучшего друга. Вскидывает руки в примирительном жесте. — Ладно. Хотя бы пока они ведут пациента, обещаю не трогать эту неугомонную.
— Майкл умер, — Шепард размышляет несколько долгих секунд, прежде чем слова срываются с губ. Невольно ёжится, бросая мимолетный взгляд на дверь дежурки. Кроткая интуиция от чего-то подсказывает, что ничем хорошим это не кончится. А терять хорошего специалиста не хотелось. Впрочем, как и хорошего человека. Доктор Хан ему определённо нравилась. Причём куда поболее Берка.
— Что, прости? — он не хочет верит в услышанное. Прикрывает глаза и тяжело выдыхает.
— Двадцать минут назад. Мне очень жаль, — оба погружаются в тишину. Тишину гнетущую, но такую в миг уютную. Будто бы не было в их жизни последнего года. Не было краха многолетней дружбы, а вместе с ней и доверия. Не было измен, обид и побегов. — Скажешь ей?
— Потом, — он слегка машет головой из стороны в сторону в отрицательном жесте и хмурится. — Пусть поспит пока.
— Поразительно, — Дерек наконец слабо улыбается. В его памяти яркой картинкой мелькает какой-то совершенно чуждый взгляд друга, полный невесомой заботы и робкого восхищения. — Даже с Эддисон ты себя так не вёл. Вот уж не думал, что Эрика тебя действительно столь сильно зацепила.
— Заткнись, — в привычной им манере тянет Марк и ударяет друга в плечо. И понимает, что тот чертовски прав. Не смотря на все её «ты мне не нравишься», невольные оскорбления и даже твёрдое желание не совмещать личное и рабочие. Она ему нравилась. Со всем своим вздорным и саркастичным характером, с поразительно холодной отстранённостью в операционной, с выверено — идеальными движения рук над открытым сердцем. С привычкой накручивать светлый локон на палец при заполнении карт, с ледяным взглядом небесных глаз и будто бы в противовес этому — тёплой улыбкой. Она нравилась ему вся. И это было фактом. Неопровержимым и важным.
— Спокойной ночи, Марк, — хлопает его по плечу и хочет уйти. Задерживается на секунду. — Не упусти её, ладно?
— Ни за что.
