Вишнёвый кофе

Джерард любит кофе, вишнёвый чапман и те дни, в которые у него есть силы встать с кровати. Вот только в последнее время таких дней стало до ужаса мало, и период самоненависти Джерарда затянулся. И дело вовсе не в эмо-периоде на показуху, вовсе нет. Джерарду — двадцать два, он будущий журналист, и, кажется, ему нужна помощь. Когда-то его сил и энтузиазма хватало на всё-всё-всё: везде успеть, всем помочь, сделать все свои дела и ещё до поздней ночи играть с друзьями по сети в Need for speed, спрятавшись под одеялом (чтоб родители не заметили) и шёпотом разговаривая в наушник. Сейчас сил Джерарда едва ли хватает на то, чтобы почистить зубы. Шкаф превратился в неразборчивую свалку скомканных вещей, по комнате валяются носки, на столе можно найти всё: одеколон, наушники, ключи, чайная ложечка, потёртый студенческий, пустая банка из-под энергетика. Джерард снова ненавидит себя. Джерард вновь не понимает, где он допустил ошибку. Вчерашний день вместе со свежим снегом и вкусом кофе принёс счастье. Холодная ночь и запах мороза — разочарование и пустоту. Будто сквозняк на самом деле не из форточки, а из его грудной клетки. «Когда-нибудь я буду в порядке. Я просто хочу быть счастливым» - как мантру пишет в своём дневнике парень (тогда, когда у него есть силы встать с кровати). Но этот день всё не наступает. Джерард через день ходит на учёбу на некоторые из пар, и понятия не имеет, как он будет сдавать эту сессию. В общем-то, ему всё равно. И Джерард Уэй совершенно пропустил тот момент, когда его жизнь превратилась в вот это вот всё. Надеть то, что выпадет из шкафа, захватить медицинскую маску, студенческий, две зажигалки, полупустой рюкзак — и можно выходить из дома. Не факт, что на учёбу. И совершенно точно — с опозданием. Часто Уэй доходит до университета, неловко топчется у входа — а после разворачивается совсем в другую сторону. Вишневый чапман. Сладковатый привкус на обкусанных губах. Синева под глазами и кофе в венах вместо крови. Практически какой-то кофеинозависимый вампир, по классике ненавидящий яркий свет. Кожа у Джерарда, кстати, была болезненно белой, почти прозрачно-фарфоровой. На тонких запястьях, прячущихся под широкими рукавами толстовки, просвечивали голубоватые вены. Толстовки и напульсники. Браслеты. Всё, чтобы спрятать рваные, уродливые шрамы. Чтобы позволить Джерарду забыть. Но Джерард всё помнит. И сейчас тонет в воспоминаниях, как в тягучем дёгте, как в противном, воняющем мазуте. Тонет и улыбается, шепча - «Я в порядке». Он не в порядке и уже сомневается, что может быть счастливым. Более того, Джерарду всё чаще кажется — он, чёрт возьми, уже не сможет, он уже забыл это чувство. Он разбит, надломлен, и склеен — неумелым мастером-кукловодом. Джерард — склеенный мальчик с далёкой звезды. Тут ему часто не было места. Он научился сходить за «своего», но...Он сам чувствовал себя лишним. Ненужным. Иным. У этой истории вряд ли будет счастливый конец и это совсем не детская сказка – принц не придёт и не спасёт его из башни. Ведь принца для Джерарда не предусмотрено – а злобный дракон часто он сам. Переулки этого серого городка пахли удушающим крепким запахом сигарет, алкоголя и смерти, которая неотступно следит за тобой сзади, украдкой – в ожидании, когда ты оступишься. Джерард и сам курил крепкие сигареты – и, забавно морща нос в таком переулке, поджигал чапман ред. С очередной затяжкой красный огонёк загорался ярче. Джерард – дракон, убивающий сам себя, выдыхающий дым в этом холодном и неприятном городке. Ему казалось, что в этот город нет ни выхода, ни входа – в их школу никогда не приходил никто новый, и люди, казалось, здесь рождались и умирали, а если кто и уезжал – то обязательно возвращался. Будто все они – мухи, попавшие в паутину, а город – паук, злорадно потирающий свои лапы. Сегодня как раз был такой день, когда Джерард Уэй – невзрачный склеенный мальчик с каштановой макушкой в огромной толстовке – пошёл в противоположную сторону от своего корпуса. «К чёрту, к чёрту, к чёрту» - звучало метрономом в голове под ритм его шагов. Нудные лекции под сопение засыпающих студентов в планы парня явно не входили. Впрочем, иногда в жизни Джерарда были хорошие — да, в целом хорошие — дни. Когда он закрывался в своей комнате — музыка и комиксы становились его спасением. В рисунках он мог стать кем угодно и прожить ту жизнь, о которой он действительно мечтал. Яркую, загадочную, иногда, может, немного нуарную с нотками драматизма — но обязательно с хорошим концом. Но сейчас он — всего лишь Джерард Уэй, разочаровавшийся в себе и прячущий холодные руки в карманах толстовки. Изящные пальцы мальчика-немного-художника-самоучки нервно сжимали зажигалку. Не выдержал. Достал пачку. Закурил. Ему иногда казалось — он знал и видел в этом небольшом городе практически всех. Оно и немудрено — в Белвилле населения примерно всего сорок тысяч человек. Вот есть он, есть его друзья — Рэй, Мэтт, его брат — Майки — так сильно не похожий на Джерарда, и, где-то там, белым шумом — все остальные. Он просто знал, что они где-то рядом. Есть. Живут. И он знает, что если захочет — он может найти их, окликнуть, позвать. Он видел их, как они едят в кафе, ссорятся, Джерард слышал их смех. Замечал их ссоры. Но пока... Пока ему хватало того, что его окружают люди, которых он не знает, и которые не знают его. Джерард медленно шел по улице Белвилла, погружённый в свои мысли. А ещё он видел себя — в отражениях витрин, в окнах домов, в глазах прохожих. Джерард часто сравнивал себя с другими — с Рэем, с Майки, с его братом, и — видел. Видел, как он красив, как ярко блестят его глаза, когда он улыбается, как гордо он держит голову. Но чаще всего он видел своё лицо — и то, каким оно было, когда Джерард был счастлив, или, наоборот, глубоко несчастен. Он видел, как оно менялось — от гнева, от ярости, от боли, от счастья, от любви, от горя. И это было очень странно: видеть своё лицо, видеть, что оно выражает сейчас, и не понимать, почему так происходит. Иногда он искренне не знал — что именно держит его здесь, в этом маленьком городке, окруженном горами, лесами, реками и озерами. Но когда он думал об этом, ответы приходили сами собой, и на долю секунды становилось страшно. Страшно от того, что ты не знаешь, чего хочешь, и куда идти дальше.