И спела смерть

Шевалье лежал на кровати, едва прикрыв наготу краем одеяла, и наблюдал за тем, как Филипп придирчиво выбирал украшения и то и дело подносил к плечу пышные банты, чтобы затем вернуть их в шкатулки. — Милый, возьми те перстни с сапфирами, которые ты купил на прошлой Карусели. А банты к этому жюстокору совершено не идут. Перевязь подойдет больше. Филипп повернулся к любовнику и рассеяно кивнул. Мыслями он был очень далеко от Версаля. Заметив замешательство Филиппа, шевалье подошел к нему и, взяв со стола тонкий платок, повязал его на шее, после чего подвязал небольшим бархатным бантом. — Так-то лучше, — с улыбкой произнес он и поцеловал любовника в щеку. Филипп улыбнулся в ответ. То, что он увидел, посмотревшись в зеркало, определённо удовлетворило его. — Между прочим, — начал шевалье, без всякого стеснения расхаживая по комнате, — не знаешь, кто запихнул карлика в фонтанную трубу? Может, бедняге жизнь стала в тягость, и он решил покончить с собой? Шевалье поднял с кресла ночную рубашку Филиппа и, надевая её, продолжил: — Или он наскучил королеве? А может, чем-то не угодил королю, и вот бедняжку решили убить? Такое ведь может быть? Филипп вздохнул. Если бы была медаль для того, кто в курсе всех самых свежих сплетен двора, то эту медаль давно нужно было вручить шевалье. Возможно, даже не одну, принимая во внимание его удивительную осведомленность и о некоторых пикантных подробностях жизни придворных. Он понял вдруг, что когда придёт время выдвигаться на фронт, он хочет, чтобы рядом был кто-то, кому можно доверять как себе. Кто-то родной, кто сможет позаботиться о нем, если судьба окажется немилосердной. Осененный внезапной мыслью, он в два шага оказался около шевалье и, положив руки ему на плечи, выпалил: — Поехали со мной на войну! Шевалье опешил и не сразу смог собраться с мыслями. — Ты зовёшь меня на войну? — Тихо уточнил он. — Ты никак спятил. Шевалье сделал шаг от Филиппа. — Это не просто война, — выражение лица герцога Орлеанского выдало его смятение. — Не смотри на меня так, — шевалье качнул головой, — мое место здесь. Как и твое. Филипп поджал губы, а шевалье продолжил: – Твой брат всегда говорит одно, а делает другое. Но если ты все-таки отправишься на войну, я, естественно, останусь здесь и буду следить, чтобы за тобой сохранилось твое место при дворе. – Ах, вот оно что! – невесело усмехнулся Филипп. – Как я мог забыть! Мое место. Больше не глядя на любовника, он стремительно направился к двери и вышел в переднюю. *** В Салоне Войны Филипп преклонил колени на бархатной подушке. Священник подле него читал молитву о ниспослании Божьей защиты воину. За его спиной стояло несколько министров и шевалье. Открылась дверь. Не поднимая головы и не оборачиваясь, Филипп мог сказать, что вошел Людовик. – In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen.* – Священник дочитал молитву и удалился. Остальные тихо повторили: – Amen, – и тоже вышли из салона, оставляя братьев наедине. Только шевалье остался стоять около дверей. Филипп поднялся с колен и повернулся к брату: – Брат, я привык ждать твоего слова, но сейчас ждать мне невмоготу. Поэтому я испросил дозволения у Бога. – Филипп, – со вздохом произнес король и повернулся к макету. Теперь на нем были не только крепости и общее обозначение войск, но и новые фигурки солдат и лошадей, а кое-где даже листы с кратким письменным изложением возможной тактики предполагаемой битвы. – Ни шагу без сопровождения. И помни про оборону флангов. – Я принесу тебе славу. Клянусь. – Да хранит тебя Бог и да вернет Он тебя домой в целости и сохранности…Сегодня же поезжай. Лицо Филиппа просветлело от слов Людовика. Он повернулся и вышел, воодушевленный. *** – Значит, уже уезжаешь? – Шевалье подошел к окну, за которым на западе тихо садилось солнце. Он надеялся, что отъезд случится позже, или Людовик и вовсе решит никуда не отпускать брата и отправит воевать Лувуа и де Конде. Новость о том, что Филипп покидает Версаль уже сегодня, отзывалась болью в груди, но решение было принято, а принц выглядел слишком счастливым, чтобы попытаться мешать ему. – Обещаю, я скоро вернусь, – Филипп подошел к любовнику и, обняв его за талию, положил голову ему на плечо. – Если все же решишься отправиться на войну, я найду, чем тебя занять. – Ты знаешь, что война не для меня. Это ты мечтал о войне и славе, не я. – Поэтому не обижаюсь, – со вздохом заключил Филипп. Хотя он и не хотел расставаться с шевалье, он был уверен, что вернется спустя год, может быть два. И что даже эти два года по сравнению с десятилетиями, которые ждут их впереди? – Я буду молиться, чтобы ты вернулся живым. – Dulce et decorum est pro patria mori**. *** Казалось бы, проводив Филиппа на войну, шевалье мог делать все, что ему заблагорассудится. Впрочем, он и делал ровно то, что от него ожидали – веселился, играл в карты в салонах и флиртовал со всеми, кто был ему хоть сколько-то симпатичен. И хотя некоторые ночи он проводил с музыкантами, поэтами и художниками, он часто прокрадывался в покои Месье, зная, что даже если слуги обнаружат его, то не сильно удивятся. В пустых покоях все напоминало об их владельце. Шевалье иной раз сидел за столом в кабинете Месье, перебирая украшения в его шкатулках. Ожидание утомляло. Хотя шевалье и получал письма от Филиппа, они были редкими, и в них было до безобразия мало про текущее положение дел на фронте. Даже во французской газете было больше подробностей, чем в письмах герцога Орлеанского. Впрочем, шевалье не обижался, прекрасно понимая, что отчасти и сам виноват в этом, ведь он ясно дал понять Филиппу, что война его совершенно не интересует. Зато в ответных письмах он рассказывал о происходящем при дворе и обещал сыграть на виолончели, когда Филипп вернется. “Милый, дни без вас наполнены скорбью. Берегите себя.” – неизменно подписывал шевалье свои письма. *** – Хорошие новости, кузен, – мадам де Клермонт взяла шевалье под локоть, – газеты пишут, что еще немного, и испанские Нидерланды станут целиком принадлежать Франции. – Кузина, дорогая, – промурлыкал шевалье, – вы, видно, забыли, что я не интересуюсь войной. – Войной да, но вы интересуетесь Месье. Газеты пишут, что герцог Орлеанский проявляет изрядное мужество на поле боя и не боится вести за собой солдат. Шевалье поджал губы. Он читал все эти газеты и знал, что в них пишут про брата короля. Но от того, что писали, легче не становилось. Даже мысль о том, что однажды Филиппу может не повезти, страшила его. *** – Вы трус, – заключила Генриетта, найдя шевалье в покоях мужа. Она злилась на него и считала человеком, которому от герцога Орлеанского нужны только деньги и плотские удовольствия. Такой человек по ее мнению не мог любить Филиппа на самом деле. – Что, если и так? – Шевалье давно привык к нападкам жены Филиппа и уже почти не обращал на них внимания. – На войне от меня не будет никакой пользы, Мадам. Уверен, меня почти сразу отправили бы обратно. Видите ли, мои поля сражений не столь…кровавы. Генриетта грозно, как ей казалось, посмотрела на шевалье, но это не произвело на мужчину никакого эффекта. – Не понимаю, что мой муж в вас нашел. – Не понимаю, что в вас нашел король. Возмущенная, Генриетта стремительно покинула покои. Шевалье удовлетворенно улыбнулся: эта победа была за ним. *** Разговоры в салоне так или иначе сводились к войне – не удивительно, учитывая, что мужья, сыновья и друзья многих придворных дам сейчас воевали. Мужчин в Версале действительно было не так много: те немногие аристократы, которые по какой-то причине не участвовали в сражениях и те, кому приказали вернуться. – Я слышала, войска под командованием принца де Конте взяли Франш-Конте. – Мой муж говорит, что на это ушел целый месяц. – Насколько мне известно, – вмешался в разговор шевалье, – речь идет не о городе, а о целом регионе. Дамы тихо ахнули: – В таком случае месяц это небольшой срок. Шевалье кивнул и переместился к рулетке, еще раздумывая, сыграть самому или же остаться просто наблюдателем. – …намедни я получил письмо от своего сына из Лилля. Их полк переводят под командование герцога Орлеанского. – Напомните, кто командует его полком? – Герцог д`Омон, если память меня не подводит. *** Шевалье удивился, когда получил письмо от Филиппа спустя всего два дня после предыдущего. Шевалье открыл конверт. Кроме аккуратно сложенного листа бумаги в нем лежал медальон — один из многих в коллекции Месье, но не простой. Насколько он помнил, медальон был подарком Анны Австрийской. Ведомый любопытством, де Лоррен открыл его и застыл над столом, с удивлением и нежностью разглядывая миниатюрные портреты. Филипп на портрете улыбался и едва заметно щурился. На соседнем портрете был сам шевалье, изображённый подобно ангелу. Свет только усиливал это ощущение — казалось, будто за его головой на самом деле сияет нимб. Девять лет прошло, а он все ещё помнил, как по просьбе Филиппа позировал художнику, и как в шутку капризничал, а принц спокойно делал то, что он просил. Они смеялись, улыбались и извинялись перед художником, который был вынужденным свидетелем их радостей. От воспоминаний на душе потеплело. Шевалье подумал, что вот они, добрые вести, и развернул письмо. "Милый, ты, должно быть, удивлён", — шевалье подумал, что в этот момент Филипп улыбался, и улыбнулся тоже. "Если это письмо передали тебе, то", — следом была неровная капля чернил, — "ты итак все знаешь." Шевалье не понимал. Он перечитал эти строки вновь, прежде чем продолжить, в попытке уловить смысл слов. "Знаешь, ты был прав. Война отвратительна и делает с людьми ужасные вещи. Прости, милый, это лето ты встретишь один. Не знаю, будет ли у меня другая возможность попрощаться, и смогу ли я быть твоим ангелом после смерти. Прошу, передай Генриетте моё благословение. Возможно, хоть кому-то из нас повезёт. Знаю, сейчас ты ошеломлен и, возможно, зол. Но если это случилось, значит такова моя судьба, предопределенная Господом. Поезжай в Сен-Клу. Спроси камердинера о подарке — он отведет тебя в мои покои. В потайном отделении ты найдёшь бумаги. Я купил нам небольшой дворец, и теперь он твой. Надеюсь, моих прощальных подарков хватит, чтобы ты не чувствовал себя слишком стесненным в средствах. Я приказал доставить тебе это письмо, как только душа моя отправится в мир иной. Вряд ли Бог примет меня к себе, но знай, я буду ждать тебя, когда придёт твой срок. Навеки любящий тебя, Филипп. P.S.: mon ange, годы с тобой были лучшими годами моей жизни. Помни, луна восходит ночью и звезды сияют на небе. Я среди них и всегда буду с тобой. Живи, и да хранит тебя Бог." Шевалье почувствовал, как к горлу подступает ком, а на глаза наворачиваются непрошенные слезы. Ещё утром он читал в газете благие вести, но ни в" Gazette de France", ни в салонах Версаля не говорили о смерти герцога Орлеанского. Король не объявлял о трауре. Будто никто ничего не знал. *** В полумраке часовни стоял человек. Упав на колени, он так и не поднялся. Светлые кудри занавесили его бледное лицо. Глаза его покраснели и опухли от слез. Он стоял, сложив руки перед собой, и шептал слова молитвы как заведенный: – Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis. Requiestcant in pace. Amen. ***