Исцеление и искупление

      В комнате тихо и довольно светло. Стены совершенно белые и кое-где покрыты мелкими трещинками и шрамиками. Окна большие и закрыты занавесками, сквозь которые, впрочем, довольно неплохо проникает серый дневной свет.       На больничной койке лежит девушка. На вид ей лет двадцать пять, а может быть двадцать семь. Длинные светло-русые волосы разметались по подушке, лицо довольно красивое, глаза закрыты.       Она не спит. Какой уже чёртов день подряд она не спит? Точно сказать трудно, потому что голова болит не переставая, от постоянного недосыпа мозг перегружен, а мыслей столько, что из них просто невозможно вычленить какое-то конкретное время, но наверное, не меньше недели. С ней всегда это случается, если она спит в новом месте, а особенно, если это место — больница.       Елена Светловская не считала себя никогда человеком, котрого можно было бы назвать везучим. Скорее, она была убеждена в том, что именно ей жизнь наносит самые жестокие удары один за другим. Причём, её проблемы были куда крупнее и хуже, если уж появлялись, чем все проблемы её знакомых и друзей вместе взятые.       Говорят, что испытания закаляют людей. М-да…пожалуй, «закалить» и заставить внутренне порой проклинать новый день, не сулящий ничего особенно хорошего, это как раз то, то что жизни удалось лучше всего.       Но хуже всего был последний год.       Сначала он казался невероятно длинным: дни тянулись один за другим, всё это походило на сплошной «день сурка». Затем, Лена заболела и пролежала в кровати с достаточно высокой температурой почти полторы недели, а от недомогания, вызванного болезнью, отходила ещё где-то неделю.       Потом оказалось, что родители подают на развод. Это было ещё одним ошеломляющим событием для девушки, потому как она не могла подумать, что такое случится. После известия об этом ей казалось, что она сломалась. Без рыданий, без истерик, но с треском, мучительно и с мокрыми дорожками, не просыхающими на щеках иногда по целым часам.       Вообще, всего за несколько недель Елена научилась даже не замечать, что плачет. Правда, она никогда не плакала при родителях, признавая с необратимой очевидностью невозможность что-то в этой ситуации изменить.       Когда все неожиданные напасти, как казалось схлынули, Лена с головой погрузилась в учёбу, сдачу всех сессий, надеясь забыть о тех мелких, но подлых ударах, которые ей нанесла жизнь, а потом… А потом произошла эта авария.       Сколько же раз потом, едва слышно рыча от бессилия и смахивая невольные слёзы со щёк, она корила себя за то, что отправилась домой от подруг поздно вечером и была недостаточно внимательна!       То, что случилось после того, как девушка услышала отчаянный визг автомобильных тормозов, она помнила плохо. И даже, когда она пришла в себя, память всё равно до конца не давала вспомнить всех подробностей. Пробуждение, кстати, имело свои неожиданные «сюрпризы»: попробовав пошевелить кончиками пальцев на ногах, Елена обнаружила, что не чувствует их. В тот момент она была ещё слишком слаба, чтобы говорить и лишь мучительно надеялась на то, что спустя какое-то время чувствительность вернётся. Но этого не произошло. Секунды перерастали в минуты, время продолжало течь в своём неведомом никому русле, а девушка всё также не ощущала своих нижних конечностей, хотя точно знала, что пыталась ими пошевелить. В мозгу начал стучать, не прекращая сигнал тревоги, ладони непроизвольно стали липкими… Поэтому роковое: «Повреждение позвоночника и возможная потеря чувствительности нижнего пояса конечностей», слетевшее с уст врача не вызвало у Елены большого потрясения. Доктор просто дал научное название тому, что она почувствовала и обозвала «безотчётным чувством тревоги». Родители тоже были в тот момент в палате (как потом выяснилось, они были в больнице почти всю ночь), но их вид в полном соответствии с некоторой нелогичностью человеческих эмоций, почему-то вызвал ещё большее отчаяние, чем страшный диагноз. А ещё в мозгу почти садистки стучала мысль, что из-за её травмы они всё равно не останутся вместе. И от этой мысли Лена сжимала челюсти до боли, так что её скулы становились намного заметнее.       Свежи были в памяти и воспоминания того кошмарного дня, когда сразу после того, как всё стало известно, Лена попросила родителей выйти.       И вот тогда-то по её щекам впервые покатились слёзы, которые она даже не пыталась скрыть. Руки сжались в кулаки, ногти с силой впились в кожу на ладонях, но ей было не больно.       Физически не больно. А морально она рассыпалась в пыль. Её чувства были странно обострены и все внутренние мироощущения рушились, создавая пустоту.       За эти последующие несколько дней Елена успела пережить все возможные эмоциональные состояния: от ярости, до полного отчаяния, заставлявшего молча лежать, глядя в потолок, чувствовать, как щипает глаза и сглатывать ком в горле.       А потом наступило нечто более страшное: полное безразличие. Стало всё равно: день сейчас или ночь, долго сидит в палате мама или не очень. Когда Елена начинала задумываться об этом, то ей становилось очень страшно. Потому что она чувствовала, что именно сейчас способна потерять себя. И это навсегда.       Елена повернула голову в другую сторону, глядя на окно. Дневной свет всё-таки проникал в палату и был серым и безрадостным. Глаза и веки нестерпимо болели от недостатка сна, но спать, как обычно не хотелось. Чёртова бессонница вместе с не такими уж редкими ночными кошмарами и излишне чутким слухом!.. Вздохнув так глубоко, что что-то в грудной клетке отозвалось болью, девушка медленно перевела взгляд на потолок. На ненавистный ей больничный потолок. В голове опять начали всплывать события дня завершившегося этой ужасной аварией, перечеркнувшей возможно, вполне счастливую дальнейшую жизнь.       Снова и снова, и снова Лена вспоминала каждую деталь той далёкой даты, как будто это могло что-то значить или изменить. В голове отчётливо всплыло, что в тот поздний вечер, когда она уходила от подруг, они до этого в течении довольно долгого времени обсуждали сериал «Острые козырьки», которые все в четвером не так давно посмотрели. Лично на Елену сериал произвёл впечатление, но показался слишком жестоким, хоть она чисто из любопытства и досмотрела его до самого конца. А вот Ника, Алиса и Света от него просто пищали, называя культовым. Она посмеивалась над ними, потому как сама таких сильных эмоций не испытала. Из всех персонажей симпатию у неё вызывал Томас Шелби, хотя, это было вызвано скорее лишь его красотой, а не характером. Вторым персонажем, который вызвал у неё положительные эмоции была Эйда Шелби. Лене очень нравился её постепенный «личностный рост» и особенно то, какой уверенной, непринужденной и со своим мнением она стала к четвёртому сезону. Но хоть девушка и хотела быть в чём-то похожей на героиню сериала, но сама жизнь сестры Шелби её совсем не прельщала, порой приводила в ужас и даже вызывала отвращение. По её мнению, никакая красота Томаса Шелби, никакая харизма Майкла Грея и необычность внешности Джона Шелби ни за что не стоили того, чтобы подвергать даже ради них свою жизнь почти ежедневно смертельной опасности.       Типичный человек, желающий дожить до старости, ничего странного.       И всё же сериал Лене понравился и она охотно болтала с закадычными подругами о нём.       Так было и в тот поздний вечер. Обсуждение сериала могло затянуться очень надолго, Елена уже собиралась пойти пораньше домой, но подруги резко переключились на обсуждение четвёртого сезона, споря о разных его моментах. Желание опять принять участие в разговоре и слишком располагающая обстановка, заставили девушку задержаться ещё, правда взяв с подруг слово, что через полчаса она непременно уйдёт.       М-да, и эти полчаса, как-то подозрительно быстро трансформировались в полтора.       Воспоминания заставили Елену ухмыльнуться, лицевые мышцы отозвались чуть ощутимой болью, но она была рада, что чувствует хотя бы её. — Чёртовы «Козырьки»… — невольно проворчала она, снова прикрывая глаза.       Винить сериал в том, что возвращаясь домой, она совершенно не думала ни о чём, кроме его сюжета и отчасти поэтому не успела вовремя отскочить на тротуар, было крайне глупо и бессмысленно, но девушке сейчас этого хотелось. Надо сказать, что никаких правил дорожного движения она не нарушала, переходя на положенный свет и это не она не успела отскочить, а водитель не успел затормозить, изначально нагло пролетая вперёд, и лишь в последний момент, видимо, решив одуматься. Но поздно. Он сейчас находился под следствием, но если честно, Лене было на это плевать.       Что толку, что этого человека обвинят и вынесут приговор? Заново она этот дурацкий вечер пережить не сможет, память себе не сотрёт, а чувствительность к конечностям ниже пояса не вернётся.       Горькая ухмылка против воли скользнула по лицу, но взгляд был безразличным. Скоро должна была прийти медсестра, чтобы проверить, как у неё дела. Лежать с закрытыми глазами было не совсем приятно, но хотя бы веки переставали так болеть. Мысли по прежнему крутились, словно карусель, но Лена старалась ни во что особо не вдумываться. Чаще всего вопросы вызывало будущее, хотя…какое там будущее?! Да с такой травмой она в лучшем случае более-менее восстановится ещё очень нескоро, в худшем — сядет в коляску, если к ногам не вернётся чувствительность. Странное дело: едва перестав ощущать всё, что ниже пояса девушка стала особенно ценить то, что может чувствовать руки, движения плеч, наклоны головы. Вот вам и мораль, как говорится!       Неожиданно что-то изменилось: тело окутала какая-то слабость и Елена почувствовала, что проваливается. Ощущение было ровно таким, как если бы она падала во сне. Но ведь она не спала!       Лена попыталась открыть глаза, но поняла, что не может разомкнуть веки. Что происходит?! Каждое движение, которое она предпринимала отдавалось довольно ощутимой болью — она этого не видела, но отлично чувствовала. Силы иссякали гораздо быстрее, чем девушка представляла себе возможным.       На задворках сознания проскользнула мысль, что хуже, чем сейчас вряд ли что может быть — а потом наступило забвение…       Лена ожидала разного: голосов, топота ног, неприятного ощущения от введения укола с каким-нибудь препаратом, но вместо этого почувствовала лёгкое дуновение ветерка, а потом поняла, что её незапланированный «полёт» закончился. Послышался грохот, копчик пронзила жуткая боль, Елена вскрикнула и…открыла глаза. Но к своему удивлению, она не увидела знакомой обстановки больничной палаты, в которой провела столько своего бесполезно-свободного из-за травмы времени, и вообще ничего хоть отдалённо напоминающего знакомое ей место. Её взгляду открылся…большой зал с лестницей, ведущей наверх, гигантской ёлкой, украшенной ярко-красной гирляндой, открытая большая широкая дверь, совершенно незнакомые стены.       Прекратив оторопело взирать на всю эту обстановку, девушка сообразила, что на неё направлен чей-то любопытный взгляд. Повернув голову, она увидела мальчишку, при взгляде на которого чуть не вскрикнула от нового приступа удивления. Мальчишка выглядел знакомым и выглядел, как… — Ты, Чарли, да? — совершенно неожиданно с губ сорвался вопрос, хотя и совсем не тот, что она собиралась задать изначально.       Глаза мальчика расширились от удивления, на милом личике заиграла улыбка и он обернулся куда-то назад. Только сейчас Лена перевела взгляд с него и у неё от страха всё сжалось: позади сына стоял Томас Шелби. Причём, она не знала, что пугает её больше: то, что он шагнул к столу, в ящике которого скорее всего держал пистолет или то, что она вообще видит его сейчас. — Папа, она знает моё имя! — воскликнул тем временем маленький Чарли Шелби, обращаясь к отцу. — Но она ведь не Санта-Клаус, верно? — вопросительно добавил. — Чарли, послушай: беги сейчас в свою комнату, я скоро к тебе приду. Не выходи оттуда пока я не вернусь, ладно? Всё, давай, — Томми говорил спокойно, отрывисто и коротко. Потрепав сынишку по голове он прошёл к двери, запер её за мальчиком.       Всё это время Лена сидела, не зная, что ей теперь предпринять. Возможное дальнейшее развитие событий её не очень-то радовало, если её смутные догадки верны. «Наверно, у меня галлюцинации», — билась в мозгу мысль, которая однако, не прибавляла сейчас спокойствия: уж очень эта «галлюцинация» была реальной. Томас Шелби тем временем быстрым шагом подошёл ближе и направил на неё пистолет, который оказался у него за поясом, а не в ящике стола. Вот теперь Елене стало страшно. Даже боль в начисто отбитом копчике перестала её волновать. — Кто ты такая? Отвечай! Ты из людей Чангретты, так? Отвечай, не то я пристрелю тебя, как бешенную собаку! — голос Шелби был полон холодности и решимости. — Что? Нет! Нет-нет-нет, я не имею ничего общего с этим итальянцем, — быстро выпалила девушка. — Н-да? И кто же ты тогда? — Шелби говорил чётко и жёстко. — И откуда, чёрт возьми, ты знаешь имя моего сына?       Лене было страшно, очень страшно. Разговаривать, когда на тебя направлено пистолетное дуло и сознавать, что при любом твоём ответе, который покажется хоть мало-мальски подозрительным тебе пустят пулю в лоб, было неимоверно тяжело. Язык, как нарочно прилип к гортани, губы пересохли, а ладони снова стали противно-влажными. Девушка хотела было назваться, но сообразила, что называть своё настоящее имя не очень разумно, и вырвалось совсем другое: — Меня зовут Сара, — очень хотелось сказать, что фамилия у неё Коннор, но она быстро передумала: ей только Терминатора в «Острых козырьках не хватало!». — Сара Бейтс, — фамилия по счастью, придумалась быстро. — И что тебе нужно, Сара Бейтс? Советую говорить, как есть, потому что правду я всё равно узнаю, — тон Томми не изменился, хотя, он, наверняка, прекрасно видел страх, который плескался сейчас в её глазах.       Елена слегка пошевелилась, потому что от напряжения, охватившего её тело заныло правое плечо. Пальцы на левой руке почему-то оказались липкими и влажными, и посмотрев на свою руку девушка не без удивления увидела рядом разлитый бокал с виски — наверное, она разлила его, когда упала сюда.       Мысленно девушка улыбнулась. Ну точно, этот бокал, как и печенье Чарли вместе с Томми приготовили для Санты! А свалилась сюда она. М-да…вот так «сюрприз», с Рождеством, что ещё сказать. — Можно я встану, а то на полу сидеть неудобно? — осторожно спросила Лена.       Мужчина смотрел на неё ледяными голубыми глазами, не мигая и ни на миллиметр не сдвигая и не опуская ствол пистолета. Сара (нелегко будет привыкнуть к новому имени!) заставила себя в ответ смотреть ему прямо в глаза и казаться спокойной, хотя её и била нервная дрожь. Наконец Томас очевидно что-то для себя решив, медленно кивнул и указал дулом пистолета на ближайшее кресло у своего стола.       Быстро кивнув в знак благодарности, девушка почти тут же попыталась встать на ноги, но когда ей это удалось покачнулась от внезапно накатившего головокружения. И тут, сообразив, что именно сейчас произошло, она ахнула. Она…стояла и чувствовала свои ноги! Действительно чувствовала! От нахлынувших сразу за этим эмоций чуть защипало глаза, но она сдержалась. И почти сразу заметила вторую неожиданность: на ней была не больничная сорочка ниже колен и с довольно короткими рукавами, а…блузка! Да, блузка и длинная юбка, а на ногах красовались аккуратные туфельки. Удивление и потрясение происходящим вместе со страхом сделали своё дело: девушка прыснула со смеху тут же зажав себе рот рукой, и этот смех поразительно походил на истерический. Постепенно, она почувствовала, что смешок перерастает в смех и лишь огромным усилием воли и глубокими вдохами заставила себя кое-как успокоится. Сейчас было не время для истерик.       Подняв глаза Сара тут же вспомнила обстоятельства, в которых она сейчас находилась и смех почти тотчас утих. Томми всё также направлял на неё свой пистолет, взгляд его был непроницаем для того, чтобы можно было понять, о чём он сейчас думает, но девушке подумалось, что, наверное, со стороны она смотрится сейчас не лучшим образом и с явным психическим расстройством. Она дошла до стула, всё также находясь под прицелом, и села. Кресло было не очень глубокое, но удобное. — Я знаю, что у вас ко мне много вопросов, — начала Сара. К её собственному изумлению, голос получился не таким жалким, как она боялась. — Да, и моё терпения отнюдь, не безгранично. — И вы мне не доверяете… — Совершенно правильно. — Что ж, я вас понимаю. Правда, касательно понимания происходящего мы с вами в равных обстоятельствах, мистер Шелби, — произносить всю эту маленькую тираду оказалось не так сложно, и слова получались, как ни странно не скомканными. Удивительно! Хотя, удивительнее факта, что всё происходящее реально уже, кажется, ничего не могло быть. Томми, надо сказать, не удивился, ну или, по-крайней мере, не выказал никакого удивления от того, что она знала его фамилию. — Я расскажу вам всё, что знаю. Правда, сильно сомневаюсь, что ситуация от этого хоть как-то прояснится, — Сара тяжело вздохнула.       Предстоял разговор. И не просто долгий, а очень-очень долгий. Разговор, от которого зависела её дальнейшая жизнь. Справится ли она?! Должна!