***
Единственный сын Альмы никогда не был достаточно хорош для матери: это читалось в её глазах, жестах, поведении, том, как она разговаривала с ним. Он с тоской смотрел на то, как мать ласково обнимает Джульетту, полезную и идеальную, как немного хмурится, но все равно рада неожиданному дождю в знойный день от Пеппы. Сестры раскрывали таланты по мере своего взросления, постепенно использовали их всё чаще и чаще на радость мамите. Дар же Бруно стал камнем преткновения — всё становилось хуже и хуже со временем, и он ничего не мог с этим поделать. Изначально мать была довольна сыном — его дар предсказания казался действительно сильным и полезным. Настолько, что она гоняла его в собственную башню несколько раз в день, несмотря на жалостливое выражение лица сына при виде лестницы. Такие «сеансы» частенько слишком выматывали его, поэтому, когда Альма или другой человек были недовольны будущим, он лишь смиренно выслушивал причитания, не в силах что-либо возразить. Помня властный и жёсткий характер матери, они с сестрами вообще старались лишний раз не перечить основателю Энканто. Он и сам не заметил, как собственные таблички стали восприниматься с каким-то осточертением, а мама всегда была настроена больше негативно к каждому предсказанию. Бруно радовался, чисто и искренне, когда мог увидеть что-то хорошее в сиянии изумрудного песка — всегда сбегал с вершины пещеры слишком уж торопливо, желая получить редкую похвалу и ласку. Мужчина не мог сказать, что Альма совсем уж не любила его — это было не так. Но, как к единственному мальчику, она относилась к нему излишне чёрство, приняв на себя больше не роль матери, а именно матриарха — Бруно, искавший в старшей Мадригаль поддержку и материнскую любовь, больше получал одобрение старшего, а не родного человека. Особо брать примера для подражания в данной ситуации было не с кого — матери никто не перечил, а отца он видел только на портретах. Впрочем, именно отец и стал темой-ненавистью в мыслях мальчика на протяжении долгих вечеров и разочарованных взглядов. Альма хотела видеть в Бруно Педро, но вот незадача — Бруно Педро не был и подавно. Пытаясь найти в сыне отражение возлюбленного, она сначала загоняла его в рамки, а после, когда наконец-то отставила неудачные попытки в сторону, было поздно что-то менять — Бруно уже был «тем-самым-Бруно-приносящим-несчастья». Было невыносимо обидно и страшно, когда кто-то с жаром обвинял его во всех неведомых грехах, а мать, вместо того, чтобы заступиться, качала головой и уходила, отворачиваясь от позора семьи Мадригаль. Мальчику, брошенному и одинокому, слишком мягкому по природе и доброму, оставалось только молча всё выслушивать и быстрее бежать в ненавистные пески, проклинать бесполезно-полезный дар и чуть ли не рвать на себе волосы. Да, правда, Джульетта с Пеппой порой вступались, но всегда есть что-то важнее и сильнее — и это было влияние и всезнающее око Альмы. Боясь неодобрения, они предпочитали всё же оставаться в стороне, не обвиняя, но и не помогая. Тогда еще мальчишка ужасно обижался, но постепенно был благодарен хоть и за такую «нейтральную» поддержку. Он отдалялся от людей, боясь глаз, горящих ненавистью, ужасных слов и шепотков за спиной. Люди создали ему образ, который сами же и поддерживали, найдя наконец-то того, на кого можно перекинуть все неудачи и огрехи. С возрастом он стал ценить неловкие объятия Джульетты вечерами, кружку чая от Пеппы. Сестры неумело заботились о нем, погруженные в эгоистичные стремления матери жить не для себя, а для Энканто. Всё свободное время они посвящали себя другим, и такая нежность стала небольшим спасательным кругом. Альма боялась своеволия, того, что могло бы выйти из-под её пристального контроля — кажется, она просто страшилась перемен. Только спустя года Бруно мог в какой-то мере понять мать, но простить в глубине души — нет. И сейчас, слушая уговоры отчаянной Джульетты и обеспокоенного Агустина открыть дверь в детскую, он лихорадочно пытался подавить в себе панику и слёзы. Касита никогда не пускала в комнату, если её владелец не хотел визита — это было негласным правилом охранявших их стен, чем сам Бруно нередко пользовался, закрываясь в собственной небольшой пустыне. Он, как никто, понимающий чувства маленькой души, оскверненной таким несправедливым отношением взрослых, хотел просто обнять малышку, прижать к груди, согреть теплом и сказать, что она абсолютно ничем не обязана ни Альме, ни Касите, ни самому Энканто. Прошептать, какая она красивая и прелестная и без дара, что ей он и не нужен, чтобы просто радовать всех своей детской искренней улыбкой. Бруно сбегает в застенки — еще одно неожиданно полюбившееся место для единственного нежеланного и прокаженного из Мадригалей, и с беспокойством слышит тихую брань матери, судорожный шёпот Феликса, пытающегося успокоить Пеппу, взвинченную и ужасно испуганную. Детишек тут же отправили по комнатам — благо, Касита ловко закинула слишком любопытных малышей, чтобы они не попались под горячую руку. Мужчина аккуратно переступает по доскам, всматривается в щель с детской, в силах разобрать только тельце, отчаянно сжимающее подушку и пищащую в неё же. Мирабель сокрушается в рыданиях, и Мадригаль видит хаотично разбросанные игрушки по полу. Он неосознанно боится за девочку, желание помочь и утешить топит сердце, обливая кровью застарелые чувства нежности и любви. Через час Джульетта тихо уходит от двери, Агустин шепчет слова любви к дочери напоследок, с явным нежеланием отрываясь от деревянной поверхности. Они уходят к Изабелле и Луизе, тоже до чёртиков перепуганных и не понимающих ничего. Бруно решает попытать удачу: вылезает из своего укрытия, в тишине подходит к двери, неожиданно ослабевший и одновременно переполненный решимостью. Невзрачная тёмно-зелёная дверь навевает тоску, словно олицетворяя душевное состояние хозяйки комнаты. Мужчина сглатывает, поправляет пончо, заносит руку для того, чтобы сделать два глухих коротких стука и проговорить в безмолвное дерево: — Мирабель, милая, это дядя Бруно. Можно войти? Тишина служит ему ответом — впрочем, он и не надеялся на какое-то особое отношение к себе с учетом того, что с племянниками-то проводил неоправданно мало времени. Мадригаль даёт себе ещё один маленький, крохотный шанс — будто боясь обжечься, кладёт руку на круглую ручку. Вздохнув, чтобы успокоиться, прикрывает глаза. И поворачивает. Слышится щелчок. Внутри затопляет неимоверным количеством нежности. Бруно мысленно просит себя не налажать, как всегда. Мысленно же и успокаивает. Малышке Мирабель ни к чему слова, по крайней мере сейчас — она лишь мокрыми глазами смотрит на дядю. Она похожа на волчонка, решившего проявить доверие и, с большей вероятностью, ожидающего его предательства. Она ждёт, смотрит внимательно, и слёзки молчаливо блестят на смуглых пухлых щёчках. Маленькие ручки дрожат, судорожно сжимая большую подушку. Бруно достаточно лишь пары секунд, чтобы понять всё, что нужно: он прикрывает дверь молча, подходит к кровати и поглубже присаживается на неё, упираясь спиной в стену, тихо раскрывая руки для объятий. — Всё хорошо, котёнок, — ласково и спокойно произносит Бруно. Мирабель всхлипывает особенно громко, к глазам подкатывает новая порция влаги. Она кривит ротик, пытаясь быть потише в выражении собственных эмоций, и кидается к дяде, заходясь в рыданиях. Малышка утыкается ему куда-то в ключицу, на ходу скидывая очки, вцепляется ручками в пончо. Старший Мадригаль заключает маленькое тельце в объятия, поглаживает по спине и волосам, прижимая к себе ближе. — Тш-ш… Всё хорошо, Мирабель, слышишь меня? Ты ни в чём не виновата, — шепчет мужчина. — Ты самая-самая красивая, самая-самая особенная, и дар тебе никакой не нужен, чтобы все это понимали, знаешь? Тебе и не нужен он! Солнышко, мне, твоей маме, папе, тёте Пеппе и бабушке неважно, что у тебя нет дара. Твой папочка без него, как и дядя Феликс, но это же не мешает твоей мамочке и тетё Пеппе любить их, правда? Ты сама как маленькое чудо, как звёздочка на небе, яркая и обворожительная. Мы все очень-очень сильно любим тебя, поверь. Я сам не дам тебя никому в обиду! Только пускай попробуют сказать что-то в сторону нашей хорошенькой Мирабель! — льётся поток слов с уст Бруно. Он шепчет по кругу, повторяясь и сбиваясь, немного теряясь в мыслях, но не может остановиться — он чувствует, что малышке просто жизненно необходимы такие незамысловатые фразы и шёпот в макушку. — Ты знаешь, что ты была словно маленькая звёздочка? Блестела, пока поднималась по лестнице, никто не сводил с тебя взгляда. Твой папочка и твоя мама смотрели на тебя с любовью. Они любили тебя, они любят тебя и будут любить, несмотря ни на что — запомни, что тебе не нужно что-либо делать особенное, обладать каким-то даром, чтобы мы все, Мадригали, ценили и любили нашу малышку Мирабель… Девочка в руках лишь прижималась ближе, неловко вытирала слёзки мягким пончо, зарываясь носом в складки ткани. Бруно просто говорил и говорил, все эти невысказанные слова о нежности и значимости, которые он сам когда-то хотел услышать. И, говоря это, ему самому неожиданно становилось лучше.***
В доме на следующий день напряжение летало в воздухе — никто не выступал, даже вечно энергичный Камило притих, молча жуя завтрак. Альма была мрачна и задумчива. Впрочем, Бруно был благодарен хотя бы за то, что мать не сказала ничего на отсутствие виновницы вчерашнего празднества за столом. Мужчина прямо-таки видел, как вытянулась по струнке Джульетта, а Агустин успокаивающе сжал ладонь жены, готовой защищать свою девочку. Глава семейства лишь немного нахмурила брови на пустующее место, но молча села на стул, начиная завтрак. После мужчина наблюдал, как сестра накладывает на поднос завтрак для Мирабель — видя, как дрожат её руки, он предложил лично отнести еду племяннице. Сестра посмотрела на него с благодарностью и приступила к уборке тарелок. Поднимаясь на второй этаж, он мог услышать то, как сбивчиво Феликс и Пеппа пытались объяснить Камило и Долорес что происходит. Мальчишка, тонко чувствующий перемены в настроениях людей из-за дара, тараторил вопросы, требуя от матери нормального и вразумительного ответа. Бруно только пожелал паре терпения и, постучав, зашёл к Мирабель. При взгляде на мирно посапывающую девочку в голове всплывали только отзвуки дрожащего голоска, спрашивающего, за что ей такое и почему свеча так поступила с ней. Бруно не пытался перебивать малышку, давая ей выговориться — он смиренно впитал в себя всю обиду, беспокойства, страхи, переживания. Мирабель оказалась слишком умной, слишком чувствительной, и смогла распознать эмоции на лице Альмы. Они испугали её, она дрожала в руках дяди, когда, задыхаясь, рассказывала о всех чувствах, что навалились на неё. Бруно с тоской посмотрел на девочку, поставил поднос на стол. Подошёл ближе к кроватке — с любовью окинул взглядом опухшие глазки, округлое личико, наконец-то не отражающее в себе всю палитру скручивающих душу чувств. Сон подарил ей покой и забвение, прекрасное, но, увы, не вечное. Не удержавшись, он осторожно подправил одеяло, пригладил рукой кудряшки и целомудренно, с мысленным пожеланием всего только самого хорошего, поцеловал в лобик. Альма ловит его после ужина, настойчиво уводя в глубь Каситы за локоть, не давая шанса на сопротивление. Взглядом она указывает Пеппе на Долорес — сестра спешно уводит дочь в её комнату, единственное место, где Долорес может немного отдохнуть от окружающих звуков и голосов родных. Бруно мысленно надеется, что старшая Мадригаль не будет просить у него чего-то невыполнимого. Впрочем, мужчина и сам понимает, что бесполезно даже мечтать об этом с учётом ситуации, случившейся вчера. Про себя он молит о том, чтобы видения, полученные с помощью дара, будут хотя бы не настолько плохи, как несколько предыдущих. — Бруннито, дорогой мой, — ласково начинает Альма. Мужчину скручивает изнутри от отвращения. Когда ей нужно было что-то от сына — а обычно это связано с даром — она становилась неожиданно любящей и просящей матерью. Хотя, Мадригаль всё равно, даже если и возмущался и внутренне содрогался, не мог отказать матери. — Я очень сильно беспокоюсь за Мирабель, — издалека зашла она. «Ну конечно, — думает про себя Бруно. — Единственное, о чем ты беспокоишься, так это репутация семьи. А ещё боишься появления еще одного «прокаженного» из идеальной семьи Мадригаль, — ядовито проскальзывает в мыслях». — Пожалуйста, посмотри, что случилось с юной Мирабель, всё ли с ней будет в порядке. Прошу, Бруннито, хоть что-то, — смотря прямо в каре-зелёные глаза сына. Она сжимает руками ладони Бруно, и он видит скрытую сталь и силу в мамином лице. У него нет возможности отказаться. — Конечно, мамита, — соглашается он. — Мне самому тревожно за малышку Мирабель. На губах женщины напротив расцветает довольная улыбка — такая редкая и ценная для Бруно. Мадригаль с сожалением думает, что всего каких-то десять лет назад отдал бы всё за то, чтобы заслужить такую. Ему самому хотелось заглянуть в будущее племянницы — в конце концов он мог это сделать, чтобы успокоить собственное беспокойство о судьбе малышки. Не ради спокойствия Альмы или кого-то ещё, а просто для себя, ради самой Мирабель. Матриарх семьи кивает головой, провожает до второго этажа. — До утра, — проговаривает она. В пожелании спокойной ночи нет никакого смысла. Бруно вздыхает, прикрывая дверь комнаты. Тут он вспоминает кое-что, выясненное экспериментальным путём — если иметь при себе что-то относящееся к тому, что он хочет увидеть, предсказание становится чётче и понятней. Он быстро наведывается в комнату юной Мадригаль, с извинениями забирая беленькую заколочку со столика. Надеется, что всё будет хорошо. Бруно чертыхается, когда наконец-то поднимается в пещеру — думает, что вполне неудивительно, что он остается худым, даже если довольно много ест. Сандалии утопают в песке, он чертит как можно более ровный круг, переставляет свечи несколько раз, сжимая в ладони заколочку. Он бы, может, даже помолился, но боится «накликать беду». Жар поднимается из груди, тело наполняет сила, и глаза начинают излучать зелёный свет. Мадригаль довольно туманно задаёт вопрос. Дар по-разному может трактовать «что будет с Мирабель», но ему пока что плевать. Если он не увидит того, что хочет, он хоть потеряет сознание, но будет задавать вопрос из раза в раз. Всё вокруг кружится в магическом вихре, вырисовывая картины будущего: ссоры, грозную фигуру Альмы, нависающей над малышкой. Сердце в груди беспокойно бьётся, и лицо искривляется от того, что он видит. Бруно практически впервые не старается прервать видение, тщательно всматриваясь в изумрудный песок. Ощущение давления острого конца заколки напоминает ему о том, кто он такой и что тут делает. В один из моментов он с удивлением видит себя, что-то яро доказывающим матери: хоть он и не видит лица Альмы и своего собственного, но нахмуренные брови уже как-то сами дорисовываются в голове. За его штанину держится Мирабель, перепуганная и, видимо, плачущая. Видение прерывается в тот же момент, как Альма отвешивает Бруно звонкую пощечину: «настоящий» Мадригаль дёргается от хлопка, теряя концентрацию, и песок сыпется сверху, оседает в кучерявых волосах. Табличка услужливо падает на кучку песка: мужчина может увидеть на ней только яростное лицо Альмы, разочарование и злость в изломе бровей, сжатые в тонкую полоску губы. Бруно иррационально злится на себя и на мать. Ярость и желание найти определённый ответ заставляют его отбросить табличку и вновь зажечь потухшие свечи — он руками поднимает песок, и он завихряется с удивительной скоростью. Немое кино продолжается, и он с содроганием видит, как стены Каситы идут трещинами, а сестры и племяшки теряют дары: Энканто, живущий на магии семьи Мадригаль, рушится, как и отношения в семье. Руки от осознания дрожат, когда под песочной стеной едва не придавливает кинувшуюся к Исабелле Джульетту. Таблички раз за разом падают на руки, и Мадригаль, задающий теперь вопросы судорожно, едва формируя их в голове, постепенно слабеет. Внутри растёт что-то глухое, темное, жужжащее в черепной коробке — он двигается вперёд только благодаря этому чувству. Из раза в раз одно и то же: не успевает минуть и несколько лет, как Касита рушится, обваливаясь пылью. В особо тёмных развилках она хоронит под собой собственных жителей, и Мадригаль сдерживает слёзы, сжимая зубы. Дыхание спирает, глаза жжёт от магии, усталость наваливается на тело. Он понимает кое-что важное — его ссора с мамитой всегда провоцирует только самое худшее в любом случае. Будто бы его существование ставит под сомнение фундамент Каситы, даёт трещины. В попытке защитить он вновь и вновь делает только хуже. Обида затапливает сознание. Под давлением отчаяния он спрашивает: — Что будет, если я уйду? Видение, выдавливаемое из себя через силу, показывает неспешное взросление Мирабель: слёзы малышки, отчаянные мольбы о Касите и даре, все те несправедливые и строгие взгляды в её сторону, шепотки в городе, тыканье пальцами, неодобрительные покачивания головой. Бруно больно от того, что он наблюдает. И малышка вырастает. Он также видит сильную Луизу, похорошевшую Исабеллу, веселого Камило, чудаковатую, но не менее хорошую Долорес, рождение мальчика у Пеппы и Феликса. Мирабель стоит перед Каситой одна, и есть всего две развилки — либо её разрушение, либо всё такие же крепкие стены. Табличка падает в руки, и мужчина только тогда замечает влагу, капающую на стекло. Зло вытирает собственные слёзы. Ненужный. Без него лучше. Со вскриком он кидает предсказание — оно звонко рассыпается осколками вниз. Бруно дрожит, ему больно, а щеки не хотят становиться сухими. Рыдания душат, и мужчина даёт себе волю, падая на четвереньки, горько плача.***
Ни одно из предсказаний не подходит для того, чтобы вручить его в руки строгой матери. Бруно не готов подставлять малышку Мирабель, разрушать Каситу и семью только из-за чёртового дара. Он полон желания сохранить и защитить то, что любит. И, если уж ему нужно уйти для счастья родных, он так и сделает — вряд ли кто-то из города будет особо расстроен уходом «того-самого-Бруно». А вот Джульетта, Пеппа, Альма — это другое дело. Они потребуют объяснений, а мать — предсказание. Уход в стены дома не решит проблемы — Бруно уверен, что если его не выдаст маленькая Долорес, он всё-таки сорвётся и выйдет, не в силах терпеть. Мадригаль не хочет отвечать перед родней на любые вопросы, и это загоняет в отвратительный угол. Все таблички молотятся в зелёную пыль, а мужчина решает покинуть Энканто молча. Касита услужливо не пускает никого в комнату единственного сына семьи Мадригаль. По застенкам он пробирается на кухню, собирая с собой сумку в поход через горы. От их высоты дух захватывает, и никто до сих пор всерьёз не имел желания перебраться за них. Отсутствие пришедших с «той» стороны также наталкивает на мысль, что никому пока что не удалось пересечь естественный барьер, отгораживающих общину от внешнего мира. Он старается управиться за максимально короткий срок — измотанный использованием дара, мужчина умудряется проспать весь следующий день, выбираясь только в ночь. Пытаясь продумать всё что только можно, он берёт с собой небольшой складной нож, другой побольше, моток верёвки, сменную одежду и лекарства — пропажу последних всё равно никто не заметит с учётом дара его сестры. В сумку он пытается запихать как можно больше пульворон, тапас, несколько больших картофелин, яблоки, персики, спички и бутыль с водой. Получается плохо, но подгоняет желание не умереть с голода хотя бы первые несколько дней. Подумав еще немного, он всё-таки берёт еще одну сумку, здраво рассуждая, что она освободится, как только он съест всё из неё. Пока что у Бруно не было каких-то особых планов на дальнейшее будущее, а использование дара не представлялось возможным с учётом вчерашнего. Если он переберётся через горы, можно было бы попробовать вновь, уже беспокоясь о собственной жизни и выживании. Беленькая заколочка возвращается на столик Мирабель. Мадригаль прощается с малышкой, грустно улыбаясь. Ласково чмокает в лобик, переполняясь от этого действа и вида умиротворенной девчонки энергией и волей. Он обещает защитить Каситу и Энканто, Мирабель и всю семью, которую он по-настоящему, искренне любит.***
Прощаться с Каситой сложно. Покидать дом больно. Закрыть собственную дверь с мыслью, что он больше не вернётся… Очень трудно. Бруно завтракает ночью, съедает еду, с нежностью приготовленную Джульеттой, выпивает сразу две кружки воды. Проводит руками по стенам. Задерживает взгляд на двери матери и невзрачной дверке Мирабель. Уходит тихо. Подниматься по горам действительно невероятно тяжело — он тратит на это целую ночь. И, Боже, если бы не обстоятельства, он не поднялся бы выше четверти от пути, который проходит за ночь. Стоя на вершине, чувствует себя удивительно удовлетворенно и спокойно. Энканто потихоньку просыпается, и лучи яркого солнца освещают разноцветные крыши. Дух захватывает от высоты, на которой стоит мужчина. Он наконец-то прощается с Энканто.Walkin' out of time Lookin' for a better place Something's on my mind Always in my headspace But I know some day I'll make it out of here Even if it takes all night or a hundred years Need a place to hide, but I can't find one near Wanna feel alive, outside I can't fight my fear