Мы горим

«Эй, па, кажется, мне больно» Сима смотрит на свои стесанные ладошки, видит красные разводы, чувствует, как саднит повреждённая кожа. Мальчик, с которым она столкнулась, ревёт навзрыд, пока к ним бегут родители. Папа Олег прижимает к себе, целует в макушку, держит в своих больших руках ее, вытирая салфеткой капельки крови. — Ты в порядке, малышка? — спрашивает он, согревая своим теплом, но в голосе его только спокойствие и забота. — Сильно болит? — Чуть-чуть, — отвечает Сима, вжимаясь виском в щеку отца, и ей настолько хорошо оттого, что тот рядом, что тот поднимает ее в воздух, обнимает и несет в сторону машины. Он для нее всемогущий, он все может, он просто как Капитан Америка. «Эй, па, кажется, мне больно» Ей нравится итальянский. Она любит итальянский и для своих лет прекрасно его осваивает. Вот только учительница в школе ее будто ненавидит — ставит тройки и постоянно пеняет на неправильное произношение. Это ранит сильнее, чем она могла бы предположить. Папа Вадим замечает ее слезы, ее разбросанные учебники и исчерканные черновики на полу. И понимает быстрее, что дело совсем не в математике, которую Сима терпеть не может. — Зайчик, что случилось? — спрашивает он, осторожно касаясь ее маленького плечика. — Кто тебя обидел? Она прячет лицо в коленках, занавешивается волосами и крепче стискивает ладошки на своих ногах. Ей не хочется признаваться, что она настолько плоха в том, что ей настолько нравится. Папы всегда ее поддерживали в стремлениях, и то, что подвела их, ранит гораздо больше этой придурошной учительницы. — Зайчик? — еще раз зовет папа, и Сима сдается, переползает к нему ближе, прячется под большой рукой и жмется к горячему телу, начиная тихонько говорить про свою обиду и боль. Говорит она долго, продолжает только потому, что ее спину поглаживают и не перебивают, чтобы задать вопросы или отчитать. Когда Сима заканчивает, папа молчит немного, а потом, вздохнув, с улыбкой говорит: — Но ведь дядя Сережа говорит, что у тебя хорошо получается? Ему я верю больше, чем твоей учительнице. А учительница не права. Мы с папой решим этот вопрос, не волнуйся. Сима отстраняется, чтобы посмотреть на отца. Тот не любит дядю Сережу в принципе — она, правда, пока не знает, почему, — но сейчас... Говорит о нем. Он сам не может помочь, потому что знает французский, а папа Олег — немецкий. Иногда она слышит, как Вадим свистящим шепотом высказывает Олегу, что «рыжий имеет слишком большое влияние на нашу дочь!». Ей непонятно, что происходит между папами и дядей, но она не задает вопросов — все равно не ответят. Ей странно, но она лишь смотрит на отца и молчит. — Зайчик, ты у нас умница. Поэтому не обращай внимания на эту явно хамовитую барышню. — Он замолкает на миг и, явно переступая через себя, выдавливает со слабой улыбкой. — Хочешь, дядя Сережа приедет и поговорит с тобой на итальянском? Сима чувствует... что-то, что не может пока понять — радость? счастье? любовь? Она просто несмело улыбается в ответ и кивает, чтобы броситься на шею к отцу. «Эй, па, кажется, мне больно» Сима уверена, что у нее перелом. Врач на соревнованиях по тхэквондо ставит подозрение на сильный ушиб, уже практически снимает ее с участия, но она говорит твердо сквозь зубы: — Нет. Отцы смотрят на нее с явным сомнением, мол, ты точно знаешь, что это не повредит тебе? Сима знает одно — ей нужна эта победа, а значит, она не отступит. Ей четырнадцать, а не пять. Она недостаточно хороша, чтобы выиграть что-то на уровне чемпионата мира, но ей будет достаточно и этой победы сейчас. Поэтому она встречает прямые взгляды родителей и кивает. Им придется смириться. Сима хмурится, когда не получает нотаций, а врач послушно подает бинты и обезболивающее папе Олегу. Они делают что-то волшебное, хотя Вад и бурчит едва слышно: — Ну что ты... Да как ты... Туже бери, ну!.. Волч, ты как первый раз замужем, в самом деле... Сима не особо понимает о чем они шепчутся, потому что правая нога болит адски. Она найдёт эту суку позже и начистит морду уже чисто по-русски. Ей тепло оттого, что ее не пытаются переубедить и остановить. Возможно, она пожалеет, но… Это ее ошибки, ее боль и ее тело. И только ей принимать решение о том, что делать и чего не делать. Папа Вадим, перед тем как позволить ей встать и направиться к тренировочной зоне, наклоняется и шепчет: — Ты сможешь победить. Хотя бы потому, что у соперницы постоянно открыт левый бок, а ты постараешься не подставлять свою травму, ага? Сима улыбается, целует его в щеку и, хромая, идет в сторону тренера. «Эй, па, кажется, мне больно» У нее кровь на бедрах, саднит низ живота и слезы горят на щеках. Глупо подставилась, глупо не смогла вырваться, глупо не... В ее голове слишком много этих чертовых глупых «не», от которых хочется расцарапать собственные мозги до самой сердцевины, потому что слишком больно. Во рту привкус металла жжется ядом, и она сплевывает на пол. Как же, мать его, больно. Сима искренне хочет, чтобы сейчас пришел папа, а лучше сразу оба. Они обнимут ее, поцелуют, и все будет хорошо. Этот дурной сон развеется, его не будет, и... И она всхлипывает, потому что из этой жопы придется выбираться самой. Здесь не ловит связь, здесь нет вообще ни одной живой души, кроме нее самой. Сима знает, что нужно просто встать и пойти. Что ее заберут отцы, как только она даст знать, где она. Подниматься тяжело — больше морально, чем физически, но Сима осторожно двигается и садится на полу. Морщится и подтягивает кожанку на несколько размеров больше — от ее футболки ничего не осталось приличного. Натягивать еще и джинсы мерзко, потому что это е г о джинсы, но выбирать не приходится. Пачка сигарет, завалявшаяся в кармане, как никогда кстати. Она закуривает прямо в доме, или куда он ее привез, закашливается с непривычки и блюет желчью. Блядство. Сима тушит бычок, утирает губы и идет к выходу, надеясь, что сможет не сорваться в истерику до того момента, как увидит Вадима и Олега. «Эй, па, кажется, мне больно Ведь я смотрю в бездну и не знаю, кто я» Сима уходит, оставляя тело уебка, который ее изнасиловал. Ей хватило сил придушить его ремнем уже после того, как тот отрубается. И ей ни капли не жаль и не стыдно. Не кровь за кровь, конечно, но... так тоже сойдет, пожалуй. Она не оборачивается, когда занимается зарево пожара, а только упрямо стискивает челюсти и идет вперед. Ведь пути назад у нее и нет, правда?