Зеркало

Замок поддался легко. Рэй спрятал скрепку и тонкий гвоздь в карман и ненадолго зажмурился. Дверь чужой комнаты приоткрылась под напором рук. Надо же, старый трюк Нормана пригодился. Но. Лучше не думать. Рэй сразу же выцепил взглядом пианино. На стол не взглянул — ноты как ноты, они мертвы, пока не закончены. Он бы хотел, чтобы в них снова вдохнули жизнь. К сожалению, он не был способен сделать это. Как и никто, кроме Лесли. — А ты способен хоть на что-то? — руки Нормана легли поверх замерших запястий. Рэй поспешно сбросил наваждение. Он один. Наконец-то он один: без осуждения, без оценок, и даже без хозяина комнаты — наедине со своим бессмысленным разочарованием. Рэй начал вырывать из себя звуки. То, что правильно — то, что ложится на душу. — Почему ты здесь? «Ну, здравствуй, однорукая Фемида», — он даже усмехнулся высокопарным мыслям, оборачиваясь на голос Анны. Самая правильная, не запятнавшая себя ничем: она не была замешана во всех их эгоистичных дрязгах. Стояла и улыбалась. Странно было смотреть на неё и осознавать прошлое только сейчас. — Почему ты здесь? — отзеркаленный вопрос остался без ответа. Рэй пожал плечами и вернулся к прерванному занятию. Нежно проведя по запыленным клавишам, оставил свои отпечатки поверх чужих. Играть хорошо. Пальцы лёгкие, как и дыхание, и мысли в голове. Он не заметил, что за спиной Анны пряталась Гильда: скрюченная, неудобная, по-пристыженному маленькая. Потому что быть невнимательным сейчас действительно необходимо. *** Эмма не ожидала. Не то чтобы он ждала чего-либо. Она чуть с ума не сошла, когда узнала новости о Лесли, но решилась вернуться (в его комнату, где должно было быть уже два трупа) только спустя… «Час? Или два? Что происходит со временем?» Бесконечный невыносимый день Эммы — отсчёт пошёл. Закончится ли он вообще? «Думаю, стоит сообщить Юго…» — мысль не была закончена, потому что увиденное упростило многое (и оттеснило торопливые заметки в голове на задний план): в комнате вместо трупов находился человек. Ещё двое стояли за порогом. Ни смрада, ни горечи, ни истеричных разговоров. Прекрасное не-одиночество. Самое необходимое. *** «Играй. Пожалуйста, не останавливайся». Гильду наполнял страх. Пот с шеи забегал за шиворот, а она теперь не могла сбежать — не после прихода Эммы. «Зачем я пришла? Что вообще творю?!» Что творим мы? Гильда знала ответы. Неудивительно. Знание не помогало проглотить ком в горле и сказать… «Прости меня»? «Прости нас»? «Пожалуйста, давай просто забудем исчезнем друг для друга»? Невозможные, даже жестокие и циничные фразы. Сейчас не предсказать, как Эмма отреагирует на них — Гильда поняла это по заледеневшему зелёному взгляду — но молчание казалось смертью, чёрное лицо которой они видели слишком близко в тот день, когда Нормана увезли. Кроме того: Лесли теперь существовал и не существовал одновременно. Всё ужасно неправильно. Всё просто ужасно. Гильда устала думать и испытывать боль внутри, несмотря на то, что понимала — это заслужено. Однако она пришла вовсе не за искуплением или извинением — именно поэтому не могла разрушить сковавшую её неопределённость. Рэй играл — так красиво, как ей никогда не доводилось от него слышать. Он выглядел успокоившимся, нашедшим своё место. Гильда задержала дыхание, запечатлев в памяти восхищение, красоту и сожаление. «Я всё ещё могу…» Понимать. Чувствовать. И меняться. «Я всё ещё как…» Нормальный человек. Полноценный со всех сторон. «Я…» Должна искупить вину. Ведь это необходимо им всем. *** — Мы ждали тебя, Эмма. — Анна, что вы делаете в комнате Лесли? — Разговор есть, — Рэй убрал руки от клавиш, поджал губы и поднялся. Эмма еле сдержалась, чтобы не отступить (не сбежать). Она холодно оглядела собравшихся. — Хорошо. — Правда? Анна улыбалась, открыто смотря в лицо, обрамлённое льдом равнодушия и рыжиной, как огнём. Её не обманывала эта маска — переживания и кипящие эмоции Эммы были очевидны, если хоть приблизительно знать её принципы и мотивы. — Не пытайся казаться сложнее, чем ты есть, — Гильда недоверчиво оглянулась на Анну, услышав её слова. — Если бы тебе было настолько противно, ты бы игнорировала и избегала нас. «Как поступала с Лесли», — осталось за скобками. — Но ты тоже хочешь поговорить. Давайте выслушаем друг друга. Эмма растерялась, как и Рэй с Гильдой, которые почти поверили, что им не дадут ни шанса. В светлом воздухе разлилась скованность. — Конечно. Безусловно, — наконец зло ответила Эмма, — ведь без «обсуждения» вы не сможете со мной договориться. А значит и показания в суде скорее всего будут не в вашу пользу. Её слова имели вес, так как суд отложили на неопределённое время. «Участники происшествия — несовершеннолетние, за которых мы несём ответственность», — с помощью этих аргументов взрослые умело тянули время. Очевидно, они искали более надёжный выход из ситуации. Очевидно, они бы и Эмму заперли вместе с остальными в приюте до более удобного времени, если бы Юго и Дина не вступились за неё. «Теперь мы — её семья!» Факт: Эмма — единственная независимая переменная, которая была в их запутанном уравнении. Она могла действовать как угодно, не оглядываясь не мнение воспитателей, директора и, главное, «друзей». Потому что её больше ничего не сдерживало. — Угрожаешь? Кто сказал, что прислушаются именно к тебе? — Рэй выгнул бровь и шагнул к выходу. — Потому что она наиболее пострадавшая сторона. По факту вы убили своего друга, до этого около года издевались над Эммой, плюс недавняя госпитализация Лесли — сложи всё воедино и получишь интересную картину, — терпеливо пояснила Анна. Тот цыкнул. Эмма сделала шаг вперёд. — Так что вам от меня нужно? — «И от Лесли?» Она встревоженно сжала кулаки. Горло сдавило, поэтому приходилось упрямо хмуриться. — Мы скажем правду. Все обернулись к Гильде. Та бледно и неловко улыбнулась. — Я бы очень этого хотела. Никому больше не нужно врать: ни тебе, ни нам, — она вдруг отвела взгляд, — в конце концов мы виноваты… перед тобой и перед Лесли. Эмма почувствовала, как во рту пересохло, поэтому не смогла ответить. Гильда казалась бесконечно далёкой. Изломы рук, спины, скрытые ноги — всё мгновенно стало другим. «Нет, это не она, а я иначе смотрю на неё, или… Мы просто теперь по-новому друг друга воспринимаем». Она перевела взгляд на Рэя и ощутила в его глазах следы маленькой неопасной улыбки, хотя он сохранял на лице серьёзное выражение. Эмма вздохнула и разом отпустила накопившееся внутри напряжение: конечно, послевкусие от злобы, обид и непонимания никуда не делось, но чувство постоянной опасности и безысходности наконец исчезло. Не было ни грубых удавок, ни лихорадочных уловок. — Хорошо, — выдохнула она хрипло. — Мы просто хотели сказать тебе это, — поспешно продолжила Гильда. — И, ну, всё же попрощаться? — Рэй потёр шею и чуть покачнулся, едва не упав. — Было бы неправильно не сделать так, понимаешь? Они смотрели с надеждой. Эмма задержала дыхание. «Возможно, мы уже не сможем донести это Лесли. Возможно, он не захотел бы и смотреть на нас. Возможно, он прав, но…» Говорить — необходимо. Эмма понимала, а ещё медленно осознавала, что их опасения относятся и к ней тоже: она могла не успеть, не увидеть и не сказать наконец самое важное. — Я знаю, — твёрдо сказала она и, помедлив, выпрямилась и чуть вытянула губы в улыбке, — я должна идти. Нет, на этот раз не сбежать, но… «Чтобы увидеть его». *** Душно. Плохо. Машина двигалась медленно — буквально по несколько сантиметров в минуту — что продолжалось более получаса. До больницы оставалось три с половиной километра; Юго барабанил пальцами по рулю. На этот раз Эмма сидела позади и наблюдала наружность. Та была всё ещё душная. Холодная. Чужая. Эмма вжалась носом в ладони. Глаза щипало, а если нахмуриться и напрячься, то в висках чувствовался пульс — приходила боль, которая не помогала расслабиться. Юго вытянул из кармана сигарету. — Не плачь. — Не буду. Эмма шмыгнула. «Это так глупо!» Откинулась головой на сиденье. — Не плачь. — Я не буду! — Тогда и не шмыгай. Держи салфетки. На колени плюхнулась пачка. Эмма вытерла веки рукавом. — Всё нормально, пока что всё нормально. Скоро уже приедем, не начинай раньше времени. Он не говорил о том, что к Лесли их всё равно не пустят сразу, и даже не упоминал о словах Лукаса. «Состояние плохое, но мы сделаем всё возможное…» — Ты прав. — Конечно. Юго хлопнул по рулю и вдруг обернулся. Эмма заметила мимолётную улыбку в его глазах и попыталась улыбнуться в ответ. У неё почти получилось, но она не решилась притворяться долго, вместо этого сосредоточившись на попытках прийти в себя. «Я должна увидеть его». «Он мог сделать это из-за меня», — не было никаких сомнений, что так и есть. «Что будет, если Лесли умрёт?» «Что будет, если я никогда больше не смогу с ним встретиться?» «Что будет, если ВСЁ закончится сейчас?» И так по кругу. Эмма потёрла переносицу, отвлекаясь; замечание Юго отрезвило её. Вопросы бесполезны, потому что ещё ничего не закончилось и не в её силах что-либо поменять. В больнице тоже придётся ждать — может, несколько часов. Или ночей, или… Она не должна дать буре внутри себя разгуляться. Всё будет хорошо. Да. Главное, что всё будет. «Я не допущу больше ни недосказанностей, ни ссор. Я постараюсь, — сосредоточенно повторяла она про себя. — Мы поговорим. Я должна сказать ему…» Что простила и не виню, что мы будем всегда вместе и ничто не разрушит нашу дружбу? «Да нет же…» Нужные слова не находились, а приходящие мысли казались ложью. Эмма подбиралась к истине так же медленно, как и их машина к нужному месту на карте навигатора. Пробка стояла, гудела, множилась и наполняла атмосферу грязным теплом. Рядом был Юго, молча сжимающий в зубах незажжённую сигарету. Эмма продолжала неподвижно смотреть за стекло. *** Лесли, это ты? Бледный. Слабый. Эфемерный. Белое сияние касается волос, глаз, немого рта и обводит впалые щёки неровными зигзагами теней и мягкими линиями — изгибами тонких костей. Лесли красивый и почти живой в своей спящей неподвижности. Эмма рассматривала его не один час и не могла насмотреться всё равно. «На самом деле я так скучала», — признавала она со скрипом, глотая очередной комок в горле как горькую пилюлю. ПРОСНИСЬПРОСНИСЬПРОСНИСЬ Посмотри на меня, пожалуйста, просто напиши снова что-нибудь (что угодно!), успокой и ответь, что ничего не изменилось… Эмма вздрогнула, вырываясь из мыслей, и помотала головой. Самое страшное, что можно сказать сейчас — это то, что всё останется как прежде. Чёрная ложь. Она подняла голову и рассеянно оглядела стены. Свет постепенно теплел желтизной, поднимаясь к потолку. Вечер. Она посмотрела на время и вышла из палаты. Уже поздно и некуда больше возвращаться, но… *** Лесли подбросило — высоко, резко, нетерпеливо — но проснулся он далеко не сразу. Он даже не открыл глаз, только едва пошевелил головой. Тело сопротивлялось и движениям, и дыханию, и слепящему свету. Лесли чувствовал тёплый воздух на лице, знал, что в комнате светло, хотя лучи не попадали на его глаза. «Вечер», — подумал он. Это была первая его абсолютно трезвая и спокойная мысль за последние недели. Он не осознал этого, но голову вдруг обдало невероятным облегчением, даже лёгкостью. А ещё настигающими воспоминаниями. Проснись-очнись-открой глаза. Он наконец вздрогнул и подался вперёд. Лёгкие наполнились еле уловимым запахом солёных лекарств и чужого присутствия, однако маленькие ладони настойчиво потянули его обратно, буквально толкнули на койку, в объятия капельниц и игл. Лесли ненадолго ослеп: из-за резких движений и утомления перед глазами долго плясали чёрные мошки, в ушах шумел песок. — Тсс… Всё хорошо, ты молодец, а теперь спокойнее, — тёплому голосу хотелось верить, но Лесли чётко понимал, что не имеет права ни на доброту, ни на то, чтобы встречаться с его обладателем лицом к лицу. Он медленно обернулся. Эмма солнечно улыбалась. В её глазах больше не было отчуждённости и пустоты, щёки и уши горели знакомым румянцем. — Ты жив, Лесли, — произнесла она, дрогнув руками — Лесли почувствовал это, потому что она продолжала его держать. В конце концов Эмма неуверенно переместила ладони ниже и сжала его истончившееся запястье. Он плавал в неприятном забытьи, но медленно прорывался сквозь него. Изобретал свою память заново, на ощупь. Приступ. Точно, он сорвался, а перед этим снова поссорился с Эммой, но они ничего толком друг другу не объяснили. Лесли сжал пальцы в ответ на нервный выдох куда-то в свой локоть. Время возвращать долги? Оно самое. Однако он боялся представить, как выглядит сейчас: Эмма сжимала его руку крепко, но крайне нежно. Судя по ощущениям, даже ей не составило бы труда сломать ему кость, порвать бумажную кожу и ватные мышцы. «Хах, и кто же виноват в этом?» — Лесли, ты чуть не убил себя, — Эмма провела по его лицу кончиками пальцев, убирая волосы. — К сожалению, ещё ничего не закончилось. То есть… я не хотела об этом, — перебила она сама себя и нахмурилась, — прости меня. Лесли снова подорвался, хватаясь за неё второй рукой и мотая головой. — Постой, — Эмма едва улыбнулась, поддерживая его отпадения и укладывая назад. — Выслушаешь? Он нетерпеливо закивал, проигнорировав рой черноты перед глазами и головокружение. Сейчас с ним не было ни блокнота, ни клочка бумаги, но Лесли знал, что нестерпимо хочет с ней поговорить. Столько всего стоило сказать! Эмма сжала его предплечье. — Я люблю тебя. Лесли глубоко вздохнул, еле заметно шевельнул губами, повторяя забытую мимику слов: «Я тебя тоже. Всегда». — Знаешь, я никогда не говорила тебе, — она посмотрела вопросительно, заставив растеряться — он ожидал другого разговора, тяжёлого и выматывающего. — Это очень важно сейчас, — убеждённо сказала Эмма, — я никогда не говорила, что ценю тебя. Смешно. Мы постоянно были вместе, столько всего намечтали и наобещали друг другу, да? Он, успокоившись, ободряюще кивнул. Слабость по чуть-чуть отступала, организм наконец наполнялся ощущениями и силой. — Ты моё солнце. Моя первая любовь. Мой самый дорогой друг. Дыхание перехватило. Это было похоже на прощание, которое он бы не перенёс. Лесли не знал, что Эмма не меньше него устала от недоговорок. Она пододвинула поудобнее кружку горячего чая, которая стояла на прикроватной тумбочке, словно обдумывая дальнейшие фразы. — Я бы хотела для тебя только счастья, но получилось… так. Лесли кивнул: «Я тоже. Я понимаю. Прости меня». — Я не могу сказать, что никогда на тебя не злилась, но сейчас мне несравнимо легче. Я простила тебя. Внутри Лесли полыхнуло счастье, и он встревоженно замер, настороженно исследуя это чувство. Точно. Рядом с Эммой он всегда ощущал его — тоже горячо и ярко. «Ты моё солнце». «Моя первая любовь». «И самый дорогой друг». Они снова чувствовали друг друга одинаково — пропасть непонимания пропала, поэтому прикосновения Эммы ощущались как долгожданное возвращение домой. Лесли не понимал, как мог злиться и раздражаться от её осторожных касаний. Эмма наклонилась к нему с улыбкой и прикрыла глаза, знакомо проведя пальцами вдоль уха и виска до подбородка. — Я не прощаюсь, но должна идти. Мы встретимся, конечно, встретимся, — проговорила она медленно, заставляя пульс Лесли практически замереть, — не знаю, когда это произойдёт, но время всё покажет. Для него это было не просто обещание, а новая надежда — на будущее, на жизнь и на себя. Лесли благодарно потянулся в ответ. Его жест значил: «Я буду ждать тебя, Эмма». И искать твоё отражение в своих глазах.