Зеркало

«Что ты сделал?» Эмма влетела в комнату, толкнув Лесли за собой внутрь. Дверь громко захлопнулась. Они остались одни. «Что». «Ты». «Наделал». Лесли быстро огляделся, чувствуя дрожь и запоздалый страх. Эмма молча наблюдала за ним. Её взгляд действительно пугал. Тёмный, нечитаемый, не сулящий абсолютно ничего хорошего. Они стояли друг напротив друга, Обоим не хватало слов и злости. Казалось, в последний раз они были здесь лет десять назад: синие стены, обстановка беспорядка, косой солнечный свет, золотящий пыль, пустота воздуха — всё стало чужим и незнакомым. Но особенно это касалось… — Ты понимаешь, что сделал? — повторила Эмма, вкладывая в слова злое отвращение и совершенно этого не скрывая. Холод в голосе — неправильный, отвратительный, уничижительный — заставил Лесли вздрогнуть. В голову сами собой начали проникать цепочки закономерностей: «Зачем ты полез, если никто не просил?» «Почему защитил, если считаешь меня никем?» «Почему из-за меня искалечил другого человека?» Он знал, что Эмма с трудом сдерживается, чтобы не наброситься с этими переживаниями на него. Потому что больше не верит, что ей дадут внятное правдивое объяснение. Нет, не совсем так. Потому что любые аргументы сейчас покажутся ей ложью. Тем не менее, Лесли и не хотел оправдываться перед ней. Он не понимал, что чувствует: злость, раздражение, стыд, обиду или желание исчезнуть. Он действительно не мог ничего ответить. Тишина на несколько секунд открыла свой капкан: — Знаешь, что с нами будет? Который с лязгом захлопнулся. Эмма остро почувствовала, что они окончательно утонули в непонимании и неприятии. Её вопрос звучал двояко. «Что будет, когда Норман умрëт?» — в том, что это произойдёт, они не сомневались — потому что никто не сомневался: ни взрослые, ни подавленные Рэй с Гильдой, ни, что главное, Лукас. Когда Нормана грузили в машину скорой помощи, он был без сознания, но, опутанный сетями крови, синяков, ран и синевы, не выглядел как тот, кто способен долго продержаться. Его тело на грани. Будет чудом, если кто-то подобный ему после произошедшего сможет встать на ноги. Никаких надежд не осталось ещё и потому, что время пудрить мозги друг другу давно прошло. Итак. Эмма и Лесли стояли среди комнаты. Между ними лежал белый труп, и никто не знал, что теперь делать. «Лучше даже не смотреть», — втайне думали оба, поэтому игнорировали навязчивый морок. Поразительная синхронизация. Вторая более вероятная интерпретация вопроса: «Что будет с нашей дружбой?» Какой дружбой? Молчание. Лесли отвернулся. «Вот и конец», — в который раз за последний месяц подумала Эмма. Она поджала губы. Самое важное, о чëм она должна была волноваться в данной ситуации, — что будет с её приёмной семьёй, захотят ли Дина и Юго принять её после того, как она оказалась замешана в… (убийстве) «небольшой драке». «Теперь начнут дело. Твою вину могут повесить на всех», — Лесли боялся этих слов, так как теперь ему стало очевидно, что Эмма не на его стороне. Однако она знала, что в любом случае не только Лесли виноват в смерти Нормана, и сказала совсем другое: — Объясни мне, чего ты добивался. «Я не понимаю, о чëм ты думаешь». «Успокой меня». «Пойми меня». Но не: «Поделись своими чувствами». Эмма дала волю своему эгоизму, когда отодвинула Лесли на второй план. Это было совершенно непривычное чувство: не та злая агрессия, которая затопила её после их последнего разговора, скорее осознание собственной значимости. — От нас тоже зависит, что решат взрослые. Ты думаешь, что сможешь отмазаться молчанием. Или, точнее, что тебя отмажут, я права? Лесли зло посмотрел на неё. «Какая разница, что будет? Если бы я не вмешался, ты…» А что было бы с Эммой? Она нахмурилась и отступила к двери. «Замолчи и уйди от меня», — Лесли, сгорбившись, вцепился в край стола. Эмме казалось, что что-то давит ему на плечи, мешая разогнуться и утихомирить эмоции. У неё болела голова, поэтому она не пыталась подстроиться или начать угадывать его мысли. Она не задумывалась и о том, что для него значил тот вопрос. «Почему ты ведëшь себя так, как будто мы растаëмся навсегда?» А главное — что для Лесли значили её молчание и внезапная истерика, последовавшие после беззвучной напряжённой сцены у моря. Сейчас это было чем-то забытым, неважным, блеклым. Иными словами — потерянным временем. Эмма повзрослела и заставила посмотреть на себя иначе. «Пустая трата сил, — размышляла она, —он всё равно мне ничего не покажет». В Лесли горела ненависть, словно он мог почувствовать чужую усталость. «Заткнись. Замолчи ты наконец! Нам нечего обсуждать, почему ты ещё здесь?!» Потому что хочет обезопасить себя за чужой счёт? Потому что хочет расставить всë по местам и больше не пересекаться с ним? Потому что использует возможность излить накопившиеся негативные эмоции? Вопросы давили, и он понимал, что в любой момент может выключить сознание и броситься на ближайшего человека с кулаками. Он сам не знал, что делать и что будет, и совершенно не хотел волноваться о том, над чем, как ему казалось, он не властен. «Вы всего лишь дети», — помним об этом? Короткие ногти до боли впечатались в кожу. В ушах стоял голос сирены. Скорая, и, о господи, полиция. Взрослые поспели как всегда вовремя. Как только звуки достигли его, произошло жестокое столкновение с внешним миром. Лесли никогда не умел бороться с ним. «Никто не поможет мне», — к своему ужасу Эмма смогла прочитать это в его потемневшем тяжëлом взгляде. Внутри укололо стыдом, безысходностью и желанием сбежать. Да кто на их месте не хотел бы оказаться от эпицентра бед как можно дальше? Эмма колебалась, но её сомнения развеял один факт: она не обязана брать ответственность. Трусость — весомая причина для нежелания что-либо делать. Это правильно. (Правильно же?) Эмма решила даже не прощаться. За порогом рта задушенные фразы стали пробкой в горле, боль от них была ощутима и бесконтрольна. Как подступающие слëзы. Она не смогла снова посмотреть на Лесли. Единственное, что услышала напоследок — тяжёлое хриплое дыхание, которое не заметила раньше. Ей показалось, что он дëрнул рукой, чтобы не дать ей уйти, но не поддалась иллюзии. Эмма больше не нуждалась в том, чтобы её останавливали, догоняли и оправдывали. Однако непонятно, правда ли ей хотелось остаться, вместо того, чтобы мучительно решать, уйти или через силу помочь. Всё смешалось и вывернулось наизнанку несколько раз. В голове стояла сложная для понимания и переваривания каша, которую никто не расхлëбывал, потому что это «пустая трата сил». Так каждый раз. «Я устала». Эмма опять хлопнула дверью, окончательно отделяясь от нахлынувших неизвестно чьих метаний, и поскорее пошла прочь. «Ни за что больше не приближусь к…» — к Лесли? к его комнате? к трупу Нормана? Она не посмела закончить мысль. На этаже воцарилась идеальная тишина. *** Сомнения остались практически те же. Совесть начала грызть Эмму с удвоенной силой. Правильно ли я сделала, что отвернулась от Лесли в такой момент? Правда ли мы не могли ни о чëм договориться? Может, стоило помочь ему успокоиться? (Забудь-забудь-забудь обо всём наконец!) Прикосновения, молчаливые часы, пространные разговоры, фразы-на-бумаге-и-между-ними. Взаимопомощь, взаимосвязь. Эмма не осознавала раньше, как важно для неё было общение с Лесли. Она скучала и давилась неудобным-неправильным пониманием. Происходящее оставляло омерзительный привкус фатальности, и мнимая «взрослость» рассыпалась из-за этого в пыль. Постепенно и выматывающе. Долгожданные дни без драк, упрёков и обзывательств наконец наступили. Рэй, Дон и Гильда даже не смотрели в её сторону. Была ли хоть одна из сторон довольна исходом? Ничего не осталось. В конце концов теперь Эмму не связывали с приютом ни дружба, ни вражда. Люди, их лица, поведение, высчитанное по жестам, взглядам и времени — воспоминания и придуманные образы стирались из памяти, оставляя за собой чувство больной тянущей ностальгии. Не по дракам, не по осуждению или травле. Скорее по её собственному стремлению заключить между всеми мир. «Это действительно то, что я всегда хотела? Не было ли это желанием самоутвердиться за чужой счëт?» Эмма не знала, потому что не помнила, почему верность и альтруизм стали для неё приоритетом. «Наоборот, это понять несложно. Я помню, как мне было одиноко здесь. Возможно, просто не хватало внимания, но восполнить его я пыталась с помощью дружбы». Она подняла взгляд на небо, покрытое обрывками раздутых туч. Серые пятна как паруса. Синева как обманчиво спокойная гладь воды. «Скоро жизнь изменится. Мне не придётся искать замену тепла», — мысль совсем не успокаивала, наоборот, звучала гадко, словно Эмма намеренно пыталась избавиться от того, чем могла облегчить свои мысли. «Ты совершенно не такая, — прозвучало неясно в голове. — Отдаëшь и теряешь больше, чем приобретаешь, но полученное от других превозносишь гораздо больше, чем оно того заслуживает. Солнце, ты самый прекрасный друг, веришь ли? Если бы ты только могла видеть себя моими глазами». Эмма нахмурилась, и её лицо приобрело безразлично серое выражение. Сегодня должен был пройти её последний урок вместе с Гильдой, Рэем и старым классом в стенах, которые она посещала восемь лет. *** Лесли в этот день не вышел из комнаты и не пришёл ни в школу, ни в музыкалку. Его не видели со вчерашнего вечера, датчики, установленные у окон, показывали, что он не проветривать помещение больше трёх дней. Кислород заканчивался. Кровь смешивалась с ядом, расширяющим зрачки. Лесли задыхался в спëртом запахе собственного пота, еле уловимом душке синих чернил. Много, бесконечно много недописанных черновиков и одно полноценное произведение — из шума города и собственных страхов. Хвост удовлетворения, зажатый в кулаке. Мозг забыл про сомнения и страх, поддавшись легкомысоенному порыву — ускользающему ощущению лёгкости, всемогущества и многотонной реальности. Отвратительной и смрадной. Безвкусное ощущение «конфет» на языке постепенно пропадало. Он больше не видел ни теней, ни отражений, ни внятных образов. Цветные пятна прямо как в детстве заплясали перед глазами, и Лесли едва смог выдавить из себя улыбку. Мышцы немели. Сердце почти не билось.