Столица мира

      — Доктор Нимдек, Беппе просит вас пройти в операционную.              — Хорошо, Карл.              Я вышел из барака. По ту сторону колючей проволоки толпились исхудавшие, сгорбленные, полуголые живые тела. Сложно сказать, почему я ассоциировал их с телами. То ли они выглядели настолько измученно, что я даже не мог представить, что в этих мешках мяса есть еще что-то человеческое. Их скелеты я мог прекрасно видеть без рентгена через тонкую, бледную, словно пергаментную кожу вместе со всеми сосудами сухожилиями; то ли брошюры и плакаты, изображающие недочеловеков во всей красе, не позволяли увидеть мне за семитскими, славянскими и цыганскими чертами лиц людей. Сразу вспомнились слова Отто Эссмана: «У нас здесь есть пленные русские. Эти типы пожирают дождевых червей на площадке аэродрома, они кидаются на помойное ведро. Я видел, как они ели сорную траву. И подумать, что это — люди…» Подумать только, они довели людей голодом до безумия, а потом философствуют, «разве это люди», похоже эта колючая проволока действительно отделяла людей от недочеловеков, но с каждым днем пребывания здесь, все сложнее было понять, по какую сторону ограды находятся недочеловеки.              — Здравствуйте, Герр Нимдек, — черноволосый мужчина с щербиной в зубах вскинул руку.              — Приветствую, Герр Менгеле. Что от меня требуется?              — Ничего      особенного, — Беппе развел руками. — Так, всего лишь рядовая операция. День начинается с малого.       Он обворожительно улыбнулся. Боже, как я ненавидел эту улыбку. Высшие инстанции верили этой улыбке, как родной матери, а жестокие дамы из свиты СС, моментально размягчались и уподобляясь в своем поведении тем миловидным еврейским девушкам, что они отбирали для публичного дома при лагере.       — Итак, я вас слушаю.       — Ах да, — он сразу-же вернулся к теме. — Для сыворотки мне требуется отжать спинномозговую жидкость, нужно несколько нижних позвонков, — безразлично вещал тот. — Не могли бы вы извлечь из субъекта нужную мне часть?       Он указал на лет двенадцать лежащего на операционном столе мальчика. Ребенок был привязан к столу металлической проволокой. Такое стало постоянным, когда ткань все больше и больше стала нужна фронту, и содержать их в тылу было расточительством. Иные, скованные этой проволокой, в попытках вырваться, прорезали себе кожу на руках или животе. Самые везучие успевали умереть от кровопотери до того, как доктор приступал к экспериментам. Но этот ребенок совсем уже не сопротивлялся. Усталый, он вообще не двигался, лишь его жидкие глаза. Две черные точки медленно плыли из стороны в сторону. В один миг его взгляд замер, я с ужасом осознал, что его глаза остановились на мне.              — Нужен наркоз, — сухо потребовал я.              — В этом нет необходимости, доктор, — беспечно произнес ассистент.              — Я не смогу провести операцию, если на её протяжении дитя будет крутиться во все стороны, — соврал я. Даже если в мальчике и сохранялись какие-то силы для того чтобы активно двигаться, в чем я очень сомневался, в любом случае ребенка парализует болевой шок, стоит мне только слегка надрезать его позвоночник. — Германия не обеднеет, если мы используем немного эфира.              Наконец, когда ребенок погрузился в бессознательное состояние, ассистент протянул мне скальпель. Увидев нож, я ужаснулся, он не был продезинфицирован, на нем даже были запекшиеся следы крови. Я сделал несколько надрезов, тупой скальпель крайне неохотно резал студенистую бледную плоть ребенка. Добравшись до позвоночника, я уже хотел попросить у ассистента пилу, как вдруг, после неаккуратного давящего прикосновения я услышал оглушительный хруст, это треснули позвонки, отделившаяся часть как раз соответствовала требованиям Менгеле.              — Все готово? — поинтересовался ассистент.              — Дело сделано, но дитя больше не сможет ходить, — горестно пробормотал я.              — Субъект не выглядит атлетично, уверен он не будет скучать по своим ножкам, — ухмыльнулся Менгеле…       

      ***

             Пока я лежал на лавочке, Ларс о чем-то разговорился с другими докторами.              Уже знакомый Альберт, почти с придыханием произнес              — Без лишней скромности, стоит сказать — Охман сделал чудо.              — Не большее чудо, чем стрелок, — Хмыкнул стоявший рядом с ним медбрат.              — По правде говоря, сколь бы не была низкой вероятность удаления такого гнойника без какого-либо серьезного урона мышцам, это не идет ни в какое сравнение с тем, что эти мышцы не были повреждены с самого начала, при пулевом ранении.              — Пожалуй да. Таких снайперов Германия еще не видела.              — Дед рассказывал мне, что сибирские снайперы могли с трехсот метров убить лису выстрелом в глаз, ну, чтобы шкуру не испортить. Я не верил, думал это у русских такие байки. Но если можно безболезненно прострелить бедро, то и стрелять по лисьим глазам, наверное, не так сложно.              — Когда русские снайперы все-таки доберутся до нас, этот парень будет нашей последней надеждой, — усмехнулся Ларс.              Они смеялись, а я прятал голову в плечи. Я ведь знал, кто был этим невезучим стрелком. Мне было стыдно не за то, сколь глупой вышла эта травма. А за то, по какой глупой причине это вообще вышло.              С другой стороны, никакой стыд не мог сравниться с той радостью, которую я испытывал, когда понял, что с Алисой все хорошо.              Я наконец смог вытянуть из своего горла слова, и сдавленно произнес:              — Как она себя чувствует?              Я сказал это так тихо, что меня, видимо ни сразу и услышали. Только секунд пять спустя, медбрат сказал:              — Её вроде не до конца отпустило от наркоза. И вообще, как только начало отпускать, она дрыгалась как черт, — медбрат тяжело вздохнул. — Все время ворочалась и что-то бормотала во сне.              — Что она говорила? — на этом моменте, сам не знаю почему, но я сильно оживился.              — Особо ничего, разве что, звала какую-то Хелену. Постоянно.              Ларс закивал, будто бы это был какой-то знак.              — Ты чего? — окликнул я его.              — Что-то бормочет, ей скорее всего это снится. Это фаза быстрого сна. Значит скоро должна проснуться.              — И когда проснется?              — Почем мне знать? Эй, Бальдур, когда вы там ее укладывали.              — Часа три назад закончили, с тех пор не пересекались с ней, — отрапортовал медбрат, встав почти по стойке смирно.              — Значит скоро проснется, — отрезал Ларс. — Эрих, пошли в палату.              Он быстро засеменил по коридору и открыл дверь, жестом пропуская меня вперед. Внутри было так… светло! И на удивление просторно, комната была больше тех, что я видел наверху, но вместо десятка коек, здесь лежала одна только Алиса. Этому я сразу же в слух и удивился.              — А что она одна во всей палате?              Ларс пожал плечами, да и выглядел он еще более озадаченно.              — Странно это для дока Охмана. В другой ситуации за шилинг удавится. Было время, когда у нас с неделю не было морфия, вот ни капли. Только этот старый черт для себя любимого утаил почти пол-литра раствора, — Ларс, кажется хотел плюнуть, но чтобы не портить чистый ковер, воздержался. — Странно это. Может старика снова вина ест? Бывает у него так. Тридцать лет, по Т4 без зазрений совести травил детей, а потом кошмары начали мучать, У них всегда, изо дня в день как машинка: Кран открыть — кран закрыть — вынести из камеры трупы — повторить. А потом начинают открытки по подъездам кидать, вину хотят искупить, — Ларс снова захотел плюнуть, но снова удержался. — С другой стороны, тем лучше. Раньше он только морфием кололся, может хоть теперь начнет людям добро делать.              В палате повисло молчание. Я взглянул на Алису. Под белым одеялом, в больничной робе она лежала, и посапывала, так мелодично и мило, как кажется это и вовсе невозможно делать. Ее одежда, как в детском садике была сложена на стуле. Она действительно много двигалась, постоянно переворачивая голову то на одну сторону подушки, то на другую. И все время чуть дергались ее губы. Они то чуть выгибались, в призрачной улыбке, то вздрагивали, словно сейчас раскроются, и девушка издаст протяжный крик ужаса.              Но она молчала. Снова и снова, напитывая тишиной каждую секунду идущего вперед потока времени, она ни издавала ни звука. А я смотрел на нее. Пытался выудить очередное движение губ или век. И каждый раз я вздрагивал, когда все-таки дожидался этого движения.              — Эрих… — пробормотал Ларс. — Она, наверное, голодная. Я схожу в столовую, возьму ей чего-нибудь перекусить. Может тебе тоже принести?              — Нет нужды.              — Хорошо, мне больше достанется.              — Ты не хочешь посмотреть, как она проснется?              — Друг мой, ну ты видимо совсем не романтик, — он осуждающе покачал головой, хотя выражением лица, как всегда, смеялся. — Ну что может быть более романтичным, чем завтрак в постель, сам подумай.              — Тут скорее обед в постель.              — Тем лучше, доброе утро начинается как раз в обед.              Я засмеялся, в первую очередь потому что Ларс своим видом и характером походил на кого угодно, но уж точно не на романтика.              — Так в чем настоящая причина того, что ты уходишь?              Ларс отвел взгляд в сторону, и, зарыв руку в копну золотых волос на затылке, сказал честно, как на духу:              — Не уверен, что со своей неусидчивостью дождусь, — он иронично развел руками. — Она ведь может и час еще пролежать?              — Ты ведь сказал, что она скоро очнется.              — Скоро — это растяжимое понятие.              Он не менее иронично повел глазами в сторону.              — А с тебя всегда все взятки гладки?              Ларс издал короткий смешок.              — Не часто.              — Насколько нечасто?              — Настолько, что их редкость — примерно в пределах статистической погрешности.              — Выходит это я такой везучий?              — Скорее мне везет лично с тобой.              — Цени меня за это! — пошутил я, окончательно настроившись на его ироничный тон.              — Конечно! Еле-еле держусь, чтобы не поцеловать.              — Иди уже за своей едой, Ромео! — воскликнул я сквозь смех.              — Уже иду, милая фрау! — сказал он, скрываясь в дверном проеме.              Стоило ему лишь сказать «фрау», как я сразу сбился с этого шутливого настроя. Сразу вспомнилось, с каким презрением это слово произносила Алиса. Я сразу же снова посмотрел на нее. А может она уже сидит там, и скрестив руки на груди, зло произносит это слово.              Но нет, она все так же лежала в постели. Без сознания, и, кажется впервые за долгое время без угрозы своей жизни. И я тоже чувствовал себя таким вдохновленным и умиротворенным, каким до того мига не был уже многие месяцы.              Сейчас я даже поверил в чудо. Поверил в то, что сам мир бережет от смерти такое прекрасное создание, что все порывы и выпады судьбы бессильны, ведь там наверху, кто-то охраняет Алису.              И только я успел об этом подумать, как она распахнула свои волшебные зеленые глаза. Чуть пощурившись, она снова их зажмурила. Она еще некоторое время ворочалась на месте, пыталась проморгать глазами и потянуться. Я безмолвно смотрел за этим.              В секунду меня будто бы пронзил разряд тока, все в этом мире перестало иметь значение, только заветная койка нужна была мне. Алиса приподнялась, переместила подушку, и села на койку, упираясь спиной в стену.              — Ну здравствуй!              Её голос звучал задорно и бодро, казалось перед нами какой-то другой человек, не было той меланхолии и апатии умирающей лисицы.              — Ну ты как? — единственное, что вырвалось из моего расплывшегося в улыбке рта.              — Жить буду, ты то без меня, наверное, уже чуть ласты не склеил, — ухмылялась она.              От чего-то такое хамство лишь забавляло меня, не вызывая никаких негативных чувств. Она ведь все равно просто шутила.              — Ладно. Нам, наверное, пора прощаться, — с небольшой горечью произнес я.              — Что значит пора? Неужто мы уже на северном вокзале? — в её голосе слышались тревожные нотки, она скрестила руки на груди и нахмурила брови.              — Так значит ты со мной? — С надеждой пролепетал я.              — Конечно, только немного… — она закашлялась. — Отдохну, и пойдем. Ты же не думал, что я отстану от тебя так просто. Смотри мне, я тебя не оставлю, пока мы не будем квитами, — она подмигнула и улыбнулась. — Смотри мне, пока я тебя в поезд ногами не затолкаю, ты от меня не отделаешься.              — Как скажешь, — облегченно выдохнул я.              Она вдруг задумалась о чем-то и задумчиво протянула:              — Знаешь, медбратья снаружи обсуждали, что эсэсовцы случайно нарушили железнодорожный договор. Какая-то ошибка в расчётах, они обстреляли территорию вокруг южного вокзала и превратил все дома вокруг него в руины.              — В тот момент мы были бы там, если бы не пошли сюда, — тупо произнес я.              — В тот момент я была бы там, если бы ты не выстрелил тогда, — она сделала особое ударение на слове «Я».              Моим ответом было молчание. Что я вообще мог тогда ответить? Я сел рядом и безустанно смотрел на её рыжие волосы, на её острый нос, на ее горящие щеки, на её тонкие губы. Я тонул в её изумрудных глазах. Я буквально мог в них провалится. Я даже не был против того, чтобы упасть в них как в бездну и бесследно там исчезнуть. Весь мир, как в тот раз, с пистолетом, сузился до небольшой точки, до её койки. Я просто хотел, чтобы с ней все было хорошо, чтобы ей было так же хорошо, как хорошо мне рядом с ней. Это была не любовь, просто в хаосе войны мы надолго забыли о людях, о настоящих, человечных, добрых, заботливых, милых людях. Но все же мы смогли об этом вспомнить.              — А ты правда веришь, что мы дойдем?              — Ты ведь не остановишься, пока не умрешь, да?              Я кивнул. Хотя в эту секунду, услышав про смерть не от себя самого, моя решимость хоть и совсем незаметно, но пошатнулась. Хотя в этом я самом себе и не признавался. Впрочем, колебание прошло без следа, и секунду спустя я кивнул, теперь более уверенно, и сказал.              — По крайней мере, мне хотелось бы верить в свою решимость.              — Верь, верь. Это полезно, для разнообразия верить в хорошее.              — Хорошо, — это была искренняя благодарность, я нуждался в таких словах и таком совете, особенно от этого человека.              — Ну вот, ты дойдешь, если не умрешь, а я не дам тебе умереть. Ты ведь не сомневаешься в моих способностях, верно?              Она оценивающе посмотрела мне в глаза, но будто бы не сумев из них ничего выудить, только сказала:              — Ну, молчанье это вроде знак согласия. Хотя даже если ты не согласен — сам дурак. Ты ведь не дурак. Ну по крайней мере почти не дурак. Говори, не дурак?              — Нет, конечно, — я улыбнулся. Так несерьезно она пыталась командовать, такой энергичной и веселой она была сейчас, в противовес той Алисе, которую я увидел тогда, в первый раз.              — Что за конечно? — она уже сама почти смеялась. — Говори: «Нет, товарищ капрал!». Смотри мне тут! А то если не захочешь идти в свой дворец, я тебя насильно затащу.              — Как скажите, товарищ капрал.              В этот момент, из-за двери прикрикнул Ларс:              — Эй, товарищ капрал. Приказываю приступить к обеду!              Он вошел в комнату с тарелкой ароматного дымящегося супа, прямо как в момент нашей первой с Алисой беседы. Оставив тарелку с ложкой и парой галет на краю тумбочки, мы с Ларсом удалилась из палаты.              — Возвращайтесь поскорее, — добавила она напоследок.              На выходе, буквально в паре метров от двери, стоял Охман, должно быть, нас он и ожидал.              — Какое состояние пациентки? — спросил он у Ларса, словно напрашиваясь на похвалу в адрес своего хирургического гения.              — Это лучше вы скажите нам, доктор, какое состояние пациентки? — не то чтобы язвительно, но явно демонстрируя нежелание льстить доктору, сказал Ларс.              Доктор, впрочем, не растерялся. Раз Ларс не изъявил желания хвалить его — доктор сам себя похвалит, для него, это уж точно не впервой.              — О, состояние пациентки должно быть весьма хорошим. По крайней мере, так после операции себя чувствовали большинство тех, кто оказался на моем столе, за исключением свиней, кур и всех прочих, посещавших мой стол на тарелке, конечно.              Охман сам пошутил и сам посмеялся. А Ларс зло смотрел на него, и словно хотел добавить: «а еще инвалидов и наследственных больных, верно доктор?». Но все-таки Ларс прикусил язык, продолжая слушать то, как кряхтя Охман нахваливает себя. Наконец его терпение не выдержало, и Ларс решил перевести слова доктора с самолюбования, в продуктивное русло.              — Доктор Охман, сколько потребуется времени на восстановление?              — Ей очень повезло, пуля остановилась сразу за кожей, воспаление ликвидировано без ущерба для здоровых тканей. Думаю, недели покоя и приема определенных медикаментов хватит, — констатировал Охман. — И все же до того времени я бы на её месте воздержался от физических нагрузок.              — Отличные новости! — возрадовался я. — Это действительно отличные новости.              Охман, довольный собо,й удалился по своим делам, а из Ларса, с уходом доктора, будто бы ушла вся энергия.              — Сегодня снова нужно собрать медикаменты, — устало сказал он. — Ты поедешь с нами?              — Конечно, не буду же я просто сидеть.              — Тогда необходимо зайти в оружейную и подготовить машину.              — Тогда чего же мы ждем?              Ларс чуть улыбнулся моей энергии, но лишь молча указал рукой на оружейную, после чего поковылял в гараж.              Помещение оружейной выглядело точь-в-точь как снайперская позиция Алисы, та же скупая штукатурка, те же колонны, но сама комната раз в 5 больше и без окон. Вместо моего ржавого автомата мне выдали отполированный, смазанный, блестящий STG 61M3, семь магазинов и даже несколько гранат, 5 для подствольного гранатомета и 5 осколочных. Выдали бронежилет. Я тут же вытащил тяжелую бронепластину. Я хотел куда-нибудь её убрать, таскать на себе несколько лишних кило не хотелось. Высунув лист металла я заметил надпись:              «Знаешь в чем разница между хером и бронепластиной? С первым можно нажить проблем не успев вытащить, а со вторым, не успев вставить».              Ларс явно был не единственным здешним, с таким своеобразным чувством юмора. Однако пластину я послушно вставил обратно. Касок к сожалению, не было, от чего-то с этим, казалось бы сверхраспространённым, девайсом в стране были проблемы еще со времен первой войны.              Наконец собрав все, что мне выдали, я поплелся в гараж к Ларсу с Гансом. На сей раз нашим железным конем был чуть менее распространённый, но не менее известный чем Volkswagen T1, Kurzhauber, цвета хаки, с открытым всем ветрам кузовом, зато с кустарно установленной зениткой Flak 38.              — Ох попадись мне тот, кто придумал эту шарманку, — ворчал Ганс возясь с кронштейнами подвески. – Я бы ему этот амортизатор засунул так же глубоко, как он додумался его в кузов загнать!              — Согласен, я бы ему нос укоротил, — поддерживал его Ларс тщетно пытаясь понять, как из-под этого «короткого капота» в честь которого машина и названа, вытащит поршни. — Судя по этому ведру, ему понравится нос покороче.              Они, как обычно, оба захохотали. Заметив меня, Ларс назначил мне работенку, ничего сложного, отмыть фары, стекла и зеркала, почистить зенитку и принести к ней боекомплект да надуть шины. Принеси-подай.              Через пару часов все наконец было сделано. Машина полностью была готова к поездке. Ганс занял место за рулем, Ларс сел на пушку, а я просто сидел на краю кузова. Грузовик тронулся, а я смотрел на все отдаляющиеся здание госпиталя.              Я не думал. Впервые в жизни я вообще ни о чем не думал. Нервные импульсы не шевелились, серые клетки моего мозга. Мысли не летали и не роились как пчелы в улью. Ветер в голове не ворошил старые воспалённые воспоминания, я просто был счастлив, счастлив, что Алиса наконец в безопасности, наконец я могу не думать ежесекундно о её возможной кончине. Наконец могу спокойно занять себя чем-то другим…