Kiss me on the mouth and set me free; sing me like a choir. I can be the subject of your dreams, your sickening desire. So kiss me on the mouth and set me free; but please, don't bite. - Troye Sivan (BITE).
Ночная Йокогама впервые не сверкает и не светится в ночи. Точнее, где-то там, внизу, огни города переливаются привычным пёстрым калейдоскопом, но на той высоте, на которой находится Дазай, есть только темнота верхушек стеклянных высоток и снежная пелена, что устилает всё вокруг белым, белым, белым, что плывёт разводами на сером, серо-чёрном и чёрном. В этой шахматной палитре Дазаю холодно. Порывы ветра бьют в лицо и больно щипают за щёки. Стоит даже слабо дёрнуть уголком занемевших от холода губ, и тонкая кожа рвётся, лопается. Редкие рубиновые капли безвкусные. Трещины жгутся гадким отвлечением. Дазаю всё это знакомо; знаком этот холодный монохром. Но впервые он наслаждается им. Белый снег, чёрная ночь, холодный ветер - да, это ощущается как очередная, пусть и запоздалая, точка в надоевшей истории. - Что делаешь? В темноте едва ли видно, но Дазай ощутимо вздрагивает, когда слышит за спиной негромкий низкий голос. В голосе этом спокойствие, почти флегматичность, но даже когда Дазай не знал о Чуе ничего, он знал о нём так много. И вот это спокойствие, вот эта флегматичность - всё это напускное, он знает. В конце концов, будь Чуя спокоен за него, не стал бы искать его посреди ночи, не поднялся бы на крышу этой высотки и не задал бы этот вопрос, который кажется простым, будничным, но таит в себе почти бесконечную вереницу невысказанных слов. В конце концов, найти Дазая во время его бесцельных блужданий не так-то просто. Чуя наверняка успел проделать огромную работу по его поискам, прежде чем решил проверить последнюю точку. Забавно, что эта точка в итоге превратилась в многоточие. - Любуюсь ночным городом, - отвечает Дазай, не поворачиваясь, нисколько не двигаясь с места. - М-м, - тянет Чуя. Его шаги неслышны в воющей ветром тишине, но хруст снега обозначает приближение. Дазай не видит, но может представить, как на крыше остаются темнеющие следы чужих ног, и как ветер заметает, заметает, заметает их, эти отпечатки чужого присутствия. В голове крутится навязчивая мысль о том, как было бы таинственно и почти мистически исчезнуть вот так: подняться на крышу, откуда нет выхода помимо вниз с края, а после исчезнуть, раствориться, пока вечный труженик-ветер заметает все возможные следы; пока сама природа белым цветом замазывает отпечатки присутствия того, кто больше не существует. - Я слышу твои мысли, и они выводят меня из себя, - бросает Чуя. Он встаёт рядом, плечом к плечу, безо всякого расстояния в метр, как было раньше - тогда, когда Дазай был вынужден держать со всеми дистанцию из-за давления извне; тогда, когда Чуя был вынужден держать дистанцию из-за сбоящей «Исповеди», что не раз и не два заканчивалось проблемами, ведь он должен был защищать Дазая, что вечно лез на рожон, но их способности были несовместимы, и потому Чуе приходилось проявлять чудеса изобретательности, чтобы раз за разом спасать шкуру своего тогда ненавистного тогда Босса. Забавно, что даже тогда, когда они грызлись, как кошка с собакой, Чуя тоже умел читать, слышать его мысли. По первой поре, пока мир вокруг совсем не обесцветился, Дазая это поддерживало на плаву - тот факт, что даже если они с Чуей оказались по разные стороны бездны, тот всё равно понимает его, видит его. Что даже при таком раскладе они продолжают быть настроенными друг на друга; что пусть их связь ослабла, стала невидимой, она всё же не исчезла, связывая их двоих до самого конца. Который, благодаря всё этой же связи, в итоге превратился в новое начало. - Не нужно оправдывать свою агрессивность чужой способностью думать, Чуя-кун, - намеренно растягивает множество гласных Дазай, используя лучший из сладко-снисходительных тонов Мори. Чуя громко фыркает в ответ на эту театральщину. Краем глаза Дазай видит, как он тянется к карману своего пальто и достаёт оттуда пачку сигарет. Руки в перчатках хлопают по карманам брюк, слышится недовольное цыканье, и Дазай едва заметно улыбается, впервые за последнюю пару часов отмирая, чтобы потянуться к собственному тяжёлому чёрному пальто и достать из его кармана зажигалку. Вычурная, обвитая серебряным драконом с красными рубинами-глазами, она больше подошла бы Чуе, по многим причинам, но тот постоянно теряет свои зажигалки - как он это делает, одна из тайн вселенной - поэтому Дазай и носит её с собой. - Благодарю, - негромко говорит Чуя, когда прикуренная сигарета вспыхивает алой точкой в темноте. Дазай закрывает зажигалку, гася пламя; и снова зажигает его; и снова гасит. «Благодарю» Чуи эхом продолжает звенеть в ушах. Ветер наметает снег на серебро дракона, отчего тот светится в отблесках пламени. Дазай думает о том, как всё-таки странно знать о том, что однажды произойдёт; о том, как странно слышать слова благодарности от Чуи после всего, через что они - поодиночке и вместе - прошли. После того, как Чуя столько лет рычал на него и смотрел исключительно кровожадно. После того, как Дазай так старательно взращивал в нём ненависть, губя на корню любую возможность зарождения привязанности. И ведь всё равно зародилась. Впрочем, Дазаю ли не знать после его опытов с сингулярностью на «Исповеди», что Чуя и в самом деле самый привязчивый из всех. - Хочешь, расскажу, почему на зажигалке дракон, и почему я терпеть не могу яблоки? - спрашивает он. Зажигалка щёлкает, гася пламя. - Чёрта с два, я не хочу ничего знать о будущем, - как всегда раздражённо, стоит только речи зайти об этом, бросает Чуя; под шумный выход носом перед ним на мгновение повисает белёсое облако дыма, которое тут же уносит ветер. - Лучше расскажи мне, что там за тренировки у Гин с Верленом. Дазай на мгновение замирает; а после зажигалка в его пальцах снова щёлкает, и загорается оранжевое пламя. Оно тёплое, это пламя. Такое же тёплое, как присутствие рядом Чуи, который больше не рычит и не шипит, не разбрасывается угрозами и не смотрит порой с такой ностальгией, что ком встаёт в горле, и хочется вырвать ему глаза. Их общение спустя полтора года после пробуждения Дазая ото сна в ядре этой реальности кардинально изменилось. Не враги, не друзья, не приятели, но так близки, так тесно переплетены, что... Дазаю не хватит слов, чтобы описать эту связь. Впрочем, он и не хочет её описывать. Вместо этого, раз за разом вспоминая о том, что именно Чуя смог достучаться до него, выдернуть его из тьмы, Дазай хочет трепетно лелеять и беречь эту связь. Большего ему не надо. Или он обманывает себя, думая так. Потому что в последнее время, каждый раз, когда Чуя оказывается рядом, в груди что-то неприятно ноет. Дазая тянет, тянет, тянет по следам Чуи будто магнитом. Раньше он пытался оттолкнуть его, отгораживался стенами кабинета и просто стенами: любыми, какие только успевал построить. В настоящем - постоянно ищет его внимания, отвлекает звонками и сообщениями и вообще делает всё, лишь бы подействовать на нервы; лишь Чуя примчался к нему, издали давая знать о своём приближении громкой руганью, и... - Тебе идёт этот цвет, - роняет он, когда очередной отсвет пламени освещает тёмно-синюю ткань чужого пальто. - Я знаю, - усмехается Чуя, как всегда зная себе цену. - Хочешь, расскажу занимательную историю про девочку и спички*? - Перестань увиливать. Во что ты на этот раз втянул Гин. Это не вопрос, утверждение. Дазай гасит пламя, в последний раз, и убирает руку с зажигалкой в карман пальто. Заледеневшие на ветру пальцы не чувствуют тепла от ткани подкладки. Дазай впервые за долгое время не чувствует тошноту от этого ощущения. Потому что он жив в настоящем и дышит полной грудью, даже если воздух такой сырой, что это больно. Потому что его монохром больше не есть порождение желающей пожрать его без остатка «Исповеди». Это просто темнота ночи и белая пелена снега. Звуки, цвета и запахи - они не исчезли. Дазай слышит эхо гула тормозящих внизу на перекрёстке машин; способен различить в темноте синий цвет пальто Чуи и красную ленту на его шляпе; чувствует фруктово-древесный запах дорогих сигарет Чуи и сладковато-цитрусовый с кедровыми нотами аромат его парфюма. - Ты уверен, что хочешь обсуждать со мной Верлена? - помолчав, уточняет Дазай. - Я уже разбил тебе лицо в кровавое месиво за «Флагов», разве нет? - затянувшись сигаретой, на выдохе спрашивает Чуя; его блуждающий взгляд приобретает остроту и впивается в Дазая. - К тому же, око за око и кровь за кровь. Ты отнял у меня «Флагов». Я снова заставил тебя жить. Чуя думает, эта партия за ним, и Дазай не знает, смеяться ему или сокрушаться по этому поводу. Потому что в том-то всё и дело. В «снова», и «заставил», и «жить». Дазай отнял у Чуи самое дорогое и сделал это намеренно. В другой реальности, настоящей реальности, он пожертвовал «Флагами» во спасение Босса, во спасение организации; дабы выгадать время и собрать больше информации о враге. В этой реальности Дазай мог спасти их, зная наперёд, чем закончится кража Чуи Адамом, однако не сделал этого, потому что «Флаги» могли помешать его планам по захвату власти в Порту. Избавиться от Коё и проследить за тем, чтобы она, верящая в смерть Мори от его руки, не создавала проблем, уже было непросто. «Флаги» и вовсе могли спутать ему всю игру. Что сделал Чуя, когда выдернул его при помощи страницы Книги из забытья? Он подарил ему возможность жить. Именно жить, а не существовать; и сделал это действительно снова - как и тогда, в их кажущиеся такими далёкими пятнадцать: до Верлена, и до профессора Н, и до эксперимента Дазая с сингулярностью на своей способности. Тогда как «настоящий» он похерил ко всем чертям свою жизнь, попутно разрушив и жизнь своего «дубля», Чуя подарил ему возрождение, освобождение и возможность начать всё с чистого листа. Это бесценный дар. И дар этот ощущается только ценнее, когда Дазай вспоминает о том, что Чуя пытался воскресить его и только его. Несмотря на «Флагов», несмотря на «Агнцев», несмотря на Рандо, несмотря на многих других людей в своей жизни, Чуя был, есть и - Дазай хочет верить - всегда будет привязан только к нему одному. «Я тебя не заслуживаю», - думает он, глядя на засовывающего окурок от сигареты в карманную пепельницу Чую. - Гин-чан нужно научиться защищать себя, - говорит вместо этого, вновь переводя взгляд на снежную пелену. - Все были безмерно рады, когда оказалось, что Мори-сан жив и готов вернуться к своим обязанностям, но ты и сам прекрасно знаешь, что моя смерть, а после воскрешение раскачали всеобщие нервы. Все вокруг желают докопаться до истины, особенно эти крысы со своими шпионами в наших рядах, а Гин-чан была и остаётся моей Тенью. Я, Гин-чан и ты - мы трое знаем все секреты организации и даже больше. Так как Мори-сан находится под защитой своего статуса, я - под защитой своей паранойи, а ты - под защитой своей способности, Гин-чан - самая очевидная мишень. - Она справится? - помедлив, спрашивает Чуя, пряча ладони в карманах брюк. - Разве не Чуя сказал, что ничего не хочет знать о будущем? - подтрунивает Дазай. - Заткнись, - фыркает Чуя, пихая его плечом в плечо. Место соприкосновения горит огнём; приятно. - Просто знай, что если с ней что-то случится, я надеру тебе задницу. - Гин-чан будет рада узнать, что ты переживаешь о ней, - продолжает подтрунивать Дазай лишь ради того, чтобы услышать, как Чуя начинает ворчать и бормотать о том, какой он надоедливый ублюдок. Не то чтобы Дазаю нравятся оскорбления, но приятно раз за разом получать подтверждения того, что теперь это всего лишь их форма «нежности». Чуя изменился за то время, что Дазай блуждал в безвременье бессознания. Чуя изменился за то время, что они провели вместе после того, как Дазай очнулся. И сам Дазай, он тоже изменился. Из-за того, что «Исповедь» теперь не находится внутри него сосущим замкнутым кольцом, а проливается в мир вокруг, Дазай чувствует себя намного лучше. Он крепче спит по ночам, у еды появился вкус, и общение с людьми больше не ощущается неподъёмной тяжестью на его одинокой душе. Потому что он больше не одинок. Мори вернулся. Гин вернулась. Что удивительно, вернулись Ацуши и Кёка, хотя Дазай был уверен, что они будут счастливы жить вне кровавой тьмы Портовой мафии. И Чуя... Чуя тоже теперь рядом. Не только физически, как раньше, нет, это совсем другое. Чуя рядом так, как был с их пятнадцати. Чуя рядом так, как не был годы после того, как Дазай добрался до документов профессора Н. - Думаю, я в настроении выпить этим вечером немного вина, - ненавязчиво замечает Дазай. - На часах начало пятого ночи, - занудно напоминает Чуя. - И ты не любишь вино. - Я знаю, что у Чуи есть сладкое, которое можно разогреть с корицей и гвоздикой, - пожимает плечами Дазай. И мысленно стонет, потому что его плечи ужасно занемевшие и замёрзшие, как и всё его простоявшее больше часа без движения тело. Снять тяжёлое пальто, закутаться по уши в плед и запить свою ночную прогулку горячим вином звучит не так уж и плохо, особенно если компанию ему составит Чуя. Быть может, нужно было сразу отправиться к нему, когда Дазай понял, что не сможет уснуть. С другой стороны, визит на эту крышу, где всё закончилось и в то же время только началось, оказал на его дёргающиеся нервы удивительно умиротворяющий эффект. Иногда поставить в чём-то точку и в самом деле приятно. - Ты такой бессовестный, - замечает Чуя, первым разворачиваясь на каблуках и направляясь к выходу с крыши. - Кто сказал, что я приглашу тебя к себе, да ещё и буду тратить на тебя своё драгоценное коллекционное вино? Дазай какое-то время смотрит ему вслед, рассматривает растворяющуюся в белой пелене снега выделяющуюся ярким синим пятном спину, а после... После в нём вдруг вспенивается похороненное глубоко в прошлом ребячество. Сорвавшись на бег, лишь чудом ни разу не поскользнувшись, он догоняет Чую, срывает с его головы шляпу и бежит к будке, ведущей с крыши. Чуя не сразу понимает, что произошло, а когда понимает, срывается на ругань и несётся вслед за ним. - Дазай, ублюдок! - рычит он, когда они с топотом бегут вниз по лестнице. - Отдай мою чёртову шляпу! - Она не подходит к твоему пальто, - смеётся Дазай, несмотря на то, что не раз и не два бьётся бедром о лестничные перила на очередном крутом повороте. - Красное с синим? Безвкусица! Они наводят переполох, когда вываливаются в просторное офисное фойе первого этажа и несутся к стеклянным входным дверям. Дазай проник внутрь окольными путями, Чуя - наверняка благодаря своей способности, так что неудивительно, что им навстречу вскакивает охрана; которая рушится на свои места с белыми, как мел, лицами, когда Дазай бросает на бегу озорное: - Простите за беспокойство, господа! Все претензии можете высказать в приёмной соседней высотки! Пусть «Mori Corporation» и является внешне офисным центом множества «белых» фирм, мафия в своё время озаботилась тем, чтобы «соседи» были в курсе того, что находится у них под боком. Пусть в мирное время штаб ничем не выделяется на фоне соседних высоток, было бы слишком проблематично каждый раз подтирать записи чужих камер видеонаблюдения после ночных рейдов и съездов высокопоставленных гостей. В конце концов, чёрные ходы в элитных высотках охраняются побольше, чем парадные, и сколько раз на чужих плёнках светились Ацуши и Хироцу со своими людьми? Было проще сразу умаслить взяткой, попутно припугнув, чем оставлять на горизонте потенциальную головную боль. - А ну стой! - в очередной раз кричит ему в спину Чуя, выбегая вслед за ним на улицу. А после это просто происходит: раз, и повисает ватная тишина. Машины проезжают мимо на зелёный, по-прежнему воет ветер, но Дазай просто чувствует это всем собой - отсутствие движения и даже дыхания за спиной. И когда он разворачивается, видит именно то, что и ожидал увидеть: застывший Чуя смотрит влево от себя на заметённый асфальт. Тот белоснежный из-за снега, а под снегом давно отмыт от луж крови и осколков костей, но Дазай знает, что именно видит Чуя в этот момент, даже если на момент самого падения его не было в Йокогаме. И ещё раз, записи чужих камер видеонаблюдения - зло. - Чуя? - зовёт Дазай, делая шаг навстречу и стараясь разжать сами собой сжавшиеся на полях шляпы пальцы; помнёт, и ему полопают барабанные перепонки криком. - О чём ты думал тогда? - вдруг спрашивает Чуя, переводя на него напрочь лишившийся запала потяжелевший взгляд. - Когда летел с крыши. Дазай мог бы ответить на это многое. Он мог бы отшутиться или соврать, или увести разговор в другую сторону; но неожиданно осознаёт, что не хочет этого делать. Между ним и Чуей и без того накопилось достаточно недомолвок и лжи. - Я надеялся, что «другой» я почувствует, что весь его план полетел к чертям, - пожимает он плечами, подходя ближе и протягивая-таки Чуе его шляпу. - Надеялся, что наше сознание вновь сольётся, как тогда, в самый первый раз в мои шестнадцать, и он осознает, что проиграл. И, будто награда за честность, Чуя удивляет его во второй раз. И как удивляет. Вместо того чтобы забрать свою шляпу, он перехватывает запястье Дазая, дёргает его на себя, заставляя наклониться, и... Дазай даже не сразу понимает, что произошло. Его лицо всё ещё онемевшее от холода, поэтому он чувствует только переполнивший его лёгкие смешавшийся запах сигарет и парфюма Чуи, что оседает внутри теплом и близостью его присутствия. А потом Чуя отстраняется, пристально глядя ему в глаза, Дазай с растерянным выдохом приоткрывает губы, и тонкая сухая кожица опять лопается и опять пронзает нервные окончания неприятной саднящей болью; которую напрочь перекрывает запоздало, но просочившееся сквозь занемение губ на ветру тепло. - Чуя? - негромко зовёт Дазай, не зная, как реагировать на то, что только что произошло. Не зная, стоит ли вообще как-либо реагировать. Вдруг он никуда не уходил, задремал в своём кабинете, и это всего лишь сон? Вдруг это лишь иллюзия, видение? С другой стороны, Дазай уже очень давно не позволял себе мечтать о подобном. Да и тогда, в шестнадцать, это были лишь неясные вспышки, отголоски, обрывки размытых мыслей и чувств. Чую просто хотелось видеть рядом, всегда. Часто, когда Чуя выдёргивал его из-под пуль, хватаясь ладонью за ладонь, в голове Дазая проносилось едва ли осознанное «не хочу отпускать его руку». О поцелуе он подумал лишь однажды. Иронично, если задуматься, ведь это произошло в ту ночь, когда Чуя уничтожил, как они тогда думали, Шибусаву. Дазай тогда струсил, не смог поцеловать отключившегося головой на его бедре Чую, осмелившись лишь коснуться его мокрых от пота и крови волос, которые после часто вспоминал, расчёсывая волосы Гин; мечтая, чтобы вместо чёрного шёлка её волос в пальцах оказались отросшие, чуть вьющиеся огненные пряди. В настоящем он мимолётно задумывается о том, струсил ли тот «настоящий» Дазай, когда обнулил Чую в бою против дракона Шибусавы не поцелуем, а прикосновением руки к щеке. - Никогда не смей сдаваться, Дазай, - не говорит, приказывает Чуя, продолжая цепко смотреть ему в глаза. А после обходит его, слегка задевая плечом плечо, и направляется к пешеходному переходу. Будто не ошеломил его только что их первым поцелуем. Будто не породил в душе Дазая бурю из эмоций и жар вулкана в груди. Будто не превратил очередную поставленную Дазаем точку в новое - бесконечно волнующее, пусть и немного страшащее - начало. И снова - а вдруг лишь сон? На этот раз уже Дазаю приходится бежать за Чуей, когда он отмирает, перестав сверлить взглядом то место, где тот только что стоял, и осознаёт, что Чуя давно ушёл. Давно, да не годы назад. Догнать его на этот раз легко, и Дазай делает это: догоняет и, поразмыслив с секунду, осторожно, но вполне уверенно берёт за руку. Чуя бросает на него мимолётный нечитаемый взгляд, поправляет поля шляпы, скрывая в их тени выражение лица, а после... После он переплетает их пальцы в крепкий замок и притягивает Дазая ближе к себе под бок. Это игра света и тени, или в уголках его губ и в самом деле притаилась почти смущённая улыбка? - Уйдёшь ещё раз куда-то вот так посреди ночи, не оставив хотя бы записку, переломаю тебе ноги, - угрожает он тихо, почти бормочет себе под нос. Дазай только улыбается в ответ на эту угрозу и крепче сжимает замок из их переплетённых пальцев. Вопреки холоду на улице, емуYou can coax the cold right out of me, drape me in your warmth. I can be the subject of your dreams, your sickening desire. So kiss me on the mouth and set me free; but please, don't bite. - Troye Sivan (BITE).
|End|