Я — шторм

Дети не участвуют в принятии решения, касающегося собственного появления на свет, а то единственное, объединяющее их — зачатие. Разве что некоторые остались высыхать на отцовских парашютах. Мужская и женская клетки сливаются, образуют единое ядро, ставшее кем-то из 7.94 миллиарда человек. Один из 250 миллионов сперматозоидов, сумевший добраться до цели. Естественный отбор, в котором ныне живущий одержал победу. Удачный лотерейный билет.

Лис предпочёл бы проиграть.

В тот день дождь казался слишком холодным, люди сделались злее стократно, а собаки — больше и клыкастее. Тогда ему исполнилось четыре. Не самый удачный возраст для вылета из родительского гнезда, съёма модной студии на окраине города или участия в смешанных единоборствах. Когда тебе четыре, ты думаешь над тем, как здорово было бы задержаться на детской площадке ещё полчаса. Четыре — это разбитые коленки, догонялки с криками и поддавками, мягкие игрушки без деталей, способных отвалиться и попасть в болтливый ребяческий рот. Но иногда четыре страшнее пустой кровати и монстра в шкафу. Так бывало и раньше. Нестабильное эмоциональное состояние женщины руководило ею, вынуждая вытворять странные вещи. Вместе с маленьким Лисом на руках убегала из дома, боясь гнева блудного мужа, всякий раз впадавшего в приступы ярости от обвинений в неверности. В его мире всё было в порядке — любящая супруга, словно бы сошедшая с обложки какого-нибудь мужского журнала, и замечательный сын. Светящийся изнутри, точно маяк, и, безусловно, добрый и славный. Оба качества выручали скандалистов, ведь не возникало нужды искать громоотвод извне. Крошечный центр силы с кровавыми волосами всегда был рядом. Теперь они оба — красивая женщина и хорошенький мальчик — вновь за пределами родных стен. Истерзанная мать опустилась на колени перед босоногим дитём. По щекам её струились слёзы, оставляя за собой печальные дорожки. Горячие реки отчаяния. Вокруг — безразличные люди, озабоченные мирскими тяготами. Никому нет дела до матери, очевидно, впавшей в безумство. И до её сына, трясущегося то ли от холода, то ли от испуга. Женщина положила ладонь на тонкую шейку Лиса и, всхлипывая, прошептала: — Хорошим девочкам нельзя водиться с чудовищами. Как в той сказке, ты помнишь? — она стеклянными глазами посмотрела на сына в последний раз, словно на самое мерзкое существо. — А ты — чудовище, мой милый Лисёнок. Обмякшая фигура на подкошенных ногах поднялась, придерживая подол багряного платья, и, мягко улыбнувшись на прощанье, бежала прочь. Мальчик продолжал чувствовать прохладные пальцы на своей щеке и только через несколько минут — бесконечно долгих — закричал ей вслед. Сколько простоял по щиколотку в луже и что проскулил в тот злополучный день в спину матери, он не помнит. До места добирались на поезде, следовательно, уютный мирок позади, за много километров отсюда. Всё, чем он мог тогда себе помочь — спрятаться под крышу на автобусной остановке и молиться. Просить у Боженьки примерить родителей и послать за ним. Ведь хранитель не мог шутить слишком долго, ведь он, должно быть, знает, как ему, Лису, страшно одному. — Очнись, солнышко, — отгоняя сонную одурь, позвал приятный голос. — Что ты здесь делаешь совсем один? Как это — один? Ведь рядом всегда была мама с её нежными руками и утешающими объятиями. Сейчас она просто спряталась где-то или пошла за новыми ботиночками, ведь его пальцы совсем онемели. Мальчик потер глаза, поднялся, обессилено привалившись к влажной стенке остановки, и осмотрелся. Он ещё раз произнёс слова незнакомки про себя и совсем погрустнел. Пожилая леди в драповом пальто села рядом. — Дяденьки-полицейские посмотрели по камерам, как давно ты здесь находишься, — она сочувственно свела брови к переносице. — Уже несколько дней. Как здорово, что Боженька помог тебе выжить. Здорово. Лису почему-то так не казалось, и он решил об этом немедленно сообщить. — Боженьке до меня и дела-то нет. Чего ему мне помогать? — Так ведь он помогает тогда, когда на сердце совсем тяжело, — незнакомка уловила неприязненный взгляд и осеклась. — Но твоё сердце, непременно, самое тяжёлое в мире. Знаешь, а может ты и прав, солнышко. Так как, говоришь, тебя зовут? — Лис. Ответ некоторое время кружил в воздухе, пока мальчик болтал ногами и фокусировался на капельках, соскальзывающих с кожи. Он не стал снова смотреть на пожилую леди, словно боясь увидеть в её глазах что-то очень нехорошее. — В самом деле? Обычно детям такие имена не дают, — с улыбкой отметила та. Лис в самом деле был Лисом и не понимал, почему должен теперь это доказать. Как будто людям надо объяснять, что они, к примеру, кудрявые, потому что не родились с какими-нибудь другими волосами. — А мне дали. Теперь что ли быть кем-то другим? А может, так было бы лучше. Будь он кем-то другим, мама поступила бы так же? Незнакомка из последних сил сохраняла на лице улыбку, боясь спугнуть или обидеть ещё сильнее. Кажется, ей ужасно хотелось обнять Лиса, не смотря на то, что он по-прежнему Лис. — Что ты! Это самое симпатичное имя, которое я когда-либо слышала, вот и удивляюсь. Моё вот скучное совсем, Анной зовут, — она осторожно коснулась костлявого плечика и встала, протягивая свободную ладонь. — Пойдём со мной. Мы придумаем, что делать. Хорошо? Короткий кивок в тот, другой, день поставил Лиса на одну из множества других возможных дорожек. Один из ключевых его перекрёстков, до жути значимый. Тогда об этом было трудно догадаться в свои четыре-то года. Спора нет, возраст солидный, и пора бы уже научиться думать наперед, но мальчонке почему-то всё же не хотелось. К тому же в детском доме за деловые вопросы отвечали старшие, даже если кому хотелось решить что-нибудь эдакое собственной головой. А единственное, что ребята могли там выбрать самостоятельно, так это какую булку умять в полдник — с повидлом или с сосиской. Лис обычно выбирал вторую, ведь от той чувство голода пропадает, а от сладкой только сильнее разыгрывается аппетит. Впрочем, ребята могли рассуждать ещё на тему книг. Только и здесь есть подводные камни. Для младших. Им-то читали те, кто подольше прожил, а они предпочитали выбирать литературу пострашнее, чтобы наслаждаться испугом недорослей. Мол, чья это вина, что нос не дорос? Но детский дом домом только назывался, но не был им на самом деле. Детским — да. Никто здесь не защитит тебя от нападок, злости и увесистого кулака. Получаешь под дых, значит, заслужил. Воспитателям жаловаться не полагалось, иначе замают до смерти, пуще прежнего рыдать будешь. То, что удобно для сильных — больно для слабых. Эту истину Лис быстро уяснил и через пару недель пребывания в не-доме стал бить в ответ. Остальные сироты его недолюбливали крепче прочих. Диковатый чудовищный детёныш нравился заместителям мам и дрался, даже если оказывался зажатым толпой. Он не принимал поражений и не выносил красный цвет, потому детским советом было принято ввести в календарь багряный день. Проводили его раз в месяц, облачаясь во все ненавидимые Лисом оттенки, и ходили так по коридорам. Лис жалел, что однажды доверил одному из них свою тайну. С тех пор он ненавидит поражения, красный цвет и тайны. Список с годами стремительно растёт, пополняя невидимые строки новыми словами.