Никакой любви

На такие громадные каблуки Рената взбиралась только по особым случаям. Не для того, чтобы производить впечатление, это ей удавалось независимо от наряда, а чтобы быть «над ситуацией», «выше этого». Особенно они пригождались, когда нужно было кого-то о чем-то просить. Просьбы её скорее утомляли, чем унижали, в любом случае, повелевать с высоты приятнее. Она пришла раньше назначенного времени, изучала свой столик, чтобы потом ронять приборы и убедительно разыгрывать неловкое обживание, которое так всех трогает. Залюбовалась было Луной в окне, но от Луны её отвлек шум в зале. Видимо, Глеб шагнул мимо порожка и по инерции ещё какое-то время громыхал ботинками на грани падения. Когда он все же вернул себе свою нормальную скорость и походку, она подумала, что он ходит как будто по Луне. «Не с лестницы, а с Луны свалился». А следующей мыслью было сожаление о каблуках. Они возвысили её катастрофически. Подъём сапог должен был быть выше его надменно изогнутой брови, а у него брови домиком и смущённая улыбка. Рената привстала, Глеб оглядел её снизу-вверх, как ей показалось, совершенно покоренный такой величественной красотой. Она вяло протянула руку. Он пожал ее крепко и горячо. Она увлекала его приветственным щебетом и отрепетированным обживанием, а он уставился на Луну. «И о чем он думает? Штирлиц тоскует по Родине?» Он думал о том, что оттенок кожи Ренаты можно назвать лунным загаром, только и всего. Когда они снова встретились взглядами, она заметила, что цвет его глаз в точности такой, как цвет камня в её кольце. Голубые турмалины, надо же. Её удивительно расположило к нему это открытие, как вдруг глаза его превратились в крючки, в ножницы, проткнули, зацепили ее холодно и больно тяжелым неуютным взглядом. Как будто другой человек только что улыбался и выглядел таким милым, другие глаза искрились детской добротой, а от этой ледяной всезнающей усталости хотелось спрятаться. Продолжать изображать непринуждённость в беседе уже не получалось. — Давайте всё-таки к сути. Понимаете, я всегда очень… Как только Рената сказала о сути, он перестал быть с ней, как будто скрылся в тумане. «Господи, он что, пьяный? Только что же был трезвый? Он слышит вообще…Господи, с кем я связалась…» — Так вот. У меня много друзей, приятелей, знакомых. Земфира общается только со мной. Я могу разделить все ее горести и радости, но все-таки… Мне кажется, у человека должно быть иногда какое-то общение помимо... Не по делам, тем более моим, а просто с кем-то. Такая, знаете, ситуативная близость. Как бывает в поезде, например. В тумане зажегся огонек смеха. Глеб вспомнил песню «Транзитный пассажир» и не мог ее выключить в голове, поэтому прослушал часть монолога Ренаты. Очнулся на фразе «я бы пригласила вас в гости». — Я бы не обрадовался, если бы ко мне в дом привели какого-то пассажира – хмыкнул — принудили к общению, совершенно мне неинтересному. Зачем? — Я же объяснила… — Это всё, простите меня, какая-то фигня. Я не понимаю. Ладно, а мне зачем это надо? Почему я должен куда-то ехать неизвестно к кому, то есть известно, и всё же. Всё это глупо. Я и так постоянно делаю что-то глупое, поэтому хотя бы специально стараюсь избегать таких ситуаций, знаете. — Вы боитесь выглядеть дураком? — Ниииикогда! — В чем же дело? — Мне не нравится. Всё, что я знаю, всё, что вы объясняете, мне не нравится. Зато, кстати, мне понравилось ваше кино. «Вообще не кстати». Рената пожалела, что связалась с ним, как только связалась, но она уже не могла отступить. — Я вас прошу. — Нет. «Даже не посмотрел на меня, смотрит себе в тарелку. Сколько можно жрать, Господи?!» — Понимаете, Глеб, у меня есть идея… Она странная, конечно… Об установлении сказочного баланса. Вот вы так глаза закатываете, а вы меня не меньше утомили, честно говоря. «Зачем?», «почему?», «что мне за это будет?». Вам что, жалко? Да ни зачем! Просто так! Хоть Рената и распалилась, она не могла не заметить, что Глеб в точности, как Земфира, когда слышит чушь, хмурит брови и улыбается одновременно. — Во-первых, я не спрашивал, что мне за это будет. Просто так? — Господи… — Хорошо, я согласен. Молитва отменяется! И можем уже перестать утомлять друг друга. Расскажите лучше, как вам удалось договориться с Ником Кейвом? Он видел фильм? — Что?.. Серьезно? Вы согласились? — Да-да, только вы там сами посмотрите, чтобы дата не выпала на наш концерт. У нас, у группы «Мэтрикс» в смысле, есть на сайте расписание. Во всяком случае, должно быть, я туда не заглядывал, правда. И адрес мне смс-кой пришлите, пожалуйста. Так что с Кейвом? — Я объяснила суть фильма, он дал разрешение, нет, подождите, вы приедете? Простите, просто вы так внезапно согласились. Ладно. Фильм он не видел, только сценарий. Кстати, о кино. А мы же с вами в какой-то степени эти... братья. То есть сестры. Ну, короче. Я же отказалась у Леши сниматься. И вы отказались. — У Леши? А, Балабанова? Со мной это раздутая история. У него же концепция была: музыкант в фильме — музыкант в жизни, он подобрал музыканта, взял его произведения, а тот отказался в кадре появляться. Что делать? «Алло, Глеб». Спрашиваю, песни мои возьмешь? Нет, саундтрек собран уже. То есть я бы у костра сидел, чужую песню пел, играл того музыканта, который играет музыканта… мне не по силам эта задача. — Или вы просто не любите быть запасным вариантом. Глеб сморщил нос. — Не люблю сниматься. Я нелепый в кадре и не доверяю… всем. – очертил вилкой в воздухе круг. — Слушайте, такое кокетство странное. Видела я ваши клипы. — Нормально? — Да. Хотя видок у вас, конечно, был… Так Глеб узнал, что он был жирным, непромытым и неотличимым от своего брата. Всё это Рената говорила абсолютно доброжелательным тоном. Описывала какой-то абстрактный жир, который как будто не имел к нему отношения. Смеялась над тем, что у неё совсем не было денег, а тут предложили написать сценарий для клипа «Агаты Кристи» к непонятно какой песне, дурацкой. Просто что-то атмосферное. Так и сказала «дурацкой». Вспомнила то время, посмеялась и не поняла, почему помрачнел ее собеседник. — Нормально заплатили-то? — Не помню уже, честно говоря. — Значит, нормально. Ну и хорошо. А клип запретили крутить на ОРТ. Так вы от какой роли отказались? Почему? — В «Морфии»… — Проститутка?! Глеб выкрикнул это радостно и довольно громко, Рената спрятала лицо в руки, голову в плечи и вся вжалась в стол. — О, господи, да. — Я не помню даже, кто в итоге снялся. Помню ноги в чулках… — задумчиво посмотрел в потолок — я вас не помню тогда. Вы уже такая были? — Какая? — Такая. Глеб опрокинул голову на плечо, покачал ей, охнул, спрятал лицо в руки, и это было похоже настолько, что даже необидно. Рената рассмеялась. «Интересно: разговаривает то на субтоне, то жестким скрипучим голосом, переключает их то и дело специально. А смеется, Боже! Такой смех одинаково хорошо бы звучал и из сумасшедшего дома, и из публичного! Но как искренне, чёрт. Надо её ещё посмешить… Ну посмейся! Ну пожалуйста, ещё-ещё!» Рената отдышалась, вытерла слезу. — Да я всегда такая была. — Ой? — Ой. А вы зря свою эту не эксплуатируете… Манерность. Я даже не знала, какой вы. «Это что, кокетство? Она со мной кокетничает?» — Эге! Манерность и неврозы, что ещё нужно рок-супер-стару? Ладно-ладно. А я думал чего-то, что вы сами себя изобрели такой, чтобы ей доказать. — Кому? Глеб осмотрел помещение, белых кроликов с часами, карты. — Алисе. Рената замерла. «Попал». — Простите, я зря. А мне очень понравилось, как в «Мне не больно» вы сыграли. Мне мелодрамы не очень, а этот как весна после второго «Брата». — А «Брата» не любите? — Второго? Нет, конечно. — А там же ваша песня эта… — Да, дурак, чего теперь. — Почему не любите? — Да потому что нельзя ничего с фигой в кармане делать! Вот первый фильм, да? Развалившийся город такой сказочный, в том смысле, что постоянно герой встречает каких-то помощников, попадает в другие измерения, да? Былина наоборот. И трагедия была, и сила, и всё так… А во второй части Данила что? Проклятый богатырь? Ага, щас. Ходит, стреляет и ржёт. Не улыбаааается, ржёт! Комикс-не комикс, нельзя было это снимать. Кураж-бабло, короче. — Как вы быстро загораетесь! Гаснете тоже быстро? «Опять кокетство? Если бы ты знала, я вообще не гасну». — Ну что вы, Глеб? У вас, как датчик на лице, когда вы обижаетесь, так видно. Ну мне это, кстати говоря, понравилось. И именно к вам я обратилась, потому что вы и её не бесите что ли. Она так с сочувствием смотрит на то, что вы с собой сделали. При её-то перфекционизме, ожиданиях от других, это поразительно. Да вы не обижайтесь, я уважаю выбор. До Глеба долетали только отдельные фразы. Что-то о слабости мужчин, о творцах-мазохистах, нервных героях, о том, как Ренате их жалко. «Жааалко. Слизь! Гной и слизь твоя жалость. Сука». — Земфира же, она…она такая сильная, и она гений, ей очень тяжело приходится, ну вы понимаете? Когда вокруг столько слабых. А гениев вообще нет больше. «А это даже мило. Влюбленная сука. Надо ей еще шампанского подлить». — Вы же знакомы с тем, что она делает? — Да, но я после 2007 не слушал. А, нет, на своем последнем в этом году дне рождения слушал. — Последнем в этом году? И много у вас дней рождения в году? — Рената смеется и действительно налегает на шампанское. — Оговорился. Да. Ну, если столько же, сколько дней смерти, то хороший год – теперь смеется только Глеб, и тут же снова мрачнеет — короче, я вам оставлю почту, отправьте мне треки, если это важно. — Вы что, не можете найти в интернете? — Мне интересно, что выберете вы. Сам-то я послушаю. — Приходите в следующую пятницу? А я вам до пятницы буду звонить? М? «Приду ли я в пятницу в гости к предмету обожания влюбленной суки, которая меня презирает и пытается выдавить из себя какую-то жалость, ничего понять не может и не хочет, а самое интересное, что в ней есть, кроме одержимости, комплексы из-за болезненных отношений с матерью. Чёрта с два я приду! А сейчас-то что сказать?.. Соври! Соври! Соври! Да что ж так кроёт с самого утра?! Заткнитесь! Соври! Соври! Соври! Я врать не хочу! Идиот, не соглашайся, идиот, она же смеётся над тобой! Это она тебе врёт, с самого начала врёт. Ты посмотри по сторонам, на эти зажравшиеся рожи, и ты таким же стал сразу. Вилочкой стучишь, улыбаааешься. Вкусно тебе. А на нее посмотри! Она же лживая вся, насквозь из лжи, она тебя обманывает, она над тобой смеется. Ты знаешь, кто её друзья? Кто благодетели? Какие суки ей делает блаааго, знаешь? И ты к ней в гости намылился?! Какая прядь, как пена на песке. Красиво». — Ладно. «Заткнись! Идиот! Ты что, понравиться ей хочешь? Да ты посмотри на себя, посмотри на неё. Она же прекрасна, а ты рядом с ней нелепый уродец! Это что на рукаве у неё? Шерсть что ли? Точно шерсть. Котик, значит? Хорошо…». — Насчет концерта надо уточнить, я говорил… По-моему, ничего нет. Если нет, то хорошо. «Это ничтожные делишки, ничтожная женщина, втягивает тебя черте во что. Дурацкие игры, тупые развлечения. Тебе что, правда, нравится быть идиотом?» — По-моему, нам срочно надо это обмыть! Где они провалились все эти гарсоны, я пойду к бару и возьму нам ещё шампанского! Я куплю нам бутыль! «Точно идиот. Боже, какие ноги… И какие странные сапоги. Чулкосапоги? Как это назвать-то? И всё же какие красивые ноги. Доказывает же… всем на свете женщинам, а главное Алисе, маме. А ты доказал? Всем доказал? Ему доказал?» Голос в голове сказал то, что нельзя было говорить. В ответ на это на секунду мелькнула мысль, как бы схватить её за эту пену волос, за эти волны, забрызгать ими скатерть, сучьей мордой в стол вмазать… и только ноги… и до тех пор, пока без голоса не останется. «Мама-мама-мама. Больной ублюдок. больной ублюдок! какими таблетками это всё заткнуть? каким пойлом залить? этот легион в больной башке это всё всё это всё это всё это всё это я…» — А вот и наше шампанское! Глеб, вы в порядке? Глеб практически стёк под стол, поднял на Ренату мутные глаза. — Пойдемте? — Уже? Да, конечно, если хотите… Так вы в порядке? Вам плохо? — Я всегда в порядке. Нетвёрдо встал, подал Ренате пальто, из заднего кармана брюк достал несколько крупных купюр, положил на стол. Рената про себя отметила, что это щедрые чаевые. — Берите свою бутылку. Идёмте. — А бокалы? Глеб нырнул из мрака в умиление и рассмеялся. — Хотите — берите бокалы. Я думал, мы будем пить из горла. В крайнем случае, я когда искал это заведение, заблудился, зато увидел круглосуточный продуктовый. Наверняка там есть пластиковые стаканчики. — Мы будем пить «Вдову Клико» из стаканчиков? Почему-то Ренате стало так весело и беззаботно. — Не переживайте, ради такого случая я готов отыскать не пластиковые, а картонные стаканчики. Идёмте. Так, распивая шампанское из горла, потому что в круглосуточном «Дикси» ошалевшая кассирша не смогла подсказать Ренате Литвиновой, есть ли у них «пластиковые бокалы» или «картонные фужеры», они добрались до дома Ренаты. Глеба узнавали все таксисты, с которыми они объезжали пробки, и со всеми он разговаривал. Ренате приятно было думать, что это только для того, чтобы отвлечь внимание от неё. Наконец, под фонарем у подъезда, когда бутылка была уже пуста, Глеб, держась на почтительном расстоянии, неожиданно объявил: — А мне нравится ваш макияж! У вас же разными цветами глаза накрашены, да? — Да, я так люблю делать. Один – карандашом для глаз, а другой – карандашом для губ. — Серьезно? — Ага. А мне нравятся ваши ботиночки. Такие мы с вами в ненормальной обуви, такие ненормальные. — Вот если бы наоборот, я в ваших ботиночках, а вы в моих, тогда да. А так… Глеб понимал, что ненормальный — один из главных комплиментов, который может сделать Рената. — Вы не обижайтесь на меня, ладно? — Пффф. — Ну, за то, что я сказала, что вы всю свою красоту перечеркнули. Вы как-то так перечеркнули, что очень хорошо получилось, очень красиво. Нет, правда. Я такая пьяная, но я это говорю не потому что я пьяная! Ой, а меня не угостите сигареткой? Я только для ролей курю вообще-то… Глеб поднес зажженную зажигалку к лицу Ренаты. — Кого сейчас играете? — Сейчас я подыгрываю. — Понятно. Оооо, это кто тут у нас! В их круг света зашла толстая пушистая, явно домашняя, кошка. — Это Мурка, она тут живет. — Мурка! Глеб присел на корточки рядом с кошкой, не удержал равновесие и уперся коленом в мокрый асфальт. Мурка к таким ласкам не была готова, но даже замурчала от неожиданности и на всякий случай потрясла хвостом на нового человека. Глеб же напевал себе под нос: «Мурка, ты мой мурёночек, Мурка, ты мой котёночек». — Вообще-то, не котёночек. Ей уже лет 13-15, точно никто не знает. — Дама скрывает свой вооозраст. А, ой?! 13?! О, Мурка Котовна, так Вы уже пожилая женщина, а я Вас тут за жопу хватаю, простите-простите… — Смешной вы. Рената очень не хотела оборачиваться у двери, но всё-таки обернулась. Глеб с дворовой кошкой в руках смотрел на капли дождя под фонарем. «Смешной..»