1
31 января 2022 г. в 01:24
— Когда мы увидим вас на льду в следующий раз?
Саша смеётся, лицо прячет в плечо Ване. Она уставшая, вымотанная совсем, но счастливая — как не быть счастливой, когда последняя, главная победа в кармане, когда олимпийское золото шею оттягивает? Как не быть счастливой, когда есть всё, что надо — почти всё?
— Только если в шоу, — отвечает Ваня, по голосу слышно, улыбается. — Мы отдали этой Олимпиаде все свои силы, так что не ждите на Чемпионате Мира. А в следующих сезонах мы вряд ли вернёмся, мы это давно говорили, вспомните. Так что либо на шоу, либо по другую сторону борта.
— Вы собираетесь тренировать?
— Я бы хотела тренировать малышей, — вклинивается Саша. — Самых маленьких, которые делают первые шаги на льду. А Ваня возьмётся за детей постарше, мы об этом уже говорили не раз. Надеемся, нас кто-то возьмёт к себе.
— В переводе на русский, — смеётся Ваня, — это значит, что мы собираемся присоединиться к команде, с которой работали до сих пор, только уже в качестве тренеров, а не в качестве спортсменов. Ирина Владимировна на нас обидится, если мы даже не попытаемся работать с ней.
Ирина Владимировна за спинами журналистов тоже смеётся, Ване кулаком грозит — в шутку, конечно.
— Но сначала, — добавляет Саша, — нам бы отдохнуть. Восстановить силы. Последние два сезона были настоящей мясорубкой. Непросто не то что побеждать, но даже попадать в пятёрку, а где-то и в десятку. Это огромная ответственность и огромный труд. Нам не помешает отдых.
— А кроме этого планы есть, Александра? Семья, дети?
Саша улыбается так же безмятежно, как до того — чудом. Плечи её каменеют, и не помогает даже то, что Ваня их сжимает легко, мол, расслабься. Ваня чувствует. Ещё бы ему не чувствовать.
— Пока нет, а там посмотрим, — отзывается она, заставляет себя плечами пожать. — Никогда не знаешь, что ждёт тебя завтра. Вдруг завтра лично я проснусь с желанием бросить всё и родить ребёнка?
Смеются все. Ей и самой смешно, хоть и не совсем. Она бы не против родить ребёнка, только не абы от кого. Но правильное ли сейчас время для того, чтобы беременеть, правильное ли время, чтобы рожать? У них с Владом спокойствия не осталось, одни только скандалы и холодные примирения, у них больше похоже на холодную войну, чем на любовь. Ребёнок им сейчас не поможет ничем, кто бы что ни говорил — браки не спасаются детьми, они ими только рушатся, и ребёнок связывает родителей долгом, но не любовью. Ребёнок — не причина прекратить войну, максимум спрятать её от окружающих, но скрытая война не становится менее войной от этого. Нет, ребёнка от Влада она сейчас рожать не собирается, что бы об этом ни думал сам Влад.
В России их встречают как героев, всю их олимпийскую сборную. Им светят несколько шоу — не ледовых, телевизионных — и множество внимания. Ей хочется сейчас от этого всего сбежать, спрятаться. Скоро, совсем скоро, одна или нет, но она бросит всё и действительно пропадёт с радаров. Совсем скоро — у неё есть всё, что для этого нужно. Всё, и об этом не знает даже Ирина Владимировна. Не знает даже Ваня и даже Влад. Только мама с папой, и больше никто. Счастье ли, горе ли, она знает, куда направится. Вопрос только в том, сколько человек будут знать, где она.
У них просят автографы, с ними просят разрешения сфотографироваться. Они как рок-звёзды — на ближайшие пару месяцев, потом, она знает, схлынет эта волна и они смогут жить нормальной жизнью. Нормальная жизнь для неё — лёд, и тренировки, и шоу, и друзья, и она от этого откажется, когда захочет, а не когда её перед выбором поставят. Влад ставит её перед выбором — она не выбирает его. Может быть, года четыре тому назад, когда их отношения были лучше, она бы ещё подумала — сейчас она просто сидит на кухне с чашкой чая, когда дверь хлопает, закрываясь за ним, и старательно ищет внутри себя обиду или недовольство, но находит только безразличие. Эти отношения, думает она, изжили себя ещё до Игр. Эти отношения стоило прекратить ещё тогда — тогда она была слишком сосредоточена на спорте, настолько, что не решалась на неприятный разговор. Больше оттягивать она всё равно не намерена.
Ему правда не стоило ставить её перед выбором между привычной ей жизнью и кольцом на пальце. Она этот выбор делает не в его пользу. Ей не жаль, когда он приезжает на следующий день, чтобы забрать свои вещи — жаль только что не понял он за всё это время, что на неё давить смысла нет. Ей не жаль оставаться одной в пустой квартире, в которой без его вещей будто бы и просторнее. Ей тридцать, и она одна — и ей не жаль. Ей не одиноко.
Ей не одиноко, ей лишь удивительно, когда возникает на пороге мрачный Ваня, выдавливает из себя короткое «с Алёной конкретно поссорился». Ей даже не успело стать одиноко, по факту, она только-только вернулась домой с празднования дня рождения Васи, которая всё больше и больше на неё похожа, и ей нет необходимости в компании, но когда она Ваню в квартиру пропускает, ею не необходимость движет, а понимание. У Вани лицо хмурое, и звенят в пакете пару бутылок вина, и ему правда надо выговориться, и она сидит с ним, босые ноги поджав, подливая себе и ему, выслушивая всё то, что он хочет ей рассказать. Вино заканчивается быстрее, чем можно было бы подумать, и у неё в шкафчике есть ещё, и у него ещё не закончились слова —
Она просыпается рано следующим утром, кутается в одеяло, как будто оно поможет ей спрятаться от стыда. Ваня возится рядом, просыпаясь, и Саша вспоминает всё, что произошло вечером, слишком отчётливо. Ей стыдно за то, что она себе позволила. Ей стыдно, потому что она влезла между ними двоими, пусть и на одну ночь. Ей стыдно, потому что как бы Ваня с Алёной вчера ни поссорились, они всё ещё вместе, и у них сын, и они наверняка помирятся, и то, что она поддалась своим желаниям вчера — тем, которые прятала так старательно — не оправдывает её совершенно.
— Доброе утро, — бормочет Ваня куда-то в подушку хрипло. Саша заставляет себя отвернуться, ноги с кровати спустить — пол холодит босые ступни, заставляет проснуться быстрее. Не то чтобы ей это было нужно — она и без того прекрасно всё осознаёт и понимает.
— Давай забудем про это? — просит она в ответ. — Сделаем вид, что ничего не было.
Молчание после этого почти осязаемое. Недолгое — секунд десять, наверное. Вряд ли дольше.
— Хорошо, — отзывается Ваня, наконец, голосом ровным, спокойным. Значит, не сердит на неё за то, что произошло. Наверняка ему тоже жаль, что это случилось — нет, обрывает Саша собственные мысли. Ей не жаль. Ей стыдно, но не жаль. — Прости, Сань.
— Не за что извиняться, — она плечами передёргивает. — Тебе кофе сварить?
Когда они в молчании пьют кофе у неё на кухне, легко поверить в то, что ничего не было. Когда он уезжает и она закрывает за ним дверь, легко поверить в то, что ничего не произошло. Просто было больше вина, чем стоило бы. Они друг другу улыбаются легко при следующей же встрече, перед камерами делают вид, что всё в порядке.
Ничего не в порядке, когда спустя несколько недель притворства, когда уже закончились всевозможные телешоу и ещё не начались ледовые, пиликает телефон оповещением, и на экране сообщение от приложения — «возможно, вы забыли отметить дату начала цикла». Приложение открывается быстро, без задержек — «задержка», написано на экране, и количество дней уже слишком непохоже на случайность. Могла ли она забыть отметить прошлый цикл? Нет, вряд ли. Она помнит, как он начался на день раньше, и она долго ругалась на собственный организм за эту подставу. Она помнит, как... чёрт. Это на случайность непохоже, это не то, что может так просто произойти и так же просто пройти, как простуда. На дворе начало июля, и она рассталась с Владом в начале марта, и если она правда беременна, это не может быть его ребёнок.
Если она правда беременна — десять тестов в рядочек лежат, и все с двумя полосками, тут ошибке быть уж точно неоткуда — Ване лучше об этом не знать. Решение Саша принимает быстро — достаточно пары сообщений, и вещи она собирает быстро. Когда она вернётся сюда, она не знает — стоит ли ей это вообще делать? Порыву поддаваясь, она в последний момент разворачивается и едет в Малаховку — к родителям Вани. Было бы нечестно не попрощаться с теми, кто любят её, как родную дочь. Во дворе дома, когда она останавливается у ворот, компания большая — там и Ирина Владимировна с Александром Васильевичем, и тёть Лена с дядь Андреем, и Наташа с дядь Игорем, и Алёна с ними, с сыном на руках, и от вида счастливого детского личика внутри щемит так, как не щемило до сих пор. Что же она наделала, когда вмешалась в эту семью?
— Отдохнуть хочу немного, — говорит она, когда спрашивают её, куда она собралась, почему даже чаю с ними выпить не хочет. — Не знаю, как долго. Решила заехать и попрощаться, чтобы не удивлялся никто, чего это я с места сорвалась и уехала, никого не предупредив.
Ложь слетает с языка легко, безболезненно. Ложь, прокрученная в голове тысячу раз, всё равно что отрепетирована — и звучит совсем как правда.
— Ваню не подождёшь? — спрашивает тёть Лена. — Он скоро вернуться должен.
— Передайте ему, что мне жаль, что я его не застала, — отмахивается она, легкомысленность внешняя даётся тяжелее, чем должна бы. Нет, нельзя ей сейчас его видеть. Если она с ним встретится, может позволить себе поверить, что всё решаемо. Если она с ним встретится, он может понять, что что-то не так. — Я поеду. Не скучайте без меня.
Её не отпускают, пока она со всеми не обнимется — когда её обнимает Артём, когда ещё пухлые детские ручки обвивают её шею, хочется плакать. Нет, решение уехать — самое правильное. Она хочет родить этого ребёнка, но не хочет рушить ничьё счастье. Её счастье, верит она, внутри неё — одна ладонь на руле, другая на живот ложится непривычным пока жестом.
Ей ещё будет когда к этому жесту привыкнуть.