За расставаньем

      — Думаешь, ты справишься?       Ваня думает, она была другой. Или ему только казалось? Она улыбается одними губами, и лицо её будто высечено из камня — умеет ли она улыбаться иначе? Он не обращал на это внимания раньше. Больше не может.       — Думаешь, не справлюсь?       — Ребёнку нужна мама.       — Поэтому он свою бабушку называет «мама Лена»?       Он даже не испытывает удовлетворения, когда Алёна замолкает, когда ей крыть нечем. Какое может быть удовлетворение от этого? Они должны были друг другу быть самыми близкими людьми. Они и были самыми близкими друг для друга — когда это закончилось?       Не сегодня, это точно. Не вчера. И не неделю назад. Ему бы вспомнить — это слишком сложно. Это кажется чем-то, что произошло так давно, что забылись детали, что стёрлись мелочи из памяти. Это произошло недавно, уже после рождения сына, только вот кажется, что вечность прошла с тех пор. С тех пор, как Алёна была для него дороже всего. Дороже всех.       Был ли кто-то ближе неё, кроме, разве что, родителей? Ваня знает ответ. Ваня не хочет произносить это имя даже мысленно, потому что это кажется ему неправильным. Впрочем, если так посмотреть, куда неправильнее, чем просыпаться рядом с ней и понимать, что так и должно было быть, что впервые за долгое время внутри такое спокойствие?       Ощущала ли Саша то же самое спокойствие? Он бы хотел, чтобы ответ был «да». Он не уверен. Уже хотя бы потому, что она не стала с ним прощаться тогда, не стала его ждать. Уже потому, что её нет уже больше месяца, и она никогда ещё не пропадала так надолго без того, чтобы выходить на связь — до сих пор никогда.       — Ты думаешь, ребёнок — это как игрушка? Ему нужно внимание. Забота. Свой график. Ты готов жертвовать карьерой ради него?       — А ты готова?       Вопрос правильный, думает Ваня отстранённо, когда Алёна губы поджимает, замолкая. Она не готова, и он это знает — иначе не задавал бы этого вопроса. Иначе бы не ловил её на этом. Она не готова была ещё тогда, когда рожала — ей дай волю, она бы работала сутки напролёт, лишь бы не возвращаться к материнству. Они оба тогда верили в то, что ребёнок укрепит их отношения. Отношения не укрепляются детьми, теперь он это точно знает. В лучшем случае они не рушатся ими. В не самом лучшем случае дети связывают родителей долгом, как цепями. Никто не любит цепи. Никто не любит кандалы и несвободу.       — Ты его не любишь.       — С чего ты взяла?       — Ты никого любить не умеешь. Даже Сашу свою.       — Саша не моя.       — И тебя это огорчает.       На этот раз крыть нечем ему. Что он может сказать, с другой стороны? Согласиться или соврать — выбор не такой уж и замечательный, потому что выбора нет, по факту. Потому что эти её слова — не вопрос. Она говорит так, будто знает, что в его голове.       Что он может сказать точно, так это что она не знает о его измене. А ещё — что не поэтому он с ней расстаётся. Он не собирался этого делать даже после того, как проснулся рядом с Сашей — просто ему нужно было время, чтобы подумать. Чтобы понять, что ему на самом деле нужно.       Он, на самом деле, до сих пор не понял. Но такая ли уж это и проблема, если он понял, что ему не нужно? Вот эти отношения, например. Они держат друг друга на привязи, вместо того, чтобы держаться за руки. Они рядом, но не вместе. Зачем друг друга мучить ради того, чего не случится? Он не сможет оставаться с ней так, как раньше. Просто иногда глаза открываются совсем не вовремя.       Бывает ли вовремя для того, чтобы перестать любить? И любовь ли это была? Нет, они друг друга и правда держали не за руки, а на привязи. Это так не работает.       — При чём тут это? — голос его звучит устало. Он даже не пытается скрывать. Пытается он только говорить потише — Артём в соседней комнате спит. Они ради него только не ведут войну. Они даже ради него уже не могут сохранять мир. — Я не к Саше ухожу. Я от тебя ухожу.       — Это только потому, что ты даже не знаешь, где она, — фыркает Алёна, губы кривит. — Грош цена вашей драгоценной связи на протяжении стольких лет, оказывается.       — Узнаю.       — Узнаешь и к ней на всех парах рванёшь с кольцом в кармане. Это же не я, которая штампа в паспорте все эти годы ждала, пока ты журналистам пел, что нам и так хорошо, это твоя Сашенька. Я не тупая, Вань, я вижу, что к ней ты бы хоть сейчас сорвался, забыв про всё. Как твой отец когда-то. Кровь не водица, да? Или тебя останавливает то, что ты, в отличие от отца, ребёнка ей заделать не успел? В остальном папина гордость, и золото олимпийское, и сын в первой семье...       Да уж, похоже, зря его родители старались дать ей всю возможную любовь, раз так легко она потопталась по ним. Ярость сдержать сложно — вдох-выдох, яростный рёв он давит внутри. Семья для него — святое.       — Не говори так о моей семье.       Большей сдержанности, чем от него требует сказать это спокойно, он не в силах себе представить. Он всегда был сдержанным в том, что касалось эмоций отрицательных, позволяя себе на полную только положительные — иногда это тоже даёт сбой. Сейчас, например.       — Я с тобой вообще разговаривать больше не хочу, — огрызается она. — Жаль что придётся.       Придётся, да, у них сын общий, и Ваня твёрдо намерен забрать его себе. Алёна не мать-кукушка, но ей лучше будет быть воскресной мамой, и он уверен, что она не стала бы с ним в этом спорить. Сейчас она спорит потому что злится — он понимает, что она зла. Что она сейчас не думает о том, что лучше для ребёнка, он тоже понимает. Понимает, но не принимает. В конце концов, разве это не должно для них быть приоритетом?       — И как ты объяснишь Артёму, что мы больше не вместе?       — Артём большой мальчик, он поймёт.       — Вот сам ему и будешь объяснять.       В принципе, это он и собирается сделать. Объяснить Артёму, что то, что мама с папой больше не будут вместе жить, не значит, что они перестали его любить. Объяснить, что он поживёт с папой, бабушкой Леной и дедушкой Андреем пару недель, а потом они приедут в большую и светлую квартиру, где будут жить вместе. Объяснить, что он будет ходить в садик и дальше, и иногда приходить к папе на каток, просто с мамой теперь будет видеться меньше. Ваня не против объяснять это всё Артёму — он не глупый, и ему четыре года, и дети всё понимают, если им объяснить правильно. В квартире, которую он купил ещё давно, надо просто кое-что обновить — они не останутся тут, на территории Алёны. Пусть она устраивает свою новую, свободную жизнь. Ему тридцать три скоро и ему не нужна свободная жизнь — его устраивает то, что у него есть сын. Его не устраивает женщина рядом — именно эта женщина.       Ему перед ней немного даже стыдно, на самом деле. Она потратила на него столько лет своей жизни — но, с другой стороны, её никто не заставлял. Эффект казино, вспоминает он невольно — когда ты вкладываешь всё больше и больше и только поэтому не уходишь, потому что надеешься отыграться. Надеешься, что тебе вернётся то, что было потрачено, вложено и отдано. Ей нет ещё и сорока, и жизнь к этому возрасту даже не думает заканчиваться. Она сможет жить так, как хочется ей, не оглядываясь на него и на Артёма. Может быть, она даже найдёт того, кто захочет на ней жениться — если ей так важен брак и так хочется кольца на пальце. Он, к сожалению — для неё точно, для него не факт — не чувствовал никогда необходимости доказать миру, что она только его, этим кольцом.       Отчасти она права. Ему и так было хорошо.       Отчасти она права. Он бы сорвался к Саше и сейчас.       Отчасти она права. Не факт только насчёт кольца в кармане. Нужно ли это кому-то из них двоих? Ему — возможно. Вот только что насчёт Саши?       — Мам, — говорит он в трубку полчаса спустя, в машине сидит с частью вещей, своих и сына, и с самим Артёмом сонным, — мы с Артёмом приедем.       — Ты с ней поговорил, да? — уточняет мама. Она знала о его планах, знал и папа. В конце концов, это не было непродуманным решением, это не было порывом. Это было тем, к чему шло столько времени. — Приезжайте. Мы вас ждём.       На этом самом месте, думает Ваня, когда из машины выходит, когда, сына на руки взяв, заходит в калитку, он остановился, когда мама сказала, что Саша заезжала попрощаться перед отдыхом и не стала его ждать — торопилась, наверное. Остановился и пытался понять, как так. Почему она даже не сообщила ему об этом. Мысль крутится в голове — мысль он ловит за хвост, как юркую ящерку, и, уже проснувшегося окончательно Артёма оставив рассказывать бабушке с дедушкой последние новости, про увиденную вчера в парке белку и про то, что они теперь тут поживут немножко, он на улицу выходит, телефон достаёт и набирает, не глядя почти, знакомый номер. Знакомый настолько, что скорее своё имя он забудет, чем этот номер.       «Набранный номер недоступен», вещает из динамика телефона механический голос. Ваня телефон от уха отводит медленно, перебирает в голове варианты того, что может быть причиной. Она не в стране? Или у неё сел телефон? Он возвращается в дом, садится рядом с сыном за стол и ждёт возможности вклиниться.       — Мам, — спрашивает он, когда возможность эта появляется, — Саша не говорила, куда она?       — Не, — мама пожимает плечами легко, почти легкомысленно. — Ни куда, ни надолго ли. Сказала, что сама ещё не решила, что у вас всё равно никаких шоу не планируется в ближайшее время. Да ты попробуй ей позвонить или написать.       Мама права. Может, она увидит его сообщение и ответит? Ваня экран гипнотизирует некоторое время, слова подбирает. Даже если то, что у него к Саше, тоже не любовь, всё же он не может без неё так легко долгое время. Они за это время уже срослись, сроднились, и то, что он уже месяц с лишним без неё уже становится физически почти болезненным. Слова, когда он об этом думает, приходят сами — всего два слова.       «Я соскучился».