За расставаньем

      — Дело в том, — говорит Саша, воздуха набирает перед этим, как перед нырком — Ваня сам дыхание задерживает, — что дядя Ваня и есть твой папа.       В её глазах он ловит почти отчаяние. Почти страх. Почти — не совсем. Она храбрая. Она умная. Она точно знает, как дочери объяснить то, чего не говорила ей столько времени…       Нифига. Нет, и это тоже, просто в этой ситуации действовать надо быстро, и она успевает первой. Раньше него, рот уже открывшего. Раньше, чем он соображает хотя бы, что это шанс сказать Есе правду. Впрочем, даже если бы он это осознал до того, как Саша его опередила, он бы вряд ли стал это делать. Просто потому, что решение это принимать должна она. В конце концов, они ведь об этом договорились.       — Папа? — переспрашивает Еся. Не верит? Или не осознаёт? — В смысле, вы уже договорились?       — Нет, — поспешно вставляет он, садится на корточки, чтобы в глаза ей заглянуть, — просто я правда твой папа. Ну, с самого начала был. Просто я про тебя не знал, а потом мы с твоей мамой боялись, что ты не захочешь, чтобы я твоим папой был, поэтому и не говорили.       Еся губу кусает совсем как Саша — сейчас даже синхронно получается. Было бы смешно, не будь этого напряжения. Не будь этой неизвестности. В таких ситуациях вопросы рождаются из ниоткуда. Почему она кусает губу? Она недовольна или задумалась? И если недовольна, то чем, а если задумалась, то о чём? Слишком много вопросов, и ни одного ответа. Тёма к Есе подходит тихонько — она всё равно слышит и поворачивается на его шаги.       — А Тёма тогда мой братик? — вряд ли об этом она раздумывала сейчас, но лучше так, чем молчание. Кивают они все трое, не сговариваясь, Ваня старательно задавливает панику, потихоньку рождающуюся внутри него, и, кажется, Саша рядом делает то же самое — Еся молчит. Молчит ещё пару секунд — а потом в улыбке широченной расплывается и кидается с объятьями на Тёму, потом, через ещё пару мгновений всего, на Ваню, и, не успевает он ещё её руками обхватить, как она уже у Саши на шее виснет, радостно вереща. Шилопопое существо. Абсолютно очаровательное, стоит признать, да и как иначе, с такой-то матерью?       Не будь она такой очаровашкой, впрочем, он бы её всё равно полюбил. Просто потому что это она. Просто потому что она его дочь. У него не было шансов, на самом деле — она одним взглядом его покорила. Как когда-то Саша. Правда, насчёт Саши он это отрицал долго — насчёт Еси не стал. Да и смысл? Ваня подаётся к ним двум аккуратно, обнимает так, чтобы в объятьях его поместились и Саша, и Еся, и лишь немного смещается, впуская в эти объятья Тёму, когда он подходит ближе. Так они и стоят несколько секунд-минут-часов-вечностей, друг к другу прижавшись, и Ваня даже не пытается улыбку сдерживать — зачем? Счастье состоит из мелочей — тут, в этом месте, в этом моменте, мелочей этих столько, что дух захватывает. Столько, что и не сосчитать.       Еся первой возиться начинает, из объятий выпутывается, и кулачки в бока упирает, насупившись. Чего она, Ваня не понимает, но ему это не то чтобы нравится — Саше явно тоже, судя по её тяжёлому вздоху, как будто она к бою готовится. Её он, в отличие от Еси, не отпускает никуда — она и не пытается вывернуться, и от этого тоже по-своему тепло.       — А все знали, да? —требовательно вопрошает Еся, и кажется, вопрос этот риторический. Кажется, она и так понимает. — А почему я тогда не знала?       Сашу, напрягшуюся, на вдохе он останавливает, за руку ловя, и большим пальцем поглаживает тыльную сторону её ладони. Мол, позволь мне. Мол, я сейчас разберусь. В конце концов, это и его вина тоже.       — Понимаешь, кнопка, — слова подбирать приходится, они не появляются в голове сами собой, их надо в один рядочек аккуратно выстраивать, на нить бусинками нанизывать, чтобы получилось нормальное объяснение. Не «просто так вышло», а что-то посущественнее. — Я сам не так давно узнал, что ты есть. Просто очень долго искал твою маму, и не знал, что у неё уже ты есть.       — А почему ты маму искал? И почему Тёма с нами не был?       — Потому что у меня другая мама, — вставляет и сын свои пять копеек. Еся глазками хлопает, мол, чего? На лице её такое удивление искреннее и всепоглощающее, какого не было, когда она узнала, что он её отец.       — Давайте мы лучше на кухню пройдём и чаю сделаем, — предлагает Саша со вздохом. — С печеньками, да, Есь?       — С печеньками, — подтверждает Еся, Сашу, на ноги поднявшуюся, за руку берет, и за ней на кухню идёт — хотя сколько там идти? — И вы мне всё-всё расскажете!       Да куда они денутся-то?       Еся, впрочем, сердиться не спешит на их умолчания, лезет на руки к нему, на стуле устроившемуся, так, как будто всегда это делала. У Саши плечи опускаются расслабленно, да он и сам выдыхает. Значит, бояться нечего. Перед ним две чашки оказываются, чёрная и жёлтая, и Саша садится рядом, на мгновение его плеча касается ладонью, и Тёма по другую руку от него сидит — тепло. Уютно.       — Иногда, — говорит Ваня, когда Еся, печеньку со стола подцепив, изворачивается червячком, чтобы ему в глаза вопросительно заглянуть, — люди путаются.       — Даже взрослые?       — Даже взрослые, — подтверждает он. — И если путается взрослый, это чаще всего бывает что-то сложное, и исправить это потом сложно. А ещё у людей иногда меняются чувства.       — Это как? — Еся хмурится, смотрит вокруг, будто ждёт что сама где-то найдёт подсказку. Не находит, ожидаемо.       — У Тёмы же другая мама, — поясняет Ваня. Это не та тема, которую он хотел бы поднимать, но она необходима для понимания, а значит, её нужно как минимум затронуть. — И я любил его маму. А потом так получилось, что я разлюбил её и полюбил твою маму. Но твоя мама не знала, что я разлюбил маму Тёмы, поэтому не сказала мне, что уезжает. Она думала, что так будет лучше.       — И вы оба запутались? — уточняет Еся. Ваня кивает.       — А сейчас распутываемся.       Кивает теперь уже Еся, поворачивается не к Саше — к Тёме, который тоже это объяснение слушал внимательно. Обиженным он не выглядит, сердитым тоже — как будто знал это всё давно. Хотя, поправляет себя Ваня, не как будто — он же давно ему объяснил, что его маму больше не любит, как и она его. Ещё тогда, когда они расходились, четыре года назад.       — То есть я не совсем твоя сестричка?       В голосе её та печаль, которая, наверное, была бы, если бы она обнаружила, что под шоколадной глазурью вместо конфетки кусочек моркови. Варёной.       — Ну папа-то у нас один, — возражает Тёма. — А значит, всё равно сестричка.       Её вроде бы это успокаивает — Ваню успокаивает то, что расслабляются маленькие плечики. Ему самому бы расслабиться, но не сейчас. Сейчас ещё может возникнуть что-то. Пока разговор не окончен, надо быть готовым к любой случайности.       — А раз сестричка, — требует Еся тут же, полностью подозрения в том, что что-то тут ещё осталось не то, оправдывая, — будешь меня учить кататься. Будешь же?       — Буду, — кивает Тёма с таким энтузиазмом, что его на десять таких, как он, хватило бы. — Когда будем на каток ходить, буду.       — А мы будем часто на каток ходить вместе?       Смотрит Еся не на него теперь — к Саше поворачивается. Ну правильно, она мама, ей и решать, как часто её дочь на каток может ходить. Саша кивает не сразу — губу прикусывает чуть, и он засматривается.       — Мы скоро в Москву поедем, — добавляет она после кивка. Еся тоже кивает, мол, естественно. Для неё, наверное, и правда естественно.       — Надолго? — уточняет она. Саша на него смотрит, мол, скажи ты лучше. Её взгляды он даже спустя эти несколько лет читает легче собственных мыслей.       — Насовсем, — говорит он. — Мы все вместе будем жить в большом доме. У тебя и там будет своя комната, мы её украсим так, как ты захочешь. И будешь каждый день ходить с Тёмой на каток, пока тебе не надоест. На тренировки, как мы с твоей мамой когда-то ходили.       — Мне не надоест, — мотает Еся головой, косички смешно мотаются из стороны в сторону. — Я хочу быть чемпионкой. Мама же была чемпионкой, значит, я тоже буду.       Ну в принципе, кто бы сомневался. Ваня себе обещает мысленно, что у неё будут все самые красивые платьица, самые удобные конёчки, самые классные программы. Самый лучший партнёр у неё тоже будет — вон, сидит рядом, смотрит на свою будущую партнёршу как на главное сокровище в своей жизни. Кажется, если какая-то девочка в ближайшие лет десять попытается завоевать сердце его сына, ей придётся попотеть, чтобы из него, настроенного целиком и полностью на обожание младшей сестрички, выжать хоть каплю романтической любви. И кажется, если так и дальше продолжится, любому мальчику придётся постараться, чтобы переплюнуть в глазах Еси её брата. При мысли о каких-то там мальчиках у Вани внутри какая-то неприязнь зарождается — кажется, подбивает он для себя, он становится тем самым папой из анекдотов про дочерей и их ухажёров. А ей ещё четырёх нет, ужас просто. Что же будет к её пятнадцати, представить себе страшно. Лучше не представлять.       — Но ты же понимаешь, что в таком случае мы будем реже видеться с Васей и бабушкой с дедушкой? — уточняет уже Саша. Еся кивает снова.       — Мы же сможем им позвонить. И мы будем видеться всё равно, даже если реже.       — Ты у меня умница, — улыбается Саша, по голове её треплет. От улыбки этой где-то в сердце щемит. Как он мог столько времени жить, не видя её? В голове не укладывается. Казалось бы, вот они, снова вместе, снова бок о бок, и можно не переживать, но эта грусть не уходит сразу. Она развеивается понемногу, постепенно. Слишком медленно, чтобы можно было об этом не думать. Он не зол и не обижен на Сашу — он просто не хочет больше её отпускать. Он просто надеется, что придётся это делать как можно меньше раз.       — Мам, — зовёт Еся её, хотя смотрят они всё ещё друг на друга, и голос её резко неуверенно звучит, — а это... Можно я буду дядь Ваню папой называть?       — А это ты его спроси.       В голосе Саши смешок сдерживаемый старательно звучит. Ваня еле сдерживает слезу — он мужчина или кто? Ему ближе к сорока, чем к тридцати, он дважды отец, бородат и усат, пропах сигаретным дымом и кофе, но вот это маленькое чудо вертится на его коленях, чтобы сесть иначе, чтобы в лицо ему заглянуть — и он готов растаять от того, какие у неё глазки просящие.       — Можно?       — Можно, — улыбается он, придерживая её, чтобы не упала. — Если ты хочешь.       Еся молчит пару секунд, решимость на личике проступает постепенно.       — Хорошо, — отзывается она, наконец, вдох глубокий делает, и как будто ныряет в глубину. — Папа.       Ване кажется, того счастья, что внутри него в этот миг, хватило бы на то, чтобы вспыхнуть ярче солнца.