***
Когда Росинанту исполнилось восемнадцать, он начал проявлять характер. Дофламинго шутил, что у него поздний подростковый протест. В очередной раз это случилось, когда старший брат снова сел неприлично близко, фривольно обняв младшего за плечи, но Росинант решительно снял руку. Он сделал это автоматически, не отрываясь от книги, и Дофламинго целых три секунды всматривался в родные черты, пытаясь прочитать причины. — Фу-фу-фу, — засмеялся он, привлекая внимание, — да ты ведешь себя как бунтующий подросток. Затем быстро щелкнул младшего по носу. Росинант оторвался наконец от своего трактата, с милым растерянным выражением взирая на вечного нарушителя его спокойствия. — О чём ты? Белые ресницы наивно захлопали, словно крылья хрупкой бабочки. Дофламинго сглотнул и прикрыл глаза за стеклами очков, улыбнувшись ещё шире. — Ты же протестуешь?! — не то спросил, не то утвердил старший брат. — Против кого? — Против меня... — Всё ещё плохо понимаю, что ты хочешь мне сказать, — озадаченное выражение лица сменилось на растерянную улыбку. — Преподобный Росинант, — прощебетала вдруг рабыня. — Вышла! — коротко крикнул Дофламинго, снова резко поменяв тон. — Как посмела... "...нас прервать," — он не договорил, потому что Росинант с силой сжал его запястье, отвлекая внимание. — Анита, скажи что хотела, — мягко приказал Росинант, ободряюще улыбаясь рабыне. Видя это, Дофламинго чувствовал, что закипает. Он пристально рассматривал каждый сантиметр лица брата, с ревностью ища признаки того, что девушка ему нравится. Анита, значит... — Преподобный Росинант, — девушка снизила голос до сдавленного шёпота, — ваша матушка приглашает вас отужинать с её преподобием. Рабыня хоть обращалась к младшему, не сводила испуганного взгляда со старшего брата. Росинант едва сдержался, чтобы не скосить глаза вправо, потому что кожей чувствовал ярость Дофламинго. Он прочистил горло, отворачиваясь к окну. Закаты на Мари Джоа всегда кроваво-красные. Тепло сжатого в руке запястья обжигало. Дофламинго перестал дергаться при упоминании матери, и это не могло не радовать. Всё же призрачная надежда, что отношения между ними ещё наладятся, была жива. — Я не смогу сегодня. Анита... — Иди. — Что? — Росинант манерно повернулся, заглядывая в стекла очков. — Я сказал, что уже ухожу. Ты, братишка, можешь делать что хочешь. Голос Дофламинго сел на пару октав. Его рука резко высвободилась из захвата. — Да не трону я твою дорогую Аниту, — буркнул брат, резко вставая и потягиваясь. Рабыня дернулась было назад, но взяла себя в руки. Судя по всему, далось ей это с трудом: даже у фрейлин матери была на слуху чёрная репутация старшего Донкихота. — Я и не думал об этом, — пролепетал Росинант растерянно, но выглядел не очень убедительно. В этот момент он был похож на себя прежнего: кроткого и милого. — Фу-фу-фу, конечно... — посмеялся Дофламинго, собираясь уходить. — Но я не скажу, что у меня нет оснований для таких мыслей, — вдруг поджал губы Росинант. А это были новые черты жесткой идейной личности, которая неимоверно раздражала. — Какие именно? Дофламинго развернулся, столкнувшись с братом лицом к лицу. Тот тоже встал. И его поразительно состарило суровое выражение лица. Неприятное, безобразное, слишком вызывающее. Казалось, вот-вот он скажет то самое слово, что беззвучно шептала мама одними губами, снимая ошмётки мозга своего горячо любимого супруга с его волос. Монстр... — Что ты можешь иногда позволить себе перегнуть палку, — Росинант сказал это спокойно и решительно, словно никаких более хлестких мыслей не металось в его светлой головушке. Дофламинго почувствовал напряжение в скулах от растянутой донельзя улыбки. — И что такого я могу себе позволить, чего не стоило бы? Ноздри раздулись, с гневом поглощая такой приятный запах брата. Никто и представить не мог, насколько сильно сдерживал свои порывы Дофламинго. — Люди — не игрушки. Их нельзя ломать. А ты иногда, действуя неосознанно, совершенно забываешься. И откуда только эти покровительственные нотки у младшего? Словно общается с неразумным дитятком, хотя сам очевидного не замечает. — Всё, что ломается — можно сломать, фу-фу-фу, — пошутил Дофламинго, — но людей я не трогаю, лишь мусор. Он сжал кулаки, ведь даже в этот момент "тронуть" хотелось адски: его сжигало изнутри пламя, которое задерживало и не давало уйти, хотя уже давно стоило покинуть чужие покои. — Людские жизни — это не мусор! Ты и сам понимаешь, что каждый заслуживает сочувствия и внимания! — Всё. Дофламинго прикрыл рот Росинанта ладонью, на что тот решительно отпрянул, отступая назад и нелепо спотыкаясь о диван. Эта манера отдаляться начинала существенно нервировать. — Иди к мамочке, братишка. Хоть одна радость у неё осталась, и это ты, — Дофламинго пошёл к выходу, бросив испуганной рабыне лишь злое, — прочь, дура. Девушка отпрянула так быстро, что врезалась в старинный комод. Все предметы на нем заплясали, а маленькая легкая вазочка с желтыми цветами так затанцевала, что упала вниз и разбилась. Все замерли. Росинант хмуро всматривался в лицо брата, готовясь среагировать в случае агрессии. Рабыня боялась дышать, не то что плакать. Дофламинго пару секунд смотрел на осколки тонкого фарфора, лужицу воды и загубленные цветы из маминой оранжереи. Прежде чем уйти, он посмотрел на Росинанта и бросил: — Я бы за такое убил. — Неправда, ты намного лучше, чем думаешь, — прошептал Росинант ему в спину.***
Анита была одной из первых, кому преподобный Росинант подарил свободу. Моне даже успела застать ту рабыню. Чрезмерно красивая, очень высокая, с синими несчастными глазами, тихим нежным голосом и постоянно в коротеньких платьях фрейлины, она просто напрашивалась, всем своим видом сигналя: "Я — жертва". Моне таких презирала и считала, что та получила по заслугам. Преподобного Дофламинго как-то пригласили на собачьи бега. Из дома Бельвери он привёз трёх псов, чтобы понять, насколько ему было бы интересно их разводить. Кто виноват в том, что бешеные твари вырвались из клетки и случайно встретили на своем пути Аниту? Ясное дело, такого никто не мог предвидеть. Преподобный уничтожил всех взбесившихся собак. Анита даже легко отделалась: в момент нападения она успела схватиться за вбитый в стену подсвечник, так что от собачьих зубов пострадали только ноги. После освобождения из рабства девушка не захотела остаться в качестве высокооплачиваемой слуги, гордо проковыляв прочь по длинной дороге из поместья. Моне думала, что та воистину дура. Она убрала с лица зеленую прядку, проходя мимо места, где собаки настигли Аниту. Ничто не указывало на произошедшее, но Моне помнила, что ковёр стал бордовым от крови, а пару пятен она видела на стене под потолком. Видимо, одна из собак очень сильно трясла головой. Всё же Дофламинго хорошо натаскал рабов, чтобы те заботились о поместье. Был бы их владельцем Росинант, и пришлось бы выкинуть дорогущий ковёр, а так отмыли же, не обломились. Образ плачущего на коленях Росинанта некстати всплыл, хотя Моне прятала его за воспоминаниями. Это было возмутительно. Ни один тенрьюбито не должен так доверять рабу. Ещё и этот взгляд мелкого гадёныша — злобный, страшный, сулящий смерть. И кого он думает, что защищает? Росинанта? Одного из богов этого мира? Пуру-пуру-пуру... Маленькая улиточка ожила и привлекала внимание. Моне достала её, отвечая на вызов. От раздавшегося голоса застыла кровь. — Моне, — сказал Дофламинго. — Здравствуйте, преподобный, — улыбнулась девушка. Каждый раз звуки его голоса словно заставляли её сердце метаться в мечтательном экстазе. — Я хотел спросить, Роси у себя? — Да, преподобный. Лишь после того, как прозвучала эта отвратительная ложь, лицо Моне приобрело отрешённо задумчивое выражение. Она не знала, зачем обманывает Дофламинго. Но от того, что она смогла сказать это так быстро и уверенно, словно подсознательно уже приняла решение, стало спокойно. Пожалуй, она не раскаивалась, хотя не до конца понимала скрытые причины своего поступка. — Фу-фу-фу, хорошо. Следи за ним. Если заметишь странное или опасное поведение — что угодно! — зови меня. Поняла? — Разумеется, преподобный. — Хорошая девочка, — промурлыкал Дофламинго и отключился. От похвалы стало приятно, но с примесью горечи: всё же Моне обманула своего горячо любимого господина. Девушка прикусила уголок блокнота, чтобы над этим подумать.***
Росинант очень хорошо помнил момент, когда впервые увидел Моне. Ему было девятнадцать, и он решительно шёл по коридору на "чужую" территорию. Росинант хотел серьезно и обстоятельно поговорить с Дофламинго. Недавно, отдыхая в оранжерее, они с мамой увидели искалеченного раба-садовника. Мужчина передвигался на приземистой платформе с четырьмя колесами, потому что у него отсутствовали обе ноги. И всё бы ничего, если бы две недели назад этот же раб не имел долгого разговора с преподобной Донкихот об особенностях круглогодичного цветения нарциссов. Мужчина был в прошлой жизни талантливым ботаником, набравшим кредитов и оказавшимся на аукционе за долги. И две недели назад он спокойно передвигался на своих двоих. Увидев очередного калеку под крышей поместья, мама едва не заплакала. Она тут же замкнулась, отказавшись от обеда, вяло реагируя на все попытки Росинанта её рассмешить. Даже Берта не могла заставить её съесть хоть кусочек. Почти за все случаи смертей или серьезных ранений среди рабов был ответственен Дофламинго. Росинант отправил маму погостить у преподобных Вольфрам, а сам решил поговорить со старшим братом: это должно было прекратиться. Хотя бы ради мамы Дофламинго должен был начать сдерживаться. Росинант услышал какой-то шум и остановился, пытаясь понять источник. Грохот, бег. И тут тишину разорвал высокий женский визг. Росинант поспешил на звук. Вдруг из-за поворота появилась маленькая женская фигура и врезалась в него с разбега. Благо он хоть успел притормозить. Красивая молодая девушка с зелеными волосами смотрела на него, широко раскрыв глаза. Она тяжело дышала через рот. Запыхавшись, не могла сказать ни слова. Девушка так прильнула к нему, что Росинант мгновенно почувствовал острую нужду её защитить. Это был его священный долг. Следом из-за поворота показался Дофламинго. В руке он держал... раскаленное докрасна тавро Небесных Драконов... Кровь Росинанта вскипела яростью от увиденного. Несмотря на то, что он любил брата и понимал корни традиции ставить клеймо на рабов, делать это считал варварством. — Во имя святой памяти нашего отца, что ты делаешь? — спросил Росинант. Он приобнял девушку за плечи и спрятал за собой. Дофламинго резко потерял весёлый запал. Если бы за ним наблюдал кто-то, незнакомый с его характером, то этому человеку могло бы показаться, что старший Донкихот стушевался от внезапно нахлынувшего чувства вины. — Она — моя собственность, и я хочу это отметить! — решительно сказал Дофламинго, размахивая тавром. — Никто не имеет права вредить другому человеку из прихоти! — Вот только не надо драматизировать, братишка! Она сама на это согласилась! — Что за чушь... Не так важно. Мама снова уехала. — Что? — Она уехала, потому что снова не могла нормально есть и спать в доме, где каждый день пытают людей. — Никаких людей я не трогаю... — Боги, Доффи, не нужно этих обманчивых игр с терминологией! Даже если ты рабов за людей не считаешь, мама считает! На это было нечего возразить. Дофламинго отвернулся. Ему дико не нравилось то, что именем матери Росинант пытался его подчинить, но пойти против семьи он не мог. Снова улыбка растянула губы. — Пусть катится к чертям, раз она такая нежная. Мне всё равно... — Врёшь! И мы оба это прекрасно понимаем, Доффи! Пожалуйста! Росинант выдохнул, поняв, что почти кричит. Успокоившись, он снова критически оценил слегка встрёпанный вид старшего брата, которого явно распалила яркая погоня за очередной жертвой. — Так, — Росинант обернулся и мягко схватил девушку за плечо, — он не причинит тебе вреда, больше нечего бояться. Ты мне веришь? Моне подняла на него растерянный взгляд и молча кивнула. — Как тебя зовут? — Меня зовут Моне, преподобный! Рабыня попыталась упасть на колени, но сильные руки удержали её на месте. Росинант снова посмотрел на брата: — Ты выглядишь дико. Доффи, пожалуйста, я же вижу, что тебе не всё равно. Я сейчас распоряжусь насчёт Моне, и давай поговорим. Может, у тебя в кабинете? — Фу-фу-фу, — нервно и зло посмеялся Дофламинго, — братишка, ты забываешься. Я тоже хозяин этого дома. — Ты хозяин ровно в той же степени, что и я. И нам надо договориться о правилах, чтобы маме было комфортнее жить рядом с нами, согласен? Ответом было молчание. Впервые одержимый гневом напополам с любовью Дофламинго не мог найти слов. А потом Росинант сказал это снова: — Нам надо поговорить. С этих самых пор предложение "поговорить" от младшего брата стало неимоверно раздражать. Обычно это означало в очередной раз выслушать лекцию о том, что такое хорошо и что такое плохо. — Ты стал слишком похож на отца, братишка. Разговоры ничего не решают. — Тогда нам надо договориться и решить делами. — Фу-фу-фу, как же ты бесишь... почти как он. Ладно, только ради мамы я согласен. Через пятнадцать минут у меня в кабинете. Я выслушаю тебя, так и быть. — Премного благодарен. Росинант отвесил символический поклон. Была ли это насмешка, или он действительно благодарен? Зная его, Дофламинго бы всё поставил на второй вариант. Росинант вырос слишком наивным и чистым. А старший брат неосознанно потакал такому развитию событий, ведь он любил его именно таким: добрым, честным, нежным. Возможно, эта идейная узколобость была неизбежным следствием детских черт, которые Дофламинго так ценил. Росинант пришёл намного позже. По его лицу нельзя было прочитать эмоции. Там не было ни гнева, ни укора, что радовало. Дофламинго устал видеть страх в глазах матери. Стоило ей услышать его голос, а тем более увидеть его самого, как её выражение лица менялось, словно она видела монстра, рядом с которым любое неверное движение - смерть. Росинант отличался. Обычно, на его лице было задумчиво-мечтательное выражение, словно он мысленно бродил не "здесь и сейчас", а где-то в светлом будущем, которое сам себе придумал. И почти всегда в присутствии брата Росинант начинал улыбаться мило и солнечно, словно даря свою поддержку. Словно она была нужна Дофламинго. Словно это делало старшего счастливым. И в этот раз она запаздывала. — Ты сильно на меня обиделся? — осторожно спросил Дофламинго. — Нет, уже простил, — сказал Росинант, всё же немного улыбнувшись. И это действительно сделало Дофламинго чуть-чуть счастливее. — Ты всегда меня прощаешь, братишка, — он тоже улыбнулся. — Это и есть братская любовь? — Скорее всего. Я знаю тебя. А если не знаю, то принимаю даже ту часть, которая скрыта от меня. — Не боишься, что за такие слова придётся отвечать? — В таком случае я должен бояться тебя, Доффи? Иначе кто заставит меня отвечать? — Я не хочу, чтобы ты меня боялся, — тогда он был уверен, что это правда. Дофламинго потянулся и схватил Росинанта за руку, сжимая. Младший брат осторожно забрал ладонь и погладил руку старшего, сохраняя свободу действовать. Доффи снова перехватил его за запястье, улыбаясь озорно, словно мальчишка. Попытка озадаченного Роси высвободить ее, успехом не увенчалась. Он задействовал вторую руку, но и её перехватили. Доффи был сильнее и просто развёл руки в стороны, не позволяя вырваться. Борьба продолжалась недолго. — Эй! — засмеялся Роси, замерший, словно для объятий. — А ведь я пришёл серьезно поговорить! — Обними меня, и давай поговорим. Роси сам подался вперёд. Он обнимал осторожно, но Доффи сжал его сильно-сильно в ответ, словно в продолжение борьбы выдавливая воздух, а вовсе не потому что жадно дышал всем в Росинанте. — Тебе, кх-кх, не хватает человеческого тепла, — выдавил Росинант сипло. — Рад, что ты это понимаешь, — Дофламинго не отпускал. — Тебе надо снова подружиться с мамой. Росинант выпал из медвежьих объятий. Воздух показался очень свежим и приятным, остужавшим горевшие легкие. Эта жестокость старшего брата... возможно, это его язык любви? — Ваш конфликт никому не идёт на пользу. Вы оба изводите себя, отказываясь общаться. Мне кажется, что именно ты должен сделать первый шаг. — Нет. — Почему? — Фу-фу-фу, ты сотни раз задавал мне этот вопрос. Мама меня ненавидит. И никакие шаги это не изменят. — Нет ничего, что нельзя было бы искупить! Она не "ненавидит" тебя, вы просто отдалились. Поэтому, возможно, из-за некоторого непонимания между вами и отсутствия общения, она тебя боится. Совсем чуть-чуть. Заминка Росинанта была призвана смягчить мысли. Он заботился о брате и пытался выступить миротворцем. Только Дофламинго прекрасно понимал, что перед мамой искупить вину он просто не может. Нет ничего, что оживило бы отца. Да и будь такой способ, он бы к нему не прибёг. Дофламинго никогда не жалел об убийстве ничтожеств. Мама знала и это, а потому никогда бы не смогла простить... — Роси... — Для начала, может, перестанешь играть с людьми? В саду снова поменялись слуги, а парочка стала калеками. Это её сильно подкосило. — Роси... — Тебе просто надо чаще общаться. Давай мы устроим совместные ужины? Все вместе, как одна семья. Вот увидишь, немного любви и терпения, и мама снова откроет тебе своё сердце. — Братишка, мне достаточно твоего... Дофламинго решительно встал, прошёлся по комнате, размышляя. Решение родилось примерно за минуту. — Ладно. Поскольку за рабами спускаюсь только я, то я и дальше буду привозить разноплановых невольников, чтобы поддерживать порядок в поместье. Если ты хочешь, чтобы я кого-то не трогал, просто переводи их в зелёный статус. — А ты не можешь, — медленно спросил Росинант, с надеждой заглядывая в глаза, — всех не трогать? — Роси, ты эгоист и манипулятор! Фу-фу-фу, я не согласен с твоей философией и ни за что не откажусь от себя ради наследия нашего отца! — Я ничего такого... — Ты хочешь меня подчинить себе. Ты хочешь, чтобы я стал послушной комнатной собачкой? Почему ты не можешь просто принять меня таким, какой я есть? — Я принимаю, но... — Если в предложении появляется "но", то всё, что было до запятой, можно выбросить в мусор! — Доффи, пожалуйста, прости! Я не хотел. Я очень люблю тебя, ты это знаешь. — Я говорю, как будет лучше для мамы. Выполняю твою просьбу! Я всегда думаю о нас. В отличие от тебя. — Доффи... — на это Росинант опасно поджал губы. Голос из высокого оправдывающегося стал грубоватым оборонительным. Дофламинго понял, что слегка перегнул палку. — Ладно. Просто отдай мне весь подвал. А вам остается оранжерея. Такое разделение сфер влияния тебя устроит? — Вполне. Спасибо. — Не за что, братишка, — Дофламинго привычным жестом похлопал подавленного младшего по щеке. — Я тоже тебя люблю. Ты не представляешь, насколько.***
Моне сидела в выделенных ей лично покоях для слуг. Тут всё было скромно, но для человека, выросшего в бедности, они выглядели просто шикарно. Её столкновение с младшим Донкихотом произошло так быстро и так сильно её поразило, что она до сих пор не могла прийти в себя. Господин Дофламинго бросил её... Он, такой сильный, не смог ничего доказать своему младшему брату, даже правду. Правду о том, что она сама согласилась на отметку принадлежности Небесным Драконам. Что ей было весело убегать, зная, что стоит на кону. Моне целиком и полностью разделяла философию преподобного Дофламинго: сильные правят миром. И она выбрала быть собственностью Сильного, а не участь одинокого воина, которого сломит первая же буря. Она всегда знала, что слаба, и принимала это. Из-за Росинанта, который влез куда не просили, прервав чужую игру, её мир перевернулся. И всё же... второй Господин был не менее прекрасен. Моне не понимала своё сердце, которое словно выбрало две цели и отказывалось признавать, что это неправильно. В обоих она влюбилась с первого взгляда. В обоих чувствовала внутреннюю силу. Но они такие разные, что разум никак не мог прийти к общему соглашению: чья сторона более ценная? Дверь беззвучно отворилась. Увидев вошедшего, Моне вскочила, сияя от радости. В её глазах блестело то самое чувство искреннего щенячьего восторга, которое Дофламинго всегда хотел видеть в Росинанте. Девушка упала перед ним на колени, придержала волосы, чтобы не подметали пол, и поцеловала ноги. — Мой Господин! — Моне, у меня есть для тебя задание. Справишься? — Для вас — всё что угодно...