***
— Ты такой мрачный и никому не веришь, потому что у тебя не было верных соратников? — Потому что должен был сдохнуть в десять лет от зачистки Мирового Правительства, а максимум дожить до тринадцати благодаря годами утаиваемой информации, но до сих пор жив, — рыкнул Ло.***
Это было больно — никому никогда не верить. Но поверить сейчас Росинанту было гораздо страшнее. Тем более все его признания в любви — это те же слова, которые он мог сказать любому выдающемуся человеку, например, королеве Отохиме. Он признателен Ло? Да, несомненно. Он хочет его спасти? Очевидно. Любит ли он? Да, но как? В конце концов, он любит даже Дофламинго... Возможно, он и его любит всего лишь как диковинного монстра? Упорно смотря под ноги на кованые однотонные листы, на промасленные смолой швы и стальные кнопки, Ло молча довел их до начала стеклянного купола. Оранжерея, как всегда, поражала своими размерами. Росинант шёл, чуть-чуть пригибаясь, чтобы не вырвать ненароком пальцы из хватки надёжной узкой ладони. Сложно было прочитать, что теперь творилось между ними, а тем более — что должно было твориться. Но в этом моменте он уже не хотел ни о чём думать — мог только чувствовать. И было спокойно.***
— Ты ничем не лучше своего брата. Для вас я, как и моя судьба, — всё игрушки. Да, вместо кровавых игр с выкручиванием рук ты предпочитаешь некие дочки-матери или папики-сыночки, но какая мне разница?***
Мысль, что, возможно, Ло всё-таки был тогда прав, тут же поспешно откинута в темноту подсознательного. Психика не хотела сталкиваться с настолько сложной дилеммой. Впрочем, не думать совсем не получалось. Как не получалось врать себе о том, что во время секса особое возбуждение Росинанта накрыло именно в момент, когда в игру вступил Ло. Он даже не понял, как кончил, придя в себя на глубоком стоне-крике. Было стыдно, потому что это так низко, грязно, неправильно — нельзя использовать Ло, его желания и неопытность. Чем он в таком случае лучше своего брата? Тяжелый глубокий вздох привлёк внимание Ло. Чуть обернувшись, он спросил: — Что-то не так? Что-то болит, ми коразон? — Нет, всё нормально. Ло не стал реагировать на очередное вранье. Он остановился на центральной площадке, которая соединяла все железные балки стеклянного свода. Он посмотрел наверх, отпустив руку Коразона. Его фигура чуть-чуть светилась от рассеянного света города на высшей точке мира. Росинант смотрел на юношу, поднявшего голову к небу, и видел почти потушенный огонёк веры в будущее. "Твой Коразон, да? — подумал мужчина устало, прорываясь сквозь море мыслей в завитках воспаленного разума, — наверное, я был слишком беспечным и позволил себе слишком много." Не было ли ошибкой рассказать Ло о том, что произошло? Юноша и так вовлечен в его конфликт с братом больше, чем хотелось бы. Это оказалось очень странно: смотреть на человека и понимать, что совсем не знаешь его, но одновременно ощущать, словно знаешь целую вечность. После вскрытых карт остался всего один очень важный и нерешённый вопрос: кто они друг другу? Росинант медлил и молчал, хотя именно он должен был определить их дальнейшие отношения. Перейдут они на новый уровень или отойдут подальше? Начиная с самого прибытия, Ло не проявлял инициативы, не мог решиться на неё и сейчас. И не потому что не был на неё способен, а потому что его активные действия могли разрушить дающую надежду неопределённость между ними и склонить чашу весов в худшую сторону. Потому и сейчас только стоял, ожидая вердикта Коразона, словно приговора. — Ло, я так тебе благодарен, — говорит он, словно вплетая в слова красную нить из глубины сердца. — За что? — спрашивает Ло, приподнимая брови, и выглядит наивно. Это не совсем то признание, которое он ожидает, но вдруг продолжение будет тем самым? — За то, что выслушал, — мягко сказал Росинант спокойным проникновенным голосом, смотря прямо в янтарные глаза. — За то, что так отчаянно хотел защитить и придал мне этим силы. Я чувствую себя... ты можешь мне не верить, но действительно лучше. То, что я до сих пор жив и способен хотя бы допустить мысль о будущем — целиком твоя заслуга. Ты нужен мне. Ло, я... — начал Росинант, но умолк, оставив разорванную фразу висеть сожалением о несбывшейся надежде услышать что-то пронзительно личное и безмерно важное. Юноша замер. Идея, что Росинант может признаться в своих чувствах, что они такие же глубокие и мучительные, давила на разум. Это бы всё прояснило и сняло бы вину за участие в оргии, потому что Ло получил бы подтверждение, что действовал интуитивно правильно, что прочитал сигналы Коразона верно. Он боялся и одновременно желал услышать продолжение, но повисшее молчание наливалось горечью, как утренняя роса — конденсатом. Получить взамен физической боли ту, что даже нельзя достаточно точно диагностировать, — вот что Ло назвал бы иронией. Вдруг чаша весов переполнилась молчанием и неопределенностью. Сердце заныло с такой интенсивностью, что подумалось: больше терпеть нет сил. Юноша решительно сжал губы, набирая воздух, чтобы сказать: — Коразон, ты... — он запнулся, рассматривая отблески света в глазах Росинанта, — как ты относишься ко мне? Какая же безмерно глупая замена простому и понятному: "Ты любишь меня?" Минута решимости прошла, и Ло вдруг осознал, что не так уж и сильно сжималось сердце, не так уж отчаянно ему хотелось знать правду. И если бы можно было в то же мгновение отступить — он бы забрал свой вопрос назад. — Я люблю тебя, — очень быстро ответил Росинант заученную мантру, которую твердил себе с самого Вечера Просвещения. — Как младшего брата. И, наверное, не было иного ответа, который в тот момент привёл бы Ло в большее смятение. Он только что видел, как некоторые "любят" младших братьев и к каким последствиям это приводит, но Росинант явно имел ввиду нечто иное. Нечто... "нормальное"? Пришлось в очередной раз прятать глаза, чтобы смута чувств не прочиталась в них. Стало горько и обидно. Настолько, что молча сбежать казалось хорошей идей, но Ло мог держать в узде собственные чувства задолго до появления на Мари Джоа. Теперь эгоистичные желания терзали его, а он привычно натягивал поводья, пытаясь вернуть управление в свои руки. А хотелось кричать. — Тебя сильно волнует то, что сегодня произошло? — зажатым голосом спросил Росинант, но Ло не придал этому значения. — Что именно? Этот блядский день просто бесконечно богат на события, — поводья протёрлись от напряжения, кажется, его опять занесло. — То, что заставил тебя сделать Дофламинго? — Росинант говорил почти шёпотом. — А если он не заставлял? — вдруг дерзко сказал Ло, вскидывая голову и смотря вверх в глаза старшего мужчины. Это испугало Росинанта. Он прочёл решимость на лице Ло и вспомнил, как тот пытался добиться близости после Вечера. Только обязанность взрослого ответственного человека — помочь детям не совершить страшных ошибок. А Ло был почти ребенком. Пусть прошедшим не один круг ада, но всё ещё слишком юным. — Он тебя использовал, — мягко и уверенно сказал Росинант, нагибаясь вниз. — Как и меня. "Как и меня..." — эта фраза так легко ставила их в один ряд. Невысказанные, только облекшиеся в форму возражения Ло вдруг мгновенно обветшали и истлели. Они действительно были в одной лодке — это очень важное осознание. И раскачивать эту лодку вдруг перехотелось. Он был слишком трезв, чтобы, отвергнув всё, идти до конца. Ло прикрыл глаза, ощущая истерзанное чувствами сердце. Больно. Хватит. — Ло, давай сделаем так, чтобы у нас всё было иначе. Что именно — иначе? Наверное, это значит, что Ло нужно быть осторожнее со своими эмоциями. Нельзя поступать опрометчиво. Нельзя предпринимать никаких шагов навстречу. Надо запереть душу на замок. Надо отказаться от самой мысли о близости. Пустота внутри предательски сливала силы в никуда. Телу стало зябко, словно внутреннее пламя потухло, растеряв всё тепло. Ло не заметил, как начал слегка дрожать. Росинант стоял неприкаянным столбом, наблюдая за хрупкой фигурой. Словно передразнивая звёзды, под подбородком юноши мигали цветные индикаторы ошейника. Болезненно резануло воспоминание о "зелёном" статусе. Мужчина почувствовал себя совсем беспомощным. Приметив дрожь, он уже привычно раскрыл объятия и прижал Ло к себе, садясь. Юноша попытался упираться, но недолго. — Так теплее? — спросил Росинант. — Да, — соврал Ло, принимая своё положение, но не расслабляясь в нежных руках. Почему-то Коразон в этот момент со своей братской любовью ощущался как предатель. Может, потому что проявления заботы Росинанта носили слишком тактильный характер, были чересчур личными. Но он настаивал на братских чувствах, и это было до безумия сложно принять. — Ло... — Да? — О чём ты думаешь? — О том, что моё мнение здесь не имеет абсолютно никакого значения. Ни для кого. Даже для тебя, — устало вздохнул он, ощущая, как разжимаются объятия. Дышать стало легче. — Я мечтаю, чтобы этот день уже закончился. Ло встал, снова гуляя взглядом по освещённым дворам знати и до далекого монструозного замка. Точка восприятия рассеялась, избегая фигуры Росинанта. Любая часть этого несправедливого мира была менее болезненной, чем отрицающее его Сердце, втягивающее в объятия без спроса. — Давай завершим его вместе? — осторожно спросил Росинант, касаясь локтя стоявшего раба легко, словно очередной порыв ветра. Одиночество не просто пугало Росинанта, оно было неприемлемым. Словно оказавшись снова один на один с проблемами, он больше никогда не сможет прийти в себя. Каждый день после лечения доктора Брута Росинант твердил себе: "Я сильный, я справлюсь", — но сейчас он знал, что это не так. Он чувствовал себя слабым и растерянным, словно снова стал ребенком. И единственный человек, который был достоин доверия, — это Ло. Юный раб кинул в его сторону быстрый взгляд, а потом зрачки снова забегали, высматривая нечто далеко за пределами поместья Донкихотов. — Ты хочешь остаться у меня?.. Ло кивнул сам себе, поздравляя с правотой: его мнение никто учитывать не собирался. Возмущение захлебнулось, не поднявшись: слова "да пошёл ты" так и не прозвучали. Ло не смог разомкнуть губы ради такого. Вместо этого сорвалось обречённое и смиренное: — Ладно, пойдем. Одиночество нужно было Ло, чтобы прийти в себя, покопаться в своих чувствах и понять, как действовать. Это ощущалось такой же необходимостью, как воздух. "Коразон меня не любит. Я для него — просто очередной мальчишка-раб, который требует покровительства и внимания "старшего" братика. Это явно не то же самое, что испытываю я, — подумал Ло. — Просто так совпало, что я попал сюда в самый разгар семейной трагедии, и он нашел во мне отдушину. Вот и всё." Обида на этот факт терзала изнутри, словно замкнутый в клетку самоконтроля дикий зверь. Ло не мог это скрыть, демонстрируя недовольство в мелочах: в дистанции, в том, что не смотрел в глаза, даже в зажатом голосе. Он пропустил Росинанта вперёд, тем не менее присматривая за неловким Коразоном. Хотя пару раз мужчина действительно спотыкался, падать он отказывался и принимал ровное положение сам. Впрочем, выдохнуть Ло смог только внутри замка. В коридоре он обогнал Росинанта и демонстративно пошёл вперёд, не оборачиваясь до своих комнат. Ло был зол, и корить себя за это не получалось. Не действовали ни мысли о том, что Росинант - жертва, ни о том, что Коразон для него сделал. Всё это ему нужно было больше, чем самому Ло. Пресловутое "спасение" — игры для сытых и богатых, пока горе не нарушит парадигму их существования. "Ты — просто обиженный на отказ ребенок," — вдруг вынесла вердикт справедливая часть разума. Росинант покорно следовал за юношей, смотря в напряженную спину. Он чувствовал себя очень усталым и отчего-то безмерно виноватым. Росинант сделал больно Ло и, вопреки всем доводам разума, никак не мог убедить себя в правильности такого поступка. Сердце упорно находилось не на месте, тягучим чувством давая понять, что хочет как-то исправить положение. — Вместе поместимся на диване? — пародируя свой веселый тон, но допустив усталые нотки, спросил Росинант. Ло вскинул голову, хмурясь. — Вместе? — его тон был холодным и колючим. — Если... если ты не против... Ло сжал кулаки. Он уже почти открыл рот, чтобы ответить резким отказом, но почему-то произнёс только: — Ладно. Он, как более бодрый, быстро застелил диван и накинул поверх плед и одеяло. Росинант лёг первым, подставляя плечо под голову второго. Его закрытые глаза застилала белая пушистая чёлка, но, уже одной ногой во сне, он всё ещё ждал Ло. Со сдержанным выдохом юноша подчинился и лёг. Вопреки желчной горечи в груди, в руках Росинанта оказалось тепло и спокойно. Глаза почти сразу сомкнулись. Ло понял, что вот-вот и сам соскользнёт в дрёму. Невероятным весом навалилась благодатная усталость. Пусть так. Пусть с ним играли, его не воспринимали всерьез. Пусть его чувствам никогда не найти выход, — Ло вдруг понял, осознал и принял, что так тоже хорошо. Лучше, чем когда-либо было. Он и не помнил, когда в последний раз спал с кем-то рядом вот так — нежась в тепле и забывая любые горести. Наверное, только в далёком детстве вместе с мамой. — Ло, мне, честно, очень-очень жаль, — сонный Росинант говорил медленно, словно из последних сил удерживая себя на краю. — Я просто не могу сейчас ответить. Ты дорог мне, но я просто не могу. Пусть... будет иначе... Ло задумчиво погладил тыльную сторону широкой ладони, которая придерживала его за живот от падения и прижимала к теплому телу. Он чувствовал Росинанта всей спиной, поджав ноги, упирался стопами в его бедро. Большой и надёжный, наивный и добрый Коразон. — Ладно, пусть будет иначе... — прошептал Ло, не открывая глаз, но по дыханию Росинанта знал, что тот не услышал ответа.