В багровых тонах расцвела паранойя В соседней Вселенной случилась война Магнитное поле неравного боя Смертельной волной приближается к нам
В покоях было душно. Софья опиралась на деревянное изголовье кровати, изредка поглядывая на медикуса. С попадания в немилость графа Лестока Степан Журавлёв ловко подсуетился, чтобы стать помощником следующего лейб-медика. А теперь, после становления его полноценным медикусом, ему было позволено здесь присутствовать. Пётр Фёдорович, сонный и уставший, расположился подле жены. Здесь же был и Алексей Григорьевич, граф Разумовский, который склонил голову над ложе. Неподъемная печаль нависла над фаворитом умирающей перед ним императрицы. Должно быть, это была великая горечь для государства, но никому из присутствующих, кроме бедного старого графа, не было до этого дела. Журавлёв безразлично сидел в кресле, помешивая в руках микстуру. Ни одно лекарство мира уже не могло помочь Её Величеству, и смысла пытаться что-то сделать он не видел. Да и признаться, не хотел. Никто из них не был лицемерным или жестоким, просто очень изнуряли её правление, гнет и слежка. Наверное, поистине ужасно на смертном одре быть окружённой людьми, которые тебя искренне ненавидят. Иногда императрица бредила, всё просила кого-то, говорила про завещание. Существовало оно или нет, для присутствующих было не важно: единственный, кто остался ей верен, отныне не имел никакого политического могущества. Софья, уставшая от стенаний, шепнула Петру: — Мы зря тратим время. Она может умирать часами. Пётр ничего не сказал, он и без того знал, почему Софья себя так ведёт. Даже если отмести её искреннюю неприязнь (которую испытывал и он сам), то обычное родительское волнение подстегивало её нервничать. Этой весной у них родился ещё один ребёнок, Елена, которую мать столь сильно окружала любовью и заботой, что это стало почти её зависимостью. Наследник понимал Софью: нахождение при дворе заставляло их постоянно беспокоиться не столько о собственных судьбах, сколько о судьбах детей. Борясь с желанием опереться на любую поверхность, чтобы уснуть столь же вечным сном, что и императрица, цесаревич приобнял Софью Георгиевну. Утомлённый, измученный ожиданием, Пётр кивнул на кресло. Софья потянула его за собой. Одним её злобным взглядом Степан был согнан с места, чтобы на второе кресло сел Пётр. Подперев щёку рукой, княгиня безэмоционально наблюдала за происходящим. — Алексей, — послышался слабый, сиплый голос. — Да, душа моя, — наклонился граф к императрице, — я слушаю… Тихим скрипом двери ознаменовал свой приход духовник. Софья никогда не была набожным человеком, поэтому определить его сан было затруднительно. За святым отцом было отправлено довольно поздно, княгиня даже всерьез подумала, что императрица умрет без причастия. Но нет, ей повезло дождаться его прихода. Зрелище напрягало. Ничего не было ужасного в смерти, но бред и агония заставляли чувствовать себя некомфортно даже Софью. Она искоса взглянула на супруга, который попросту прикрыл глаза. Уснул он или нет, было не ясно, но очевидно: он не желал смотреть на её мучения. Будто на грани сознания, Софья видела, как Степан резко подрывается с места, подходит к Елизавете Петровне и четко говорит: — Умерла. Сонливость как рукой сняло. Софья выпрямилась, ощущая себя чересчур бодрой. Она посмотрела на мёртвую женщину. Вот, рядом расположился граф. Его лицо было скрыто кудрявыми волосами, но княгине не нужно было знать, что он чувствовал. Послышался шумный вздох, но кроме сочувствия к слезам Разумовского она не ощущала ничего. Повернувшись к Петру, Софья подловила момент, когда на них никто не смотрел и приложила палец к губам. Не сейчас. Они вышли в коридор, где собрались уже статс-дамы и фрейлины, графы и князья, министры и советники. Прошло совсем немного времени, как новость о кончине самодержицы стала известна всем. Княгиня могла со стороны наблюдать, как теперь множество взглядов были устремлены на её супруга. Теперь он — император. Все почтенно склонились, выказывая уважение. Или, по крайней мере, делали вид. Софья последовала за Петром. Они вели себя так, будто за ними все ещё наблюдали, но в покоях настроение переменилось. Пётр взглянул на неё. — Я рад, что она умерла. Софья потянулась к нему, касаясь руками лица. Она с грустью взглянула на него. — Не стоит радоваться чьей-то смерти, — шепнула она, — радуйся тому, что ты император и что мы свободны. Он прислонился к ней лбом. Софья не считала Петра плохим человеком. Она понимала, что в нём это говорит усталость, злость и, возможно, страх. Княгиня не любила императрицу, преисполненная ненависти к ней, сама желала смерти, но ей было больно думать, что также считал и муж. Среди них двоих он был наиболее искренним и по-настоящему добрым. Софья его поцеловала и отстранилась. Событие, хоть и встряхнуло её, все ещё было изматывающим. Подловив служанку, она убедилась, что её дочь сейчас спит. — Она уснула в наших покоях, — пересказала Софья. — Наших? — наигранно-удивлённо поинтересовался Пётр. — В наших, — улыбнулась она, — поэтому мы можем выкроить себе пару часов сна в моих. — Почему мои покои это наши, а твои — это твои? — Твои покои перестали быть твоими, когда в них поселилась орава собак! Какой-то смысл в шутливых возмущениях правда был: сложно было вспомнить, когда они после женитьбы спали раздельно. Покои Софьи постоянно пустовали, но их это вполне устраивало, да и подобное в аристократии не было чем-то предосудительным. Однако тут была и другая сторона: после появления детей Софья не могла спать без них: старшие близнецы только в шесть лет начали спать отдельно. И пусть супруг много раз шутил, что Елизавета Петровна явно не украдёт их из кроватей, странность жены он быстро принял. В конце концов, мы говорим о человеке, который позволял спать с ним своим собакам. Но младшая, Лена, всё же спала чутко, и совать голову в осиное гнездо (что было аналогией возможности разбудить младенца) не хотелось. — Хорошо-хорошо, пошли в твои личные покои. Петру пришлось несколько надавить на Софью, чтобы увести её тут же, а не оставить расспрашивать служанку о том, на какой бочок и с какой периодичностью переворачивается дочь.***
В бескрайней ночи источники света Мерцание звёзд, огоньки сигарет Последний парад начинают планеты И каждый получит счастливый билет
— Софья Георгиевна, — позвали её, вырывая из мыслей, — доброго дня. Софья обернулась. Её отец приехал в Петербург. Генерал обнял её, они быстро поприветствовали друг друга и перешли к сути. — Императрица умерла, — отчеканил отец, — что-нибудь было известно о завещании? — Не думаю, что оно было, — пожала плечами Софья, — в бреду могла наговорить, что угодно. Разумовский не подтвердил его существование. — Мы должны убедиться в этом самостоятельно, — он осмотрел помещение, убеждаясь в том, что их не слышат, — если оно правда существует, то дела незавидны. Я сомневаюсь, что она решила бы так просто отдать престол человеку, желающему завершить войну. Софья отвела взгляд. Её жизнь была погружена в интриги при императрице, и сейчас, когда всё закончилось, её снова хотят в это погрузить. Но отец был прав: если завещание будет не в пользу Петра (а она была в этом более чем уверена), то в лучшем случае престол перейдёт старшему наследнику, в худшем — вовсе не им. Она осознавала их положение при дворе. Петра, откровенно говоря, не любили. К ней отношение, может, и было бы другое, если бы она не поддерживала позицию супруга в любой ситуации, но сейчас к ней относились также, как и к нему. Георг выразительно посмотрел на неё, будто молчаливо интересуясь, сможет ли она побудить императора привести войну к нужному исходу. Но Софья лишь покачала головой. — Уже слишком много времени упущено, я сомневаюсь, что смогу его переубедить. Единственное, о чём жалел генерал Бэрроу, так это о том, что покойная императрица недолюбливала его дочь. Перспектива быть обласканной царствующей самодержицей могла бы помочь им. Например, допуск великой княгини к государственным делам. К сожалению, подобного не произошло. Георгу оставалось лишь питать надежды, что Софья сможет повлиять на Петра, чтобы его глупые и необдуманные действия не распространялись на империю. Впрочем, у каждого из них было своё мнение. — Соня, скажи мне, — он опустил ладонь ей на плечо, — её долгая болезнь связана со Степаном на роли медикуса? Софья молчала, собираясь с мыслями. Вопрос был неожиданным, ей и в голову прийти не могло, что кто-то сообразит спросить такое. От ответа её освободил приход графа Разумовского. — Ох, Алексей Григорьевич, — поклонился генерал, — соболезную. Это огромная утрата для России. Прошло несколько дней с момента смерти императрицы. Было очевидно, что вскоре Разумовский покинет стены дворца. Граф приветственно склонил голову перед Софьей. Только сейчас она осознала, что теперь, вообще-то, она императрица. Георг скосил глаза на неё, а потом поинтересовался: — Мы можем взглянуть на кабинет Елизаветы Петровны? Бывший фаворит колебался. — Я не думаю, что вы найдёте что-то новое. Александр Иванович уже осмотрел его. Георг прищурился. Если Шувалов дорвался до кабинета императрицы и ничего не нашел, то, очевидно, там было пусто. Софье подумалось, что, может быть, он мог забрать завещание. Переведя взгляд на отца, она поняла, что не одинока в суждениях. Софья решила сменить тему. — Граф, я была всегда признательна вам, — начала она, — вы оказали мне великую услугу когда-то. Могу ли я помочь вам с чем-то сейчас? Генерал Бэрроу хмыкнул. Его дочь чрезвычайно быстро подстраивалась под ситуацию. Роль опечаленной и сострадательной императрицы была как нельзя кстати. — Покой — лучшая для меня помощь, Софья Георгиевна, — мягко сказал Разумовский, —я прошу меня простить. Софья смотрела вслед удаляющемуся Алексею Григорьевичу. Она возмущённо повернулась к Георгу. — Мы зря тратим время. Толка от него нет никакого. — Иди. Я поговорю с Шуваловыми. Заставь народ поверить, что ты скорбишь. Она кивнула. Если убедить всех в том, что её одолевает скорбь, было легко, то заставить сделать это Петра было примерно также возможно, как и изменить итог войны. Софья раздражилась ещё сильнее. Ничего, скоро всё это закончится. Им просто нужно если не заслужить доверие дворянства, то убедить их в легитимности прав великокняжеской четы на престол.***
Если взорвётся чёрное солнце Всё в этой жизни перевернётся Привычный мир никогда не вернётся Он не вернётся
Прошло около месяца с вступления на престол. И пускай Георг был прав: переубедить Петра насчет исхода войны не удалось, Софья удачно справилась с тем, чтобы побудить своего супруга к более быстрой коронации. — Они должны принять тебя. К счастью для генерала Бэрроу, новоиспечённый император был в какой-то мере растерян. Огромное количество нерешённых дел с правления Елизаветы Петровны могли обескуражить кого угодно, а уж тем более наследника, которому не позволялось притрагиваться к политике. Единственными, кто поддерживал цесаревича до воцарения, были Шуваловы. И, к радости обеих сторон, их соратником был Георг. Теперь оба рода имели причастие к императорской короне. Воспользовавшись моментом, отец Софьи смог изменить состав сената в нужную им сторону. Софья всё чаще ощущала уколы вины. — Я будто манипулирую им. Георг лениво взглянул на неё, расположившись в кресле с фужером вина. — Вовсе нет. Окружить себя союзниками бывает полезно, — он сконцентрировался на алой жидкости, — ему не достаёт хватки. Каждый их разговор сводился к тому, что если деятельность Георга не приводит к распрям внутри их маленькой семьи, то это вполне приемлемая деятельность. Софья вздохнула. — Ты так думаешь? — Разумеется. Не посчитай меня сторонником… Французских помыслов, но мало когда бывает полезно, чтобы вся власть была сосредоточена в руках монарха. Лучше её распределить. Он отставил пустой бокал, подводя итог. — Да и пусть он занимается своими бреднями: играет на скрипке, ставит глупые пьески и водится с детьми, — пожал плечами генерал. От вина он постоянно становился более разговорчивым: — ...всё лучше, чем его военная слава. Софья почувствовала себя ещё более неуверенно от такого тона. В отражении зеркала ей довелось увидеть, как отец покидает комнату. После этого зашла служанка, чтобы привести её волосы в порядок. «Я должна действовать прежде всего в интересах своей семьи. Не отца». Чтобы успокоить совесть, она поклялась себе в этом. В конце концов, не может быть иначе, верно?***
— Ты сегодня тихая. Софья моргнула. Они ехали в карете уже несколько часов. Коронация была назначена в Успенском соборе. Ровно как и прошлая, Елизаветы Петровны. Она посмотрела на супруга. — Тебе не стоило надевать голштинский мундир. Пётр с искренним непониманием уставился на неё. Софья смирилась с тем, что объяснять настроения народа и отношение к нему было бессмысленно. «Это просто нужно пережить. Скоро негодование уляжется». Вместе с ними также был Брокдорф. В последнее время их с Софьей взгляды неизменно пересекались. Сосредоточенные на поддержании власти, им приходилось совместно останавливать Петра от необдуманных поступков. Из-за этого, к своему стыду, Софья всё чаще считала, что отец был прав. Ей стало некомфортно только при одном воспоминании о размышлениях похода на Данию. — Вы помните процедуру коронации? — Кристиан обратился ко всем, но одновременно только к Петру, — на вас возложат корону и поднесут её... — Почему императрица должна преклонять колени? — задала риторический вопрос Софья. — Я бы преклонил перед тобой колени, — посмеиваясь, предложил альтернативу супруг. — Не стоит, там будет слишком много народу, чтобы это забыли, — также шутя, ответила Софья. Брокдорф, привыкший к таким фривольностям, тактично отвернулся. Хотя, скорее, причина была в том, что он сам спрятал улыбку. — Я видела, какую корону изготовили. Мне кажется, ты в ней будешь смотреться прекрасно. Пётр нервно улыбнулся. Всё-таки все они здесь были в предвкушении. Страх сделать что-то не так присутствовал даже у Брокдорфа, который и не принимал непосредственного участия в коронации. Каждый задумался о своём. Если они о чём-то ещё и говорили, пока ехали, то Софья этого определённо не помнила. Её сердце пропустило удар, когда карета остановилась. Они переглянулись. — Всё будет хорошо, — скорее себе, чем кому-то ещё, сказала Софья.***
Софья смиренно опустилась на колени, чувствуя тяжесть горностаевой мантии. Она практически не ощущала присутствие толпы. Кровь так стучала в ушах, а руки похолодели, и на секунду ей показалось, будто она потеряет самообладание. На голову ей возложили малую корону, а после, когда она перевела взгляд, супруг услужливо подал руку. Она встала и выпрямилась, но руку мужа отпускать была не намерена. Ей было так спокойнее. Архиепископ не высказал никакого недовольства, продолжая обряд миропомазания. Другие же этого не заметили. Да и было ли им какое-то дело? Теперь их никто не вправе осудить.В колокол бьёт, объявляя тревогу Печальный призрак нашей свободы Но не услышат и не помогут Мёртвые боги