Beware, beware, be skeptical Of their smiles, their smiles of plated gold Deceit so natural But a wolf in sheep's clothing is more than a warning
Пётр обнял Софью сзади, утыкаясь ей в макушку. В последнее время она могла несколько часов подряд просто смотреть в окно, а потом выдавать такие невеселые и абсурдные вещи, что супруг удивлялся, откуда в великой княгине столько пессимизма. Тревожность стала их неизменным спутником. И все основные страхи Софьи базировались на том, что она слушала чужие истории и убеждалась в неотвратимости происходящего с ней. Соня складывает руки на своём животе, молчит несколько секунд, а затем, закрывая глаза, начинает говорить всё то же, что и много раз назад. — Мне это не нравится, — выдыхает она, — я чувствую, что что-то случится. Мне кажется, я перестала чувствовать шевеление. Цесаревич напряжённо думает, что бы ей ответить на такое. Ему, разумеется, было неизвестно её самоощущение, но он мог почувствовать движения в животе. И, сложив ладони на тканях платья, даже через них Пётр спустя какое-то количество времени услышал отклик. — Тебе кажется. Я ощущаю шевеление. — Да, но оно… какое-то другое. Наследник вздохнул, смиряясь с этой паранойей. Любые незначительные изменения, которые даже нелюбимый медикус Степан называл неопасными, трактовались Софьей как что-то непременно ужасное и очень-очень страшное. — Что, если я умру? — Ты не умрёшь, — поплотнее прижался Пётр, чувствуя, как супруга облокотилась на него, — ты слишком много волнуешься по пустякам! Софья прикрыла глаза, растворяясь в объятиях. Быть может, ей правда стоит отвлечься. Только вот, даже если игнорировать возможность неприятного исхода во время остатка беременности или родов, её смущала угроза императрицы, которая, несомненно, имела счёты на их ребёнка. И Соня определённо должна была с этим что-то делать.***
Генерал Бэрроу прибыл ко двору совершенно недавно, но какими бы ни были официальные цели визита, по большей части он приехал ради того, чтобы проконтролировать происходящее. Ему нужно было убедиться в безопасности его будущего внука. Софья предложила довольно странную и очень сомнительную идею — попытаться заручиться поддержкой Алексея Разумовского, фаворита Елизаветы Петровны. Его расположение могло помочь сохранить ребёнка у матери, отодвигая возможность полного вмешательства императрицы. Конечно, это было бы самым лучшим исходом и пока что оставалось лишь мечтой. Несмотря на то, что положение Софьи при дворе было не таким уж и плохим, а вдобавок у нее были влиятельные единомышленники и родственники, уповать лишь на это перед Елизаветой было недостаточно. Можно было вечно говорить, что тот или иной план будет бесплодным, однако хвататься за любую возможность — жизненно необходимо. Именно поэтому они таили надежду на то, что кроткий и покорный граф, который отчего-то завоевал сердце самодержицы, решит им помочь. На самом деле, шансы были довольно неплохи, нужно было лишь найти определенный подход. Генерал-кригскомиссар подловил момент после очередного маловажного собрания. На нём он не присутствовал, но прекрасно знал, по наводке Шувалова, что там будет Разумовский. Заведя чисто формальный разговор о ничего не значащих вещах, Георг дождался момента, пока они останутся одни. Софья, замершая до этого момента у стены, отлипла от неё и подошла к ним. О немногословности генерала знали прекрасно, посему граф, очевидно, осознавал непростое положение ситуации. Георг скосил глаза на Софью и перешел к сути. — Алексей Григорьевич, — начал он, — мы не хотим пользоваться вашей добротой, но вы могли бы нам помочь. Разумовский посмотрел на них. Понимание того, что речь идёт об императрице, пришло практически сразу. — Я ничем не могу помочь, — поспешно сказал граф, — я не участвую в делах императрицы. — Позвольте! — вмешалась Софья, — это просто кощунство. Если вы не поможете, то это будет тяжелое испытание не только для нас, но и грех для Елизаветы Петровны. Забрать ребенка у матери… Она покачала головой. Великая княгиня выглядела столь раздосадованной, что нельзя было заподозрить её в лукавстве. Разумеется, страх присутствовал, но манипуляции и убеждения — это оружие, которое поможет ей в противостоянии. На обычных чистосердечных восклицаниях не выиграть ни одну войну. Разумовский поколебался и, переступая через свои принципы, неохотно кивнул, приглашая княгиню с отцом в свой кабинет. Софья и Георг, оказавшись за его спиной, переглянулись. Отец незаметно покачал головой, намекая ей не переигрывать и не говорить лишнего. Соня осеклась. Он что, даёт ей критику в лицемерии?Baa baa, black sheep, have you any soul? No sir, by the way, what the hell are morals?
Софья расположилась в кресле, сохраняя опечаленное лицо. Граф предложил сесть Георгу, но он отказался. Разумовский, останавливаясь около стола, дал понять, что готов выслушать их проблему. — Совсем скоро у меня родится ребёнок, — тихо и сухо сказала она, — Елизавета Петровна непременно его заберёт. Соня отвела взгляд. Генерал перехватил инициативу, продолжая за своей дочерью. — Это может породить множество проблем, — туманно, ничего не уточняя, сказал он, — мы не хотим этого. — Я не совсем понимаю, чего вы от меня хотите, — растерялся Алексей Григорьевич, — императрица едва ли прислушивается ко мне. Особенно в таких вещах. — Вы истинный христианин, — снова раздался голос Софьи, — а это ужасный грех — разлучать мать с ребёнком. Он всё, что у меня есть. Великая княгиня ссутулилась, внутренне паникуя и раздумывая, действительно ли в Библии так написано. Она даже приблизительно не знала, что правильно, а что — нет. Впрочем, по реакции Разумовского было понятно, что в точку она всё-таки попала. — Я понимаю, — вздохнул граф, — вы в тяжёлой ситуации. Но всё же! Каких конкретно действий вы ждёте от меня? — Мы хотим, — отчеканил Георг, — чтобы вы попытались донести эту мысль до императрицы. Пусть она не имеет планов на наследника, хотя бы во время младенчества. — Вы просите от меня очень многого! — воскликнул Алексей Григорьевич. Он заколебался, молчание затянулось. Граф уставился в пол, постучал пальцами по поверхности стола. Софье даже показалось, что он забыл об их присутствии, но спустя минуту-другую, он ответил: — Хорошо. Я попытаюсь донести это до государыни. — Я вас благодарю, — практически со слезами на глазах прошептала Софья. Она поднялась, поклонилась графу. Они вместе попрощались и вышли. Какое-то время шли молча, чтобы потом, у развилки, остановиться около двери. Софья выглядела какой-то чрезвычайно опустошенной диалогом. Георг, улавливая настроение дочери, попытался её утешить. — Это не ложь, — рассудил он, — мы вынуждены подбирать слова. Даже если мысли иные. — Я понимаю! — отчаянно сказала Софья, — просто… чувство такое неприятное, словно… Я притворялась. Будто я правда не чувствую этого! Но я чувствую. Ещё как. — Привыкнешь. Генерал Бэрроу прекрасно понимал, что именно сейчас Софья не нуждается в его обществе. Скупо попрощавшись да поцеловав дочь в лоб, он намеренно отправил её к супругу. Пусть с сомнениями разбирается тот, кто надавал соответствующих клятв перед Богом. Ему полезно.Jack be nimble, Jack be quick Jill's a little whore, and her alibis are dirty tricks
***
Прошло около месяца. Бессонница стала её нелюбимой подружкой. Софья просто могла целую ночь бодрствовать, иногда будить мужа по пустякам или ложной тревоге. Словом, Пётр смирился с тем, что любой сон — это сон. Главное закрыть глаза дольше, чем на пять минут. Некогда цесаревич мог похвастаться тем, что спал довольно крепко. До того момента, пока ему не приходилось подниматься несколько раз подряд из-за волнений Софьи. Степан в такие моменты язвительно отмечал, что это подготовка перед родительством, и если закончатся служанки, то ему определённо понадобится такая чуткость, чтобы следить за детьми. Софья же при таких словах смущённо отворачивалась. Ведь Пётр-то, как истинная жертва положения, знал, что его дражайшая супруга удумала прекрасную идею: спать с детьми. Он искренне понимал её переживания, но не осознавал, как они выживут в такой ситуации. Тем не менее ему оставалось устало вздыхать, думать, что до этого далеко, и терпеливо молчать. В конце концов, с собаками-то они же как-то спят? Вон, даже лают иногда… Совсем как дети. Наверное. И вот, в часу третьем ночи, послышалось излюбленная Сонина фраза: — Началось. Пётр разлепил глаза. — Ты уверена? — практически на автомате, как много раз тому назад, задал вопрос супруг. — Да! Цесаревич принял сидячее положение. Определенная доля неверия растаяла после того момента, как он почувствовал влагу на простынях. Он, конечно, не видел рожающих женщин, но однажды ему довелось увидеть рожающую собаку, поэтому отхождение вод явно для него было серьёзным аргументом. Встрепенувшись, он поспешно накинул шлафрок. Вылетел в гостиную и спустя несколько мгновений бесцельного метания пришёл в себя, решив послать Брокдорфа к Степану. В конце концов, оставлять Софью не хотелось. Журавлёв, по ощущениям, поселился где-то чуть ли не в их покоях, поскольку столь часто его звали в последнее время. В крайние разы Степан становился всё более и более скептичным, иногда даже чуть медлил, оправдываясь излюбленной фразой: «я уверяю, если начнутся схватки, то мы успеем переделать все свои дела, пока она не решит рожать». Впрочем, заспанный медикус явился быстро. Ещё не скинувший дрёму, он не отпускал никаких комментариев, только дорвался до Софьи и перещупал везде, где только можно. Сделал выводы, что роды ещё не начались и рухнул в кресло. — Что ты делаешь? — возмутился Пётр. — Собираюсь спать, — лениво ответил Журавлёв. — Ты оставишь её? — Поверь мне, если Софья решить рожать, то тут только мёртвый не услышит. Можешь караулить её столько, сколько угодно. Дверь стремительно распахнулась и на пороге оказалась Наталья Демезон. В покоях явно было значительное пополнение народу, помимо Петра и Степана здесь также оставался Кристиан. Оглядев собравшихся, фрейлина усмехнулась. — Я вижу, еженедельное собрание в сборе? — беззлобно отшутилась она, опираясь на край стола. Конечно, шутки оставались шутками и здесь не было какой-то странной европейской традиции. Просто Софья искренне считала, что эти люди могут дать ей всю нужную поддержку. И они все негласно думали об одной вещи, в которой были уведомлены все — вскоре придёт Елизавета. Нужно было, если не задержать её, то убедиться в том, что она ничего не сделает, когда придёт. Разумовский наверняка явится с ней. Демезон заранее предупредила отца Софьи, который уже находился где-то в гостиной. Хотелось думать, что Елизавета не проснётся ради такого, и генерала разбудили зазря, но если и сбудется худший исход, то Георг может незначительно её задержать, убавляя стресс роженице. Наталья приметила приход служанок и ретировалась к Георгу в гостиную. Становилось тесновато, да и она больше пригодилась бы отцу Софьи. Брокдорф остался, однозначно понимая, что если уйдёт, то бравый цесаревич, который кичился, что останется с женой, где-то в середине упадёт при виде крови в обморок. В общем счёте, Пётр остался поддерживать Софью, а Кристиан в прямом смысле поддерживать Петра. Наследник присел на кровать, на уровне груди Софьи, чтобы видеть только её лицо. Она посмотрела на него, совершенно не выражая ничего. — Будешь кричать? — Уже репетирую, — закатила глаза, но после вынужденно поморщилась. Журавлёв не соврал: роды не начались молниеносно. Софья даже в таких обстоятельствах умудрилась задремать на полчаса, пока приход Елизаветы поспешно не разбудил её. Императрица обвела взглядом присутствующих, с нею прибыл и граф Разумовский. Степан встал с кресла, уступая государыне. Брокдорф прищурился, смотря на него. Они были в не очень хороших отношениях с тех самых пор, как Журавлёв стал помощником медикуса. — Продолжаешь быть бесполезным? — язвительно поинтересовался Степан, привлекая внимание. — Я? — удивился Брокдорф, — просто наблюдаю за профессиональной деятельностью медикуса. Ничего более. Степан фыркнул, осознавая укол в сторону того, что он тоже ничего не делает. Отошёл, не желая портить настроение разговором с камергером Петра. Хотя ему самому было непонятно, зачем он вообще начал разговор с ним.So could you Tell me how you're sleeping easy How you're only thinking of yourself Show me how you justify
Елизавета о чём-то беседовала с Разумовским, но никто не слушал. Она была ужасно недовольна, и только Бог знал, что же такое ей выдал Бэрроу при содействии графини Демезон. Чем бы оно ни было, они на полчаса задержали императрицу, давая настроиться на происходящее. Софья была спокойна настолько, насколько можно было быть в таком положении. Но вскоре началось её обычное: «ничего не происходит, ясно. Я — умираю». Степану пришлось максимально утешающе объяснять, что схватки могут длиться часами и всё впереди, не желая спровоцировать у неё панику. Подруга успокоилась. Около семи утра начались роды. Медикус встрепенулся, расталкивая локтями служанок и агрессивно подгоняя их к выполнению действий. Журавлёв крайне дерзко шугнул Брокдорфа помочь Софье принять нужное положение, и камергер совершенно оторопел от происходящего. Для таких случаев были служанки, но, к сожалению, им уже насовал деятельности Журавлёв. Кристиан повиновался. Софья едва ли обратила на это внимание. Пётр все ещё сидел около неё, но выглядел он так, будто мыслями находился не здесь. Его разум как-то поплыл от происходящего. Он понятия не имел, что кто-то может настолько сильно кричать. Как-то в полусне цесаревич взял ткань у служанки, коснулся лба жены, протирая его. Неожиданно Соня схватила его за руку. Пётр поддерживающе держал её, пока в один момент родовых потуг она не сжала его запястье невыносимо сильно. На пару мгновений цесаревич искренне подумал, что Софья сломала ему кисть, но та лишь покраснела, оставляя чёткие отпечатки пальцев жены. Пётр оглянулся, желая спросить Степана, почему так долго. Увидел кровь. Побледнел. Отвернулся. Журавлёв поднял на него взгляд, помедлил и обратился к Брокдорфу: — Ты нужен. — Чем я могу помочь? — удивлённо поинтересовался камергер. — Поддержи. — Ну… — он замялся, — у тебя неплохо получается. Я уверен, ты справишься. Степан аж завис. Убрал руки от Софьи, посмотрел на него, а потом отрезвляюще гавкнул: — Не меня! Брокдорф смутился, осознавая, насколько неправильно интерпретировал просьбу. Он отошёл к Софье, изредка поглядывая и на Петра тоже. Цесаревич был белым, как полотно, но в сознании. Что-то даже нелепо лепетал, пытаясь все ещё мотивировать жену. На пару секунд у Кристиана аж зазвенело в ушах — столь громко закричала Софья, после чего ему отдалось эхом. Придя в себя, камергер осознал, что за эхо он принял крик ребёнка. Степан суетился. Камергер хотел было отойти, решив, что всё закончилось. Неожиданно Софья снова выгнулась. Брокдорф не понимал, что происходит. Пётр ошалело посмотрел на жену. Камергер оглянулся. Она родила двоих. Медикус выдохнул. Соню несколько потряхивало от происходящего. Все ещё желая хоть чем-то помочь, цесаревич передал ей стакан воды, чуть не пролив жидкость из-за дрожи пальцев. Степан, взмокший не меньше, чем роженица, обернулся к императрице. Она держала одного из детей у себя на руках. Медикус похолодел. Приняв очень важный вид, он подошел к ней. — Я прошу вас отдать матери ребёнка, — сказал Журавлёв, добавляя, — это просьба, как медикуса. — В чём же заключается такая надобность? — грозно взглянула на него Елизавета, — не умрёт. Наталья Демезон влетела в покои, услышав неестественную тишину. Увидела происходящее и замерла. Журавлёв покосился на всех присутствующих. Софья явно была очень измотанной, но он мог поклясться, что если они сейчас отдадут детей императрице, то она найдёт в себе силы изжить виновных. — Государыня! — подобострастно обратилась Наталья, — служанки проболтались об окончании родов, с чем я и стремлюсь поздравить. По правде говоря, я думаю, скоро об этом узнает весь двор. Степан не сразу понял, к чему клонит фрейлина. Брокдорф выпрямился, подходя сзади к Журавлёву и Демезон. Пётр склонился над Софьей, пока она наблюдала за происходящим. — Что подумают люди? — робко отозвался Разумовский. Он ничего не уточнял, но все поняли, о чём речь. Пётр выразительно взглянул на Кристиана, последний перевёл взгляд на служанку, которая держала второго ребёнка. Пока никто не обращал на него внимания, он поравнялся с ней. Нависнув, попросил отдать ребёнка. Матрёна беспомощно захлопала глазами и передала сверток. За спорами с императрицей никто не заметил, как камергер невидимо утащил одного из детей к родителям. Алексей Григорьевич взглянул на государыню. Что-то теплое и непонятное для чужих людей читалось в его взгляде. Императрица, все ещё раздражённая происходящим своеволием, сдала позицию. — Хорошо, — процедила она, — пусть сначала побудет у матери. Елизавета Петровна вышла из покоев, Разумовский покорно последовал за ней. Демезон и Журавлёв переглянулись, думая, когда она снова вернётся. Степан развернулся, спеша отдать второго ребёнка. Императрица смерила взглядом Георга. Взгляд генерала не выражал ничего. — О вашем благодушии будет известно всем, — он поклонился. Фраза была нейтральной, но то, как она была сказана меняло всё. Кригскомиссар произнёс это как предупреждение, неявное и затаённое, но очень очевидное в их ситуации. Самодержица, расплывшись в её снисходительной улыбке, ответила тем же: — Надеюсь, вы запомните этот день, генерал. И это было началом чего-то большего, чем обычной конфронтации. Это — точка отсчёта, с которой и начинаются все радикальные события, новая страница, вынужденно перевёрнутая обстоятельствами.***
Софья облегчённо вздохнула. Все её близкие друзья собрались в этой комнате. Демезон, Журавлёв и Бэрроу о чём-то тихо переговаривались, решая оставить в покое княгиню. Пётр, уже менее бледный, выглядел донельзя счастливым. — Между прочим, это нечестно, — заявил он, оглядывая детей, — мы условились, что каждый выберет по имени. — Ты выбирал, если бы была наследница, — невинно хлопнула глазами Софья, — не два наследника. — Произвол! Пётр расположился рядом, поддерживая Соню, чтобы она удобно расположилась. В знак своего неудовольствия императрица не посылала ни служанок, ни кормилиц проверить их, но великая княгиня ничуть не смутилась происходящему. Степан лишь махнул рукой на это, сказав, что во всех книгах пишут о пользе грудного кормления. «Это вы, холёные аристократы, губите своё здоровье, отдавая новорожденных кормилицам!» Лишь помедлил, попросив сказать, если у Софьи будет недостаточно молока. Она закатила глаза, поражаясь к тому, как быстро он распорядился всем. Впрочем, кормилиц они звать действительно опасались, боясь, что женщины воспользуются моментом и отнесут детей императрице. Очевидно, что они не могут контролировать детей вечно, но если у Софьи была возможность — грех не обезопасить себя. Пётр лишь сочувствующе взглянул. Вскоре, кроме Степана, никого не осталось в их покоях. И пользуясь уединённостью, цесаревич поинтересовался: — Точно не нужны кормилицы? — Боишься за мою грудь? — Вздор! Между прочим, я приму любой расклад. — Прими то, что через пару часов я буду жаловаться абсолютно на всё, — серьёзно заключила Софья, — у меня уже болит поясница. И дети тяжёлые. У меня будет вогнутая грудная клетка... Пётр закатил глаза, расположившись так, чтобы не потревожить Софью. Он с радостью выполнял её маленькие просьбы. Усталый, но чрезмерно воодушевленный, цесаревич ощущал, что мог бы бодрствовать всю неделю, лишь бы это принесло покой Софье и сыновьям. Степан потянулся и, заключив, что ничего ужасного с подругой не станет, вышел из покоев. В гостиной сидели трое человек. Все они сегодня пошли наперекор императрице, пути назад уже нет. Георг, мрачный и молчаливый, сидел по центру. Им нужен лишь толчок, рычаг, который приведёт всё в действие. Что-то, ради чего стоило рисковать всем имеющимся. И сегодня он появился.Telling all your lies like second nature Listen, mark my words, one day You will pay, you will pay Karma's gonna come collect your debt