Opportunities

Утес Звездолова не просто так получил свое название. Кэйа сидел в траве, свесив ноги с обрыва, и смотрел на бескрайние воды перед собой. В зеркальной глади тонуло отражение звездного неба, а внизу, под ним, разбивались на пену волны и все, что приносило вместе с ними. Летом здесь прекрасно настолько, насколько вообще можно представить. Кэйа рухнул на траву. Звезды над ним смотрели на него также внимательно, как и он на них, перемигиваясь мириадом холодных глаз. — Знал, где тебя искать. Он не реагирует. Во всем Тейвате только один человек знал все его места для игры в прятки с самим собой. Взгляд со звездного неба падает на звезду на шее, а потом встречает чужой, равнодушный и спокойный. — Опять проблемы с... — делает жест рукой, описывая в круг сам силуэт Альбедо, и дергает уголками рта в подобии улыбки. — Нет. Альбедо садится рядом с его головой на колени. Дергается в его сторону, а потом словно решает ничего не делать и так замирает. Его временами странное поведение казалось аутичным и замкнутым, но Кэйа знал, что дело не в этом. Их необычная дружба не всегда была такой безэмоциональной. Альберих сдается. Поднимает руку, чтобы своей, холодной, взять узкую ладонь, и притянуть к своему лицу. Целует центр ладони и кладет на щеку. Лицо Альбедо не меняется, но пальцы вздрагивают. — Меня беспокоит твое состояние, — говорит он ровно, размеренно, смотря куда-то вдаль. — По моим данным в последнее время ты практически не ешь. Перебираешься от таверны к таверне, не ночуешь у себя, не общаешься с теми, кого называешь друзьями. Ты болен? Кэйа хрипло рассмеялся, отпуская чужую руку и нехотя поднимаясь с нагретой своим телом земли. Внимательно смотрит. Между ними не больше метра, а по ощущениям — вечность. Так тоже было не всегда. — У меня просто отпуск. Джинн сказала, что мне надо отдохнуть, — он улыбается легко и весело, опираясь на одну руку, и отряхивает с безупречно белой рубашки травинки. — Она меня и отправила к тебе, — алхимик смотрит уже на него, а во взгляде беспокойная, как море, тревога. Он улыбается. Легко и весело. А внутри ощущается огромный кусок льда, мешающий есть, спать, жить нормальную жизнь. Лишь пожимает плечом, убирает с лица прядь волос в ночной темноте больше черных, чем синих. Альбедо тянется к повязке, но Кэйа убирает лицо: не надо. И принц соглашается. — Все беспокоятся о тебе. Кэйа беззаботно пожимает плечом. — Напрасно. Со мной все в полном порядке, — нащупывает в высокой траве свой Глаз Бога, чуть левее, берет холодную бутылку с вином. Делает спокойный глоток. — Будешь? — спрашивает и протягивает Альбедо. Раньше, в те далекие времена, он иногда составлял ему компанию, но сейчас лишь качает головой. Альбедо поднимается и уходит. Кэйа прекрасно знает, что до конца ночи он один не останется. Ни здесь, ни в каком-либо другом месте. На бутылке красочная надпись: Вино из одуванчиков Ниже мелким шрифтом: Винокурня "Рассвет" Альберих допивает вино в несколько глотков, шепчет в нее, опустошенную, свое самое заветное желание, запечатывает крио и с размаху, зло, бросает в воду. Зеркало разбивается брызгами где-то внизу, и снова зарастает. Отражает легионы небесных глаз, ставших свидетелями этой немой сцены. Богам совершенно наплевать на драмы смертных, но небо — помнит все. Утес Звездолова не просто так получил свое название. На иссиня-черных небесах засияли росчерки падающих звезд. Альбедо, стоя в тени деревьев, смотрел, как мрачная фигура Кэйи скрывается в плаще. Он останавливается на краю обрыва, оборачивается, а потом делает шаг, падая звездой вниз. Он задохнулся, вырвался из немого плена наблюдения и рванул к обрыву, теряя маску спокойного равнодушия. Сейчас — да и всю последнюю неделю — он не был уверен в состоянии Кэйи. С края земли полетели камни, когда Альбедо, падая на колени, перегнулся через обрыв. На фоне усыпанных алмазами вод парил Кэйа, огибая утес и направляясь в сторону Мондштадта. Альберих, открывая дверь своей комнаты в казармах, устало бросил плащ. Они хотели, чтобы он отдохнул — он отдыхает. Хотели, чтобы наслаждался жизнью — он наслаждался, как умел. Он чувствовал себя ребенком под опекой других, более старших, но таких же детей. Плащ грузно падает на простую деревянную табуретку. Сверху — рубашка, штаны, белье. Он смотрел на себя в мутном отражении ростового зеркала. Его поверхность была устлана слоем пыли, но это совершенно не мешало. В свете фонарей за окном его кожа была еще более смуглой, чем на самом деле. Кэйа касался пальцами своих шрамов: на животе, ногах, руках, плечах. Вспоминал каждый. Маги бездны, хиличурлы, вот здесь он впервые упал с лошади, а это — сражение... Которое многое изменило. Пальцы сжали узел на затылке, чтобы распутать. Повязка, тихо стукнувшись, замерла на полу. Кэйа открыл глаза. Из отражения на него смотрела Бездна. Последний подарок отца перед смертью. Тьма, захватившая его разум, теперь была живым напоминанием о том дне, когда его не стало. Когда он перерезал горло его кобыле и кровь той стала черна. Она отравляла землю, и растения, окропленные ею, тоже чернели. Скверна сжирала все, к чему прикасалась. — Видишь? — он улыбался, поднимая руки вверх и вместе с ними поднималось черное нечто, укутывая их в кокон. — Это прекрасно. Теперь каждый сможет обладать силой богов, а не только избранные. Сквозь черноту прорывались только капли дождя. Били его по испуганному лицу, пока отец склонялся над ним. — Иди ко мне, сын, — Крепус опустился на корточки перед ним. — Я знаю, что ты всегда завидовал брату. Его рука коснулась лица Кэйи, он огладил черты, размазывая по нему черную кровь бездны, пока вокруг бушевал ураган. Силам природы было отвратительно все, что здесь происходило. Стало холодно. Крепус держал в руках изуродованный Глаз Бога, подносил его к лицу младшего сына, когда пошел снег. Альберих завороженный смотрел на отца, не в силах ничего сделать: ни убежать, ни убить его. Отец что-то шептал, и кровь с его пальцев потянулась по лицу вверх, проникая в Кэйю через глаз, ухо, нос, уголок рта. Потекли слезы, тут же замерзая на его коже, когда все вдруг закончилось. Раскат грома скрыл хохот мужчины, смотрящего на лезвие в своей груди. Они оба знали этот клинок. Тьма развеялась. Полное ярости лицо младшего Рагнвиндра сменилось ужасом. Рыцари Ордо Фавониус, оставшиеся в живых после схватки с Орденом, замерзли. Дилюк упал на колени. Вместе с Крепусом с поля боя исчезли и Маги Бездны. Буря не прекращалась. Вокруг Кэйи все обернулось льдом. Открытая рана на груди покрылась коркой льда, не давая той покинуть тело хозяина. Он сжал в руке камень, поднял его, а тот, осыпавшись крошками песка, засверкал льдистым блеском. Кэйа провел поперек груди еще раз. Шрам давно затянулся некрасивым рубцом, но внутри что-то умерло. Так давно, что запах разложения уже не скрыть. Они не говорили об этом с того дня. Кэйа сначала потерял один глаз. Гной, сложный уход, тысячи настоек и трав, бессильные попытки Лизы и Барбары вернуть ему зрение. Однажды ему показалось, что им удалось. Отодрав корочку с ресниц, он открыл глаз, закрывая рукой здоровый, и увидел мир. Другим. Уродливым и сломанным. Какой хотелось исправить или уничтожить, потому что сейчас он неправильный. В рассветном зареве он посмотрел на Дилюка, который уснул у его постели. Его лицо было в крови, шея неестественно вывернута, а черные тени со всех углов поползли к нему, хищно перешептываясь на давно забытом языке. Когда одна из них коснулась его, Дилюк обеспокоенно застонал. Когда вторая обернулась вокруг его ноги, рука сквозь сон легла на рукоять меча. Третье прикосновение разбудило его. Кэйа убрал ладонь, продолжая видеть мир обоими глазами, и увидел яркое пламя на ладони Рагнвиндра, испугавшее тени. Его лицо было полно переживания и... Отвращения. — Оно в тебе, — бросил он, кидая Кэйе зеркальце с прикроватной полки. Внутри глаза плавала темнота. Бездна. Зрачка не было, только переливающая тьма. Когда Кэйа смог убрать зеркало от своего лица, Дилюка уже не было. Барбаре он сказал, что не видит. Она сделала повязку из бинта, а Розария под видом лекций о крио и тренировок следила за ним весь следующий год. Да и до сих пор, наверное, следит. В отражении он видел двоих: крепкого и красивого мужчину и испещренного смертельными ранениями калеку, из каждой раны которого выпускала щупальца Бездна. — Я бы и сам с собой больше не хотел говорить, — тихо произнес изуродованному отражению, а затем нацепил повязку на место. Где-то было еще вино.