Opportunities

Ночь беспокойная и абсолютно паршивая. Он любил летнее вино. Некрепкое, легкое, нежное, как первый поцелуй. Первый поцелуй. Он был жестким, сильным и крепким. Куда Кэйе до него. За несколько лет старший брат превратился из щуплого паренька в широкоплечего молодого воина. Его обучали рыцари Фавониуса по личной просьбе Крепуса. Кэйа тоже присоединялся к этим урокам, но у всех вызывал смех его вид с двуручным мечом. "Да он шире тебя, пацан", — смеялся рыцарь. "И не говори, ха-ха, иди сломай палку", — отвечал второй. "Давай, не ной, занеси его над головой и ударь", — терпеливо повторял наставник. "О архонты, он упал, ха-ха-ха", — заливистый смех прокатился по виноградникам, где его впервые услышал младший Рагнвиндр. Дилюку было около... Пятнадцати? Шестнадцати? Возраст не помешал ему ворваться посреди тренировки младшего брата. — Молодой господин, вы должны быть на пробежке, — сдержанно отвечает старший рыцарь, а остальные замолкают. Только цикады звенят. Кэйе стыдно. Разница в два года — пустяк. Он помнил, что Дилюк в его возрасте уже сражался с ними на равных, а он — разочарование, не умеющее держать меч. Рангвиндр младший берет в руки меч — один из тренировочных со стойки, подарок его отца о такое марать даже стыдно — и подходит к тому, кто тренировал Кэйю. Он молча, без единого слова нападает. Дерется яростно, как берсерк, а от мечей искры летят. Кэйа лежит на земле. Он смотрит на своего брата с восхищением и огромным стыдом. У него саднят разодранные ладони, локти и коленки, ноют фиолетовые синяки по всему смуглому худому телу, но стыд... Он обжигает глубже. Изнутри. Когда двуручный клинок в очередной раз заносится, то происходит что-то необычное. Другое. Лезвие обрушивается на меч рыцаря и рассекает его. То плавится, раскаленным металлом капает на землю, и когда острие касается земли, высвобождается сила. Воздух, разрезанный мечом, взмахивает крыльями, издает оглушительный рев и несется на закованного в латы рыцаря. Если бы тот не рухнул на землю, то расплавился, как и его меч. Дилюк тяжело дышал. Кэйа кожей ощущал его удивление и оторопь. — П-п-простите, молодой господин, — рыцари исчезли. Кэйа не следил. Он лежал на земле, тяжело дышал, избитый, с забитыми мышцами и худой, и смотрел на брата. Рыцари... Ерунда. Если бы мир сейчас рухнул, перевернулся с ног на голову или схлопнулся сам в себя — он бы не заметил. — Они больше не обидят тебя, — он выпрямился и отбросил испорченный меч в сторону. Тот знатно покорежило пиро: он был весь в копоти и золе, изогнутый и с трещинами, а рукоять истлела. Словно он сгорел при пожаре и сотню лет пролежал под тем, что оставил огонь. Дилюк протягивает ему руку и неловко улыбается. Кэйа не знает, первая ли это реакция пиро, которую он вызвал, но очень хочет спросить. — У тебя кровь, — говорит он и касается смуглого лица. Кончики пальцев трогают уголок рта и щеку. — Пустяки, — отвечает Кэйа своим не до конца сломавшимся голосом и шмыгает носом. — Видел бы ты, что я с ними сделал. И Дилюк улыбается. Внутри Кэйи что-то умирает каждый раз, когда он улыбается. — Идем, — Дилюк не спрашивает. Он берет его под локоть и ведет следом за собой. Но не по веренице коридоров их огромного поместья, а вниз, в подвалы. Они проходят катакомбами, в которых Кэйа совсем не ориентировался, и заходят в какое-то мрачное помещение. Дилюк трогает факел, закрывает глаза, и тот вспыхивает. Он точно знал, что делает на тренировочном поле. Кэйа делает вид, что не удивлен. — И давно ты... — он замолкает, осматриваясь. Вокруг него была маленькая комната, обставленная скромно, но уютно. Даже кровать имелась. На небольшом столе лежали листки бумаги со скромными зарисовками на них, а рядом — открытый дневник. Дилюк его поспешно закрывает. Потом, много лет спустя, Кэйа узнает, что Рагнвинд записывал совершенно все события своей жизни и пронес эту привычку через годы. — А это важно? — спрашивает он, пока что-то ищет под столешницей. — Лучший ответ секретного агента Ордо Фавониус, — отвечает Кэйа с насмешкой, а потом садится на кровать Дилюка. Он знал, что тому не нравится, когда чужие так делают, но в этот раз он не отреагировал. Просто продолжал рыться в столе, пока не достал какую-то коробочку. Он открыл ее и сел рядом. В ней — бинты, тряпки, флакончики, какие-то прессованные травы. Кэйа никогда в этом не разбирался. Дилюк берет в руку бинт, отгрызает небольшой кусок и пропитывает в чем-то. — Можно? — он всегда осторожничает. Кэйю это бесит. — Да. Прикосновения обжигают. Пахнет эфиром. Дилюк аккуратно обрабатывает разбитую кожу, придерживая лицо Кэйи пальцами. Глупости, он не маленький и не стал бы сопротивляться. Кэйа раздраженно убирает руку брата, которая держит его за подбородок, и сжимает. Смотрит ему в глаза. Зрачки расширены, как у бешеного пса. — Да что с то... — он не успевает закончить. Дилюк целует его. Жадно прижимается к губам, языком заставляет раздвинуть их, а Кэйа успевает только зло рыкнуть и открыть рот, чтобы что-то сказать. Сказать не успевает — язык толкается в рот, а сам Дилюк наваливается сверху. Он горячий, голодный и вот-вот его сожжет своим огромным теплом. А если нет, то раздавит. Кэйа не находит в себе силы сопротивляться, лежит под ним, оторопев, и смотрит в закрытые веки брата. Внутри него все горит, и он не уверен — это магия Дилюка или его собственные ощущения. Его губы жесткие, голодные, а поцелуи колючие. Он кусает и, словно извиняясь, зализывает раны. Пахнет эфиром от тряпки, которая так и прижата к ране, но он не чувствует боли там больше. Только растущее, ужасающее его чувство страха. Дилюк отстраняется также неожиданно, как и начал этот поцелуй. Они смотрят друг на друга. Кэйа лежит, краснеет (хорошо, что не видно в таком полумраке) и весь дрожит. Дилюк тяжело дышит, облизывает губы и смотрит на него этим взглядом взбесившейся псины, который медленно обволакивает пониманием. Что. Он. Наделал. — Твою мать, — сквозь зубы цедит его сдержанный брат, закрывает глаза и тяжело выдыхает. — Кэйа, я... Кэйа поднимается. Смотрит на него со страхом и чем-то еще. Сглатывает. Холодные пальцы неловко и как-то угловато касаются щеки. Убирают волосы за ухо. — Ты? — он спрашивает слишком высоко, как будто он снова испуганный ребенок, а потом прокашливается и повторяет: — Ты?.. Взгляд брата стекленеет. Он молча продолжает обрабатывать разбитое лицо: смазывать какой-то мазью, втирать ее в кожу, сверху втирать еще что-то. Все это выглядит как-то нелепо. Неестественно. Кэйа смотрит на него, но Дилюк делает вид, что не обращает внимания на пристальный взгляд. Кэйа повторяет: — Ты? — Не двигайся. Он тяжело вздыхает. Не знает, что делать. Когда коробка закрывается, Дилюк отстраняется, а Кэйа чувствует, как внутри что-то разбивается, словно ваза, падающая со стола. Дурацкое чувство. Он цепляется за одежду, но Дилюк упрямо идет вперед и не обращает на него внимания. Просто идет. Заканчивает начатое. Кэйа поднимается, мнется, стоит за спиной, пока Дилюк смотрит в стол и не двигается. Что ему делать? Его не учили тому, как надо себя вести в таких ситуациях. Как понять, что он чувствует? Как понять, чего он хочет? Он просто подросток. Глупый щенок. Дилюк ушел, оставив его одного в катакомбах под винокурней. Кэйа тогда проспал всю ночь на его матрасе, но Дилюк не вернулся. Он и не знал, что тот так и не уходил. Сидел за углом всю ночь и мял свои руки, испытывая отвращение к самому себе. Первый поцелуй. Кэйа просыпается с больной головой, тяжестью во всем теле и ненавистью к себе. Первое, что он делает — проверяет повязку: на месте ли, все ли в порядке, та ли самая. Все хорошо. Просто сон. Это просто сон. Дурацкое воспоминание, от которого просто жжет в груди. У него таких много, можно выбирать любое. Любое с... Кэйа трет глаз, давит на виски. Сколько там еще отпуска? Почти неделя? Он не прочь наведаться в "Долю ангелов", чтобы в очередной раз пропустить бокальчик с Чарльзом и обсудить дела Мондштадта. Сколько там? Он встает с койки, голый и худой. Он жилистый, но сейчас будто растерял большую часть веса. Действительно стоило есть чаще. В пыльном зеркале он видит отражение красивого, но очень измученного мужчины. Ведет по груди рукой. Шрамы не болят. Не эти. Точно не эти. Брусчатка в закатном солнце плавится, переливается бликами. Это красиво, конечно, но сейчас он просто считает шаги. Запой? Нет. Забытье. В конце концов, сейчас он не рыцарь, а просто человек на заслуженном отпуске. Может себе позволить все, что угодно. Даже если об этом узнает Джинн. Дверь "Доли ангелов" открывается со скрипом. Внутри поет очередной бард. Что-то про любовь. Кэйе за эти сутки уже разбили сердце — он сам постарался. Плитка на полу тоже переливается. Он садится за барную стойку, грузно усаживается за табурет. — Полуночная смерть. Сейчас сезон, милый, — улыбается и поднимает рассеянный взгляд. — Сезон, — он стоит к нему спиной, но у Кэйи что-то умирает внутри. Он смотрит на дверь, прикидывая, успеет ли ретироваться до того, как бармен обернется. Впрочем, он наверняка узнал его голос. Невозможно не узнать. С тех пор Кэйа сильно возмужал. С тех пор Кэйа до сих пор ощущал себя хрупким мальчишкой со сломанным голосом под пристальным взглядом Рагнвиндра. Тот ставит перед ним стакан. Смотрит. Молчит. Кэйа не знает, что говорить. Не говорить — тоже глупо. — Так плохи дела, что самому пришлось встать за стойку? — Альберих улыбается, пальцами ведет по столешнице и смотрит Рагнвиндру в глаза. Главное — не показывать слабости. — Чарльз заболел, — равнодушно отвечает, принимаясь натирать бокалы. — И некому было его подменить? — хлопает ресницами, делает глоток, а когда снова смотрит на брата, то видит этот взгляд бешеного пса: зрачки расширены, но внутри них совсем не то, что было раньше. — Тебе что-то еще? Кэйа допивает до дна. — Нет, я уже ухожу. Он поднимается с места, плитка под ногами красиво переливается. — Подожди, — голос из-за спины. Тени внутри затрепетали. Кэйа вздохнул, сжал Глаз Бога на поясе и спугнул их. Его жизнь — вечная мерзлота. — Я в отпуске и дела Ордо Фавониус меня сейчас не... — За мной, — безукоризненно говорит Рагнвиндр и скрывается в подсобке. Желание выйти вон росло с каждым мгновением, но, в конце концов, что он теряет? Спустя столько лет желание обсудить произошедшее исчезло, а внутри разрослось семя недоверия и боли. Единственное, к чему мог привести этот разговор, — лишней бутылке вина перед сном. — Ваше желание — закон, — лениво тянет он, поправляя нервно плащ и проскальзывая за стойку в подсобное помещение.