Не обмани

Алексей Сознание возвращалось ко мне медленно. Это не тот случай, когда ты по волшебному щелчку внезапно просто выныриваешь из глубокого сна обратно в реальность. В этот раз всё было почему-то иначе. Сначала это были звуки, глухие, еле различимые, словно я на самом дне черного колодца и мне никак не разобрать что там происходит наверху. В какой-то момент мне начинает казаться, что эти звуки принимают более определенную форму и я даже начинаю смутно различать чьи-то голоса. Оба кажутся такими знакомыми, но только от одного из них всё внутри меня отчего-то трепещет, отзывается каждой молекулой и биением сердца. И я чувствую, как охватывает меня с головой почти позабытый страх, когда искал его совсем недавно и не мог найти, когда хотел, чтобы пришел и не дождался… Как думал, что больше не увижу и поэтому попрощался с ним мысленно, потому что говорить уже не было сил. И как становилось холодно помню… Так чертовски холодно, что немели кончики пальцев, а за ними и тело онемело. Я всё ещё помню, как замерла и почти что растворилась в смертельном эфире моя душа. И только его голос не дал ей покинуть эту пустую и безжизненную оболочку. Он звал по имени, и в ответ что-то внутри меня каждый раз словно поддевалось на невидимый острый крючок и тянулось на крепком верёвочном тросе вперёд, на встречу к нему. Так и сейчас. Я мысленно тянулся за этим голосом, жаждал его настигнуть, стремился поймать. Выныривая на поверхность темного колодца бессознательного, оставляя позади непроглядную черноту и холод, погружаясь всем слухом в реальность и постепенно осознавая, что нет, не снится, не обман, не иллюзия. Это правда Он, действительно рядом и… кажется, держит меня за руку. Так теплом обжигает сейчас большая и крепкая его ладонь, так трепетно и нежно скользит шершавая подушечка пальца по моим острым костяшкам. Всегда бы его так держал, крепко за руку на виду у всех. Единственное моё желание сейчас — никогда не отпускать. Лежать тихо-тихо с закрытыми глазами и чувствовать, как через соприкосновение кожи к коже дарит мне своё тепло. Но снова увидеть его мне хочется ничуть не меньше. Поэтому отчаянно пытаюсь разлепить опухшие веки и освободиться наконец от этой сонной ловушки. Увидеть что-то более-менее четкое мне удаётся не сразу, и лишь спустя пару минут я понемногу начинаю различать в этой световой замыленной дымке очертания Его лица. Никогда не устану восхищаться его красивым и мужественным профилем. Таких как он больше нет и как же это чертовски охуенно, что он здесь, что он живой, настоящий и мой. — Отец знает, — отвечаю на подслушанную реплику и пытаюсь выдавить из себя нечто напоминающее улыбку. Ловлю на себе его ошалелый от радости взгляд и стараюсь быть максимально невозмутимым, потому что моё спокойствие — это его спокойствие. Он должен быть уверенным в том, что со мной всё хорошо. Со мной же всё хорошо? Ай, плевать, я не умер — это единственное, что сейчас имеет значение. Это и то, что я снова могу видеть его лицо. — Нашли, где поговорить, такой сон мне испортили, — наиграно хмурюсь и украдкой крепче сжимаю его ладонь в своей. Я бы его сейчас всего сжал, что есть силы. Обхватил бы всеми конечностями, как коала дерево, и ещё долго бы не отпускал. Вот только пошевелиться словно сил нет. Тело всё какое-то ватное и тяжелое… — Что со мной? — пытаюсь сделать усилие и приподнять корпус, но острая боль заставляет меня прекратить все возможные попытки подняться. Морщусь и на силу сдерживаю в себе стон. — Тише, лежи не двигайся, — тут же отвечает Дима и кладет ладонь свободной руки мне на щеку. — В тебя стреляли, помнишь? Мысленно делаю над собой некоторое усилие и в конце концов память услужливо подкидывает мне обрывочные воспоминания из событий минувшего дня. Кедр, дрова, шашлыки, Константин, выстрелы… — Смутно, — кусаю губу и пытаюсь бороться с вновь охватившим меня страхом. Кажется, что Дима заметил во мне эти перемены, потому что лицо его вмиг становится очень серьёзным. — Теперь всё хорошо, его больше нет, всё закончилось. — Ты уверен? — скрыть нотки сомнения в голосе у меня не выходит, как и обеспокоенность во взгляде. — Да, — вместо Димы отвечает Зураб, и я только сейчас понимаю, кому принадлежал услышанный мной второй голос. Перевожу взгляд с Громова на Ломинадзе. Два огромных мужика, нависающих над моей кроватью — это больше, чем вообще может выдержать моё нежное воображение. — Дядь Зураб, приве-е-ет, — говорю ему на распев и давлю счастливую лыбу. — И тебе привет, мелкий, — грузин коротко, но мягко улыбнулся и смущённо хмыкнул куда-то в ладошку, поспешно отворачиваясь и отходя от кровати на пару шагов. — Ну и напугал же ты всех… — Я ж не специально, дядь Зураб! — шутливо свожу брови «а-ля домиком» и всем видом давлю на жалость, хотя куда уж ещё больше и так весь, как дуршлаг. — Зато я теперь тоже стреляный воробей! Зураб с Димкой как-то синхронно бросают на меня весьма неоднозначный взгляд, в котором совсем не чуть-чуть, а очень даже сильно читались приличная порция возмущения вперемешку с искренним беспокойством. — Понял, — опускаю взгляд на своё выпирающее под одеялом пузо, — молчу. А чё оно, кстати, так выпирает-то? Свободной рукой цепляю край одеяла и приподнимаю, а там… трубка, мать её! Из самого моего живота торчит, а к ней пакет пластиковый приделан и что-то льётся! — Ебануться! Какого хрена?! — Дренаж это, — отвечает Димка и руку мою от одеяла отнимает. Обратно меня в него заворачивает и чопорно так край под боком поправляет, чтобы не поддувало видимо. — Зачем?! — Кровотечение было внутреннее, лишняя жидкость так уйдет после операции, — отвечает Громов как ни в чем не бывало. — Но там дырка! — таращу на него свои глаза. — У тебя теперь много дырок, — остроумно замечает Зураб. А я, кажется, только сейчас начинаю осознавать масштаб последствий от всего, что с нами произошло. — Лёш, успокойся, — Дима гладит меня по руке и монотонно приговаривает, будто ребёнка пытается успокоить не иначе. — Завтра дренаж уберут, надо только ночь перетерпеть. Подумаешь, одна маленькая дырочка… — И три побольше, — вставляет пять копеек Ломинадзе. — В смысле три?! В меня два раза стреляли помню… — бормочу себе под нос и мысленно пытаюсь отыскать в воспоминаниях ещё что-то про третий выстрел. — Одна пуля на вылет, — сообщает Дима и обеспокоенно заглядывает в мои глаза. Смотрю на него с нескрываемым ужасом во взгляде, а он мне: — Ничего, ты всё равно очень красивый, — будто читая мои мысли говорит. — Но в дырку… — обиженно бурчу ему в ответ, а он только улыбается. — Это ничуть тебя не портит, даже наоборот, шрамы украшают мужчину. — О боже-е-е… — закатил глаза к потолку дядя Зураб и тут же посмотрел на дверь палаты, когда в нее внезапно постучали. — Войдите, — в ожидании пригласил незваного гостя Ломинадзе и удивлённо уставился в полоску едва приоткрытой двери, когда в проёме показалась чья-то голова. — Ой, простите, не хотел вам мешать, — затараторил незнакомый мне молодой парень примерно моего возраста и очень даже симпатичной наружности. — Алексей, — голова кивнула в приветствии, — очень рад вашему пробуждению и желаю вам скорейшего выздоровления. Дмитрий, — голова кивнула приветственно ещё раз, после чего незнакомец в очках уставился на Зураба. — Тебе чего? — спросил Ломинадзе. — Может, ты выйдешь, старик? Поговорить надо… Лицо дяди Зураба нужно было видеть! Я от восторга чуть на кровати не подпрыгнул, отвечаю! Это же надо так мастерски просто с одного слова заставить Ломинадзе сначала побледнеть, а потом резко покраснеть до самых кончиков ушей. Клянусь любимыми тапочками, я заметил, как у грузина задергалось правое веко! — А ты кто? — спрашиваю. — Антон, — весело ответил парень и подмигнул, — приятно познакомиться. — А мне то как приятно! — восторженно охаю и почти не мигая провожаю взглядом выходящего из палаты грузина. — А он смелый… — задумчиво тяну и перевожу взгляд на Диму. — Более чем, — загадочно хмыкает почему-то смутившийся Громов и крепче сжимает мои пальцы в своей руке. — Я думал, что он убил тебя… — зачем-то вспоминаю прошлое. — Думал, что больше никогда тебя не увижу. — Лёша… — выдыхает Дима и наклоняется, чтобы уткнуться носом в мою шею. — Прости меня. — Ты не виноват, — шмыгаю носом и прикрываю на мгновение глаза, наслаждаясь тем, как он поглаживает мою щеку большим пальцем, скользя шершавой подушечкой вверх по диагонали по острой скуле и проделывая тут же обратный путь вниз к мягкой впадине на исхудавшем лице. — Никто не виноват, что так вышло. — Я почти потерял тебя, — шепотом и откровенно мне на ухо, а я весь замираю и впитываю каждое его слово, как губка, потому что мне кажется, он никогда ещё не был со мной таким нежным и честным одновременно. — Так испугался… Блять, я так испугался, что потеряю тебя навсегда. — Но не потерял же, — отвечаю ему так же тихо, даже не замечая, что мы теперь оба разговариваем шепотом. И вроде бы, нет никакой нужды сейчас в том, чтобы прятаться, но мы всё равно, словно воры украдкой и скорее по привычке, чем из необходимости, делимся своими чувствами друг с другом слишком осторожно и по-особенному трепетно. — Я очень люблю тебя, Алексей… Я должен был сказать тебе это гораздо, гораздо раньше. Я слышу мучительное сожаление в его голосе и чувствую, как болезненно остро отзывается на это моё собственное сердце. — Должен был, — уверенно киваю, осознанно подливая чутка масла в огонь. Вот не будет лишним! С Громовым только так и надо, по схеме кнута и пряника. Другие способы дрессировки на нём, увы, не работают. Это я уже отлично понял. — Ты мне задолжал так-то… За четыре года овер-много признаний, вообще-то. Слышу его фыркающий смех, который щекочет мне шею, и я морщусь, пытаюсь отстраниться, но он крепко держит. — Ты теперь с меня живого не слезешь, да? — Дима поднимает голову и заглядывает в мои глаза, а у меня всё внутри от его взгляда туда-сюда и обратно кубарем переворачивается. Такой он красивый, пиздец, сил нет смотреть. И это мой мужик! Охренеть! Сам себе завидую… — Даже не надейся, — улыбаюсь ему в ответ и по-заговорщицки подмигиваю. Кажется, сегодня самый лучший день в моей жизни. Дамы и господа, у меня получилось! Кто молодец? Я молодец! Поздравления принимаются исключительно в форме крепких поцелуев и нежных объятий. Другого я сегодня совершенно не приемлю, так-то!