Тайны, хранимые Долорес

Когда громыхать перестанут тамтамы, то ближний, то дальний. И молот замрёт в двух сантиметрах над наковальней. И вдруг станет тихо, так тихо, как в храме, тебя я узнаю. А ты шевелишь беззвучно губами — я всё понимаю. У тебя есть тайна Храни её, не выдавай. У тебя есть тайна Держи её, не отпускай.

Долорес не спалось. Дело тут было даже не в шуме — с этим она научилась справляться уже давно, едва получила дар. Тогда, промучившись пару ночей, девочка пожаловалась взрослым, что не может уснуть, и ей подарили замечательные беруши. Долорес могла бы воспользоваться ими и теперь, но не видела смысла. Сейчас мешающий спать шум был внутри неё самой. Это ее собственные мысли заставляли девочку бесконечно ворочаться в постели, не давали уснуть. Днём Долорес окружало слишком большое количество разных звуков: голоса людей и животных, стуки Каситы, шорохи одежды — все то, что не давало сосредоточиться и прислушаться к себе. Иногда Долорес казалось, что эти звуки — ощутимые удары по ее барабанным перепонкам, будто и вокруг, и внутри ее собственной головы сотни беспрестанно грохочущих тамтамов. К вечеру девочка сильно уставала от шума, порой настолько, что начинала болеть голова. Только ночью ничего не отвлекало, и Долорес могла слышать свои мысли. Обычно ей нравилось это время. Но сейчас к мыслям примешивалось что-то ещё, что делало их невыносимыми. Какая-то смутная тоска и тяжесть на сердце. Она скучала, скучала по дяде Бруно. Он был частью ее семьи, и сейчас Долорес его не хватало, несмотря на то что иногда она испытывала трепет, почти страх, когда его немного таинственная фигура, закутанная в зеленую руану, под которой копошились и попискивали крысы, спускалась к столу, бормоча себе что-то под нос. Пусть даже он нечасто ел вместе с ними. Все-таки основной причиной этого «почти страха» были крысы, которых Долорес не любила и до ужаса боялась. Однако дядя Бруно никому ничего плохого не делал, вопреки тому, что говорили в городе, а ещё он умел рассказывать чудесные истории, которые все племянники с удовольствием слушали. В этих сказках все всегда заканчивалось хорошо: добро побеждало, зло было наказано, а влюблённые женились. После одной из таких историй девочка захотела узнать, будет ли когда-нибудь у неё такая же любовь, как в сказке. Она выпрашивала у дяди предсказание, ни в какую не желая отступаться от своей затеи, собственно, как и всегда. А дядя Бруно, как всегда, не мог отказать своей племяшке. Память Долорес накрепко запечатлела песчаный вихрь, зеленое свечение и стеклянную табличку с изображением трёх фигур: мужчина и девушка, держащие друг друга за руки, и ещё одна девичья фигура, в которой без труда угадывалась повзрослевшая Долорес, стоящая чуть в стороне. Запомнила она и то, как поник дядя Бруно, едва видение закончилось, и тихое виноватое: «Прости, мне очень жаль». Повертев в руках табличку, девочка заметила, что изображение становится иным, если смотреть на него под другим углом. Два женских силуэта как будто менялись местами. Когда Долорес спросила об этом, дядя сказал, что это значит, что будущее пока не до конца определено. Это приободрило девочку, так что она не стала ни расстраиваться, ни злиться на дядю, что, кажется, очень его удивило. Прошло почти два месяца с тех пор, как Бруно исчез. Первые недели его искали, создавая ещё больше мешающего шума, впрочем, не особо усердно. Точнее искать начали только через несколько дней. До этого разозлившаяся на сына Абуэла запрещала искать Бруно, несмотря на уговоры остальных родственников, она считала, что он быстро вернётся. Но он не вернулся. Ни через день, ни через неделю, Бруно не пришёл обратно, и только тогда бабушка Альма забеспокоилась и попросила горожан помочь найти пропавшего. Те не могли отказать главе семейства Мадригаль, — семейства, благодаря которому и появился Энканто и которое каждый день приходило на выручку любому, кто в этом нуждался, — но Долорес слышала их разговоры и поняла, что никто из них на самом деле не хочет возвращения ее дяди. Горожане шептались, а порой и говорили вслух, что Бруно «накликивает беду» своими предсказаниями. В такие моменты Долорес очень хотелось закричать: «Неправда! Дядя хороший!». Но она знала, что ее не услышат. Сама Долорес тоже не смогла ничем помочь, ведь даже ей с ее супер-слухом не под силу найти человека, который не хочет, чтобы его нашли, в городе, где днём не смолкает людской гомон, а ночью оживают звуки дикой природы. А о том, что дядя Бруно именно прячется, она догадалась почти сразу. Иначе он мог бы позвать ее или хотя бы просто подать голос, но он, видимо, предусмотрительно молчал. И со временем поиски прекратились, город зажил своей привычной жизнью и, кажется, даже вздохнул с облегчением. В Касите с подачи бабушки все делали вид, что ничего не произошло. Но Долорес слышала, что ничего уже не в порядке, слышала и не могла это изменить. «Довольно! Мы больше не будем говорить о Бруно», — сказала Абуэла немного резче, чем нужно, когда кто-то из младших, — Мирабель, скорее всего, ведь именно она была к дяде ближе других и чаще проводила с ним время, — в очередной раз спросил, куда ушёл дядя. С того дня «не упоминать Бруно» стало правилом, но как же тяжело было его соблюдать! Однако Долорес старалась быть послушной, видя, как над мамой каждый раз сгущаются грозовые тучи, стоило ей бросить взгляд на пустующий стул Бруно, как бледна тетя Джульета и как напряжена бабушка. Долорес знала, что они все тоже скучают и переживают. По крайней мере она на это надеялась, хотя ей порой казалось, что они просто пытаются его забыть. Обычно Долорес гнала такие мысли прочь, но сейчас ей не давала покоя тревога за дядю. А вдруг с ним что-то случилось? Долорес встала с кровати, понимая, что все равно не уснёт в ближайшее время. Она решила спуститься на кухню и попить воды, может, так станет легче. Выскользнув из комнаты как была, в ночнушке, она в полной темноте, чтобы никого не разбудить, пробралась на кухню. Только там она зажгла маленькую свечку, чтобы ничего случайно не уронить. Все в доме спали, спала даже сама Касита. Днём здесь никогда не было так тихо, хотя, конечно, для Долорес любая тишина была относительной. Почти так же тихо было обычно в маленьком храме, куда они всей семьёй иногда ходили. Поэтому Долорес очень удивилась, когда услышала чье-то присутствие недалеко от себя. Быстро обернулась — никого. Прислушалась — все спят. Она давно научилась различать всех членов семьи на слух. Не только по голосу, как можно было бы подумать, но и по шагам — у каждого своя походка, — по звуку дыхания и сердцебиения. Сейчас Долорес слышала где-то за стенкой осторожные, но слегка шаркающие шаги, прерывистое дыхание, как будто человек немного задерживает его перед каждым выдохом и новым вдохом, и частое, громкое сердцебиение. Слышала шелест песка и крысиную возню. Она узнала бы эти звуки из тысячи других. Ошибки быть не могло, так звучать может только один человек — дядя Бруно. Долорес замерла, прижав руки к груди. Из помещения как будто разом исчез весь воздух, девочка ощутила себя зажатой между молотом и наковальней. «Он здесь, здесь, в стенах Каситы! Как давно? Надо рассказать всем, что дядя вернулся», — такой была первая мысль, пришедшая в голову Долорес. Но потом она услышала кое-что ещё: громкое и голодное урчание в животе, а также почти беззвучное, но только не для неё, шевеление губ. Девочка напрягла слух и смогла разобрать: «…хоть бы никто не заметил, я возьму только одну…». Сердце сжалось от жалости. Долорес была в смятении и решила, что сейчас ей лучше уйти с кухни и хорошенько все обдумать у себя в комнате, понять, как будет лучше для семьи и для дяди. Если сейчас она обнаружит своё присутствие, даст понять, что знает его тайну, вдруг он снова исчезнет? А так Долорес могла хотя бы быть уверена, что дядя Бруно жив и здоров. В ту ночь девочка убежала в свою спальню, напрочь забыв о жажде. Она приняла решение не выдавать тайну дяди Бруно родным. Он бы никогда не сбежал, не будь на то серьезной причины, которой Долорес пока не знала. Она могла догадаться, что это как-то связано с тем, что Мирабель не получила дар. Девочка надеялась только на то, что дядя не будет вечно прятаться в стенах Каситы. Однажды он вернётся и все-все расскажет, а пока она будет хранить его секрет и знать, что дядя Бруно в порядке. Настолько, насколько вообще может быть в порядке человек, скрывающийся от собственной семьи.