Вернись со мной в Пристань Лотоса

Он шел по пустынным ухоженным тропинкам, знакомым еще с юности. Здесь почти ничего не изменилось даже после того, как Облачные Глубины были сожжены дотла. Все блистало идеальной чистотой, даже воздух, казалось, был кристально прозрачным, хрупким, — того и гляди разобьешь неосторожным движением хрустальную тишину, нависшую над маленькими, ничем не выделяющимися домами адептов. Яркое солнце пробивалось сквозь листву деревьев, и на вымощенных белым камнем дорожках плясали озорные зайчики-блики. Наверное, только им здесь не писаны правила: делают, что хотят, бегают и резвятся. В этом безукоризненно чистом идеальном месте Цзян Чэн чувствовал себя неуютно. В родном Юньмэне ранним летним утром было почти так же спокойно, особенно если лодочники еще не собрались на пристани и не созывали редких прохожих громкими выкриками, а была лишь тишина, плеск воды и мерный стук шагов по доскам. Но там крикни — и голос разнесется эхом на много ли вокруг, зазвенит в горах и запляшет рябью на воде, а потом его подхватит веселый свободный ветер. Здесь же все звуки растворялись без следа в этой тишине, будто сама природа грозила пальцем и запрещала шуметь. Не верилось, что его вечно шумный шисюн живет в таком месте, и, по его словам, живет счастливо. Ведь Облачные Глубины — почти полная противоположность Пристани Лотоса, его дому. Чем же эта обитель спокойствия зацепила Вэй Усяня? Почему это место стало для него особенным? Почему он не хочет возвращаться домой? Наконец Цзян Чэн добрался до нужного ему строения. Он никогда не был у цзинши — незачем было приходить. А теперь он стоит почти что на пороге — осталось пару поворотов — дома, в который, как он думал, никогда не придет. В этой части Облачных Глубин уже не было так тихо. Еще не видя самого цзинши, Цзян Чэн отчетливо услышал смех и голоса нескольких людей. Он не хотел подсматривать, но выйдя из-за угла, так и застыл. На небольшой террасе перед домом расположилось трое: два Нефрита клана Лань и сам виновник всей ситуации — Вэй Усянь. Было странно видеть чужое лицо с такой знакомой солнечной улыбкой. Его голос был вовсе не похож на тот голос, котором он в юности рассказывал шутки во всеуслышание и который Цзян Чэн хорошо знал, но спутать эту манеру говорить он не мог ни с чем другим. И как не мог спокойно видеть, как юноша покатывается со смеху, потеряв всякий стыд и держась за Лань Ванцзи — а тот, к отвращению Цзян Чэна, был вовсе не против. Цзян Чэн совсем не привык, что его шисюн смеется так искренне не только в компании с ним и Не Хуайсаном. Не привык видеть его рядом с кем-то еще, возможно, не был готов увидеть. Чтобы не быть пойманным на подслушивании, он прошел вперед и кашлянул. Наконец на него обратили внимание. Вэй Усянь все еще похихикивал, пока главы Орденов обменялись дежурными приветствиями. Лань Ванцзи тоже вежливо кивнул гостю, хотя Цзян Чэн чувствовал, что он абсолютно не рад его видеть. Догадка подтвердилась, когда Лань Ванцзи тихо сказал: — У меня есть дела. Прошу меня простить. Мужчина коротко поклонился и ушел. Цзян Чэн был готов поклясться, что эта походка была быстрее, чем обычно позволяет себе величественный Ханьгуан-цзюнь. — Сичэнь, ты же останешься? — спросил Вэй Усянь с надеждой. — Если Глава Ордена Цзян позволит присутствовать при вашем разговоре, безусловно, — улыбнулся тот, и Цзян Чэну ничего не оставалось, кроме как согласиться. Не мог же он выгнать Главу Ордена из дома в его же владениях, как бы ему ни хотелось поговорить с Вэй Усянем наедине и укрепить шаткий мир, в котором держались их отношения. Вэй Усянь хозяйским жестом пригласил всех войти. Цзинши оказалось не слишком отличающимся от тех же домиков приглашенных адептов, разве что здесь было попросторнее, да мебели побольше. Сразу было видно, что здесь живет педантичный человек — все вещи по местам, ничего лишнего или вычурного. Хотя Вэй Усянь и сюда привнес свою долю хаоса в виде необычной мелочевки из их с Лань Ванцзи путешествий и засушенных растений. Он со смехом пожаловался, что перед приходом Цзян Чэна ему пришлось постараться, чтобы убрать весь беспорядок. Цзян Чэн пожалел, ведь ему хотелось вспомнить времена, когда он ругал шисюна за бардак в комнате. Сначала за столом была напряженная атмосфера. Цзян Чэн все молчал, больше спрашивал про жизнь в Облачных Глубинах. Вэй Усянь охотно болтал обо всем, нес всякую ерунду и бесцеремонно подтрунивал над остальными двумя мужчинами, и его беспрестанный смех понемногу разрядил накаленность, которую поначалу можно было ощутить почти физически. Вскоре Лань Сичэнь с улыбкой — не с той дежурной, которая играла на его лице на Советах Кланов, а вполне искренней — присоединился к рассказам. Они то и дело перекидывались шутками и дружескими подколами. Кажется, за эти года эти двое действительно стали близкими настолько, чтобы называть друг друга братьями. Разговаривали много: о жизни, о путешествиях, ночных охотах. В какой-то момент Вэй Усянь заскучал за чаем и встал из-за стола, чтобы сразу вернуться с двумя кувшинами Улыбки Императора. Лань Сичэнь сделал вид, что вовсе не замечает нарушения правил клана прямо у себя под носом, зато Цзян Чэн удивленно выгнул бровь. — Цзян Чэн, не смотри так! Должны же у меня быть свои запасы, — тут же замахал руками Вэй Усянь, поймав осуждающий взгляд. — А ты вовсю пользуешься привилегиями брата Главы Ордена, — ввернул Цзян Чэн. — Что в Пристани Лотоса делал, что хотел, что здесь беспредельничаешь. Вэй Усянь только плечами пожал. — Кто-нибудь еще будет вино? У меня на всех хватит! Лань Сичэнь вежливо отказался. Может, он и спускает младшему брату с рук нарушение парочки правил, но сам дурному влиянию не поддается, к его чести. Цзян Чэн же подумал и согласился: может, хоть вино заставит его расслабиться в чужой обстановке. Теперь он разглядывал заметно повеселевшего шисюна. Вэй Усянь так изменился. И даже не только внешность была виновата, но то, как он держался, как разговаривал, как шутил. И его аура была другой: ни следа от того юноши, с которым он ловил фазанов в ближайшем лесу. Теперь это был, пусть и громкий, веселый, шебутной, но все же возмужавший человек, повидавший и жизнь, и смерть, прошедший через многое. С каждым рассказом Цзян Чэн чувствовал, как растет между ними пропасть. Сколько же всего он упустил в жизни своего старшего брата. Когда это началось? После ухода Вэй Усяня с Вэнями, а может и раньше. Порывшись в памяти, Цзян Чэн нашел ответ. Конечно, после падения Юньмэн Цзян. Сколько всего он наговорил тогда в порыве ярости, смешанной с отчаянием. Сколько боли причинил Вэй Усяню, сам того не заметив. И даже не извинился. И извиниться уже не сможет, ведь глубоко в душе до сих пор винит его в смерти своих родителей, множества соклановцев, сестры. В том, что ему так рано пришлось занять место Главы Ордена и вести войска в бой. Он ведь был всего лишь неопытным юнцом, ребенком. Сейчас он-то понимал, что все совсем не так, и на самом деле, даже если бы Вэй Усянь не защитил Лань Ванцзи, не перешел дорогу Вэнь Чао, Орден Цишань Вэнь рано или поздно нашел бы предлог напасть. Но когда это, «рано или поздно»? Через год, два, пять лет? Они бы успели подготовиться. Может, все не обернулось бы так. Может, его родители были бы живы. Но Цзян Чэн и сам виноват не меньше. Только ему не хотелось этого признавать даже перед собой, даже стоя на коленях в Храме Предков. Он искал виноватых вокруг, только и делал, что ненавидел других, уничтожая всех темных заклинателей подряд, чтобы хоть куда-то деть свою ненависть, излить накопившийся за годы яд. Но не была ли это ненависть к самому себе, к своей никчемности? Да, именно. Он ненавидел то, как он слаб. Слаб был еще в детстве, когда аж на год позже шисюна сформировал золотое ядро, а потом тот и вовсе стал великим темным заклинателем, основателем демонического пути, которого боялся весь мир совершенствующихся. И как он слаб, как котенок, перед ним, Вэй Усянем, которого постигла мученическая смерть, но он вернулся и заставил мир признать его, а все, ранее его ненавидевшие, говорят о нем как о гениальном изобретателе, который помог избавиться от настоящего зла во плоти — Цзинь Гуанъяо. А что же Цзян Чэн? Пережил смерть родителей, своими глазами видел, как его дом сожгли, восстановил из пепелища Великий Орден, встал во главе войск, своими руками убил брата, а потом осознал, насколько ошибался насчет него. И после всего этого он остался в тени шисюна. Так и не дождался, что его будут вспоминать в разговорах не как шиди Старейшины Илин, а как Цзян Ваньиня. И даже так. Цзян Чэн всегда называл Вэй Усяня братом. До самой его смерти и после нее. Даже после стольких ошибок, разве он не должен быть самым близким ему человеком? — О чем задумался, А-Чэн? — прозвучал над ухом веселый голос Вэй Усяня, вырвавший Цзян Чэна из мрачных мыслей. — Не важно, — буркнул тот в ответ, залпом допивая оставшееся в чарке вино. — Нет уж, очень даже важно! Мы тут столько всего тебе рассказали, а ты даже мыслями не поделился! Цзян Чэн промолчал. Он снова задумался о том, что он сделал не так как брат. Чем он отличается от того же Лань Сичэня? Где он ошибся? С какого момента все пошло наперекосяк? Вэй Усянь не стал долго терпеть его грустное молчание и ткнул Цзян Чэна пальцем в щеку. — Ну же, А-Чэн, что там такого важного у тебя в голове, что ты никак это не выбросишь? Лань Сичэнь тактично сказал, что пойдет сделает еще чаю, и выскользнул из комнаты, чтобы не мешать. Как только за ним закрылась дверь, Цзян Чэн шумно выдохнул. — Кто он тебе? — видя непонимающий взгляд напротив, уточнил. — Лань Сичэнь. — Сичэнь-гэ? Брат, кто же еще! — удивленно ответил Вэй Усянь. — А в чем дело? — Брат, значит… А я? — А ты мой любимый шиди! — Вэй Усянь широко улыбнулся и еще раз ткнул Цзян Чэна пальцем. Раньше это могло вызвать улыбку, но сейчас в груди осталось только глухое раздражение. — Почему ты не вернешься в Пристань Лотоса? — Цзян Чэн смотрел прямо перед собой, ничего не видя. Почему ты еще здесь, если мог вернуться? — Вернуться… В Пристань Лотоса? — Вэй Усянь удивленно поднял брови. — Зачем? — Это твой дом, разве нет? Это место больше заслужило быть твоим домом. — Раньше была домом. А теперь я здесь живу, с Лань Чжанем. Здесь я больше нужен. Здесь меня по-настоящему любят и ждут. — Ты и там нужен. Ты нужен мне. — … Вэй Усянь вздохнул. Ему не хотелось заводить этот разговор. — А-Чэн, перестань, ладно? Все изменилось. В Пристани Лотоса мне давно нет места. — Есть! — воскликнул Цзян Чэн и вскочил с места. — Разве не ты сказал, чтобы я больше туда не возвращался? Тон Вэй Усяня холоден почти так же, как тон его мужа. Это удар под дых. А ведь правда, он сказал. Сказал и уже тысячу раз об этом пожалел. Да только кому есть дело до сожалений? Правду в народе говорят: слово — не воробей. — Я… Но разве не я — твой брат? Разве я не заслужил тебя больше остальных? — Ты — мой шиди, Цзян Чэн. А брат и шиди — разные вещи. — Но я же знаю тебя лучше всех! Я… Дверь открылась так, что двое спорящих даже не заметили стоящего на пороге Лань Сичэня, готового вступиться в любой момент. — Господин Цзян, не давите на Вэй Ина. Он не пойдет с вами. — Да что ты вообще можешь знать?! — взорвался Цзян Чэн. Ему была противна одна мысль, что кто-то занял его место. И что в первую очередь он, а не кто-то еще, виноват в этом. А он был виноват, еще как был. Разве он заботился о Вэй Усяне? Разве он не воспринимал присутствие всегда готового прийти на помощь брата как должное? — А что вы знаете? — вдруг резко спросил Лань Сичэнь. Вэй Усянь попытался встать между ними, но на его протестующие возгласы не обратили внимания. — Я знаю о нем все! — заявил Цзян Чэн с полной уверенностью. Он рос с Вэй Усянем, знает его как облупленного. Здесь-то не промахнется. — И что же именно «все»? — Лань Сичэнь явно не хотел уступать. Он всегда был категоричен, когда дело касалось его младших братьев, так что одергивание и «Сичэнь, не надо, ради Небес!» от Вэй Усяня он пропустил мимо, как и все последующие попытки его остановить. — Смотря что вы хотите знать, Глава Ордена Лань, — Цзян Чэн скрестил руки на груди. — Начните с простого, хотя бы с любимых занятий, — Лань Сичэнь отодвинул сопротивляющегося младшего брата за спину. Может, он не хотел бы вражды с Орденом Юньмэн Цзян, но это было дело чести. — Проще пареной репы. Любимый напиток — вино. Еду больше всего любит острую, а любимое занятие — охотиться на фазанов в лесу, — перечислил Цзян Чэн. — Господин Цзян, вы вынуждаете меня пойти на прямое столкновение. Вэй Усянь понял, что спор он уже не остановит, поэтому предпочел уткнуться лицом в ханьфу Лань Сичэня и затихнуть. Тот только позволил схватиться за свой рукав и продолжил говорить. — Любимый напиток — яблочный сок. — Ха, да быть не может! Он только вино и пьет! — Цзян Чэн, видя, что Вэй Усянь не встает ни на чью сторону, невольно начал волноваться, но показывать это не спешил, все еще уверенный в своей правоте. — Алкоголь заглушает неприятные мысли и стресс, — пояснил Лань Сичэнь. Он говорил тихо, но даже так без труда перекрывал довольно громкий голос Цзян Ваньиня. — Ну вы еще скажите, что он острое не любит. — Любил раньше, потому что острая еда вызывает яркие эмоции. Сейчас этого не требуется, и все блюда почти без перца, ну только чуть-чуть. — Потому что ваше ланьское пресное меню убивает, — встрял Вэй Усянь, вызывая улыбку у Лань Сичэня. — Вообще без специй это есть невозможно. — Зато полезно, — коротко оборвали его. — Ну а как же любимое занятие? — Цзян Ваньинь растерял былой пыл, но сдаваться пока не собирался. Он не верил, что настолько промахнулся. — Глава Ордена Лань, не хотите ли вы меня обвинить? — Вовсе нет, я ни в чем вас не обвиняю. Всего лишь защищаю честь своего младшего брата, — Лань Сичэнь был спокоен как водная гладь в безветренную погоду. — Но и любимое дело Вэй Ина — проводить время с младшим поколением и учить их новому. — И играть с кроликами, — глухо вставил Вэй Усянь, все еще прячась за спиной Лань Сичэня. — Ну и это тоже, — легко согласился тот. — Но как же… Ты же всегда проводил время со мной на охоте? — Цзян Чэн уже ни во что не верил, но все же спросил. — Ты всегда звал меня с собой, не спросив, нравится ли мне. Что мне оставалось делать? — проговорил Вэй Усянь. Его голос едва заметно дрожал. — Простите меня за эти слова, господин Цзян, — подчеркнуто вежливо обратился к нему Лань Сичэнь, — но вам пора посмотреть правде в глаза. Вы никогда не были Вэй Ину настоящим братом, а Пристань Лотоса не была домом. Наконец у него появилась семья и счастье, впервые за всю жизнь. Он не вернется с вами. Что-то в груди Цзян Чэна оборвалось и рухнуло окончательно. Он развернулся и вылетел из цзинши. Не бегом, но быстрым неровным шагом. В голове набатом отдавались слова: «Вы никогда не были ему настоящим братом», а спину будто все еще прожигал внимательный острый как нож взгляд Лань Сичэня. Не был братом. Не был и уже никогда не будет. Но разве Лань Сичэнь не прав? Сколько Цзян Чэн себя помнит, когда он ошибался или что-то не получалось, Вэй Усянь всегда был рядом, чтобы выслушать, утешить и помочь. Он всегда брал на себя наказания, терпел постоянную ругань Мадам Юй, а за спиной злые языки только и судачили про то, что он может быть незаконнорожденным сыном Цзян Фэнмяня, а Глава Ордена слишком много позволяет какому-то слуге. Конечно, он не мог этого не слышать, как не мог не сломаться под всем этим. Цзян Чэн даже видел один раз череду порезов на запястьях шисюна, но тогда просто в своей манере отругал и взял слово больше так не делать. Случай забылся, а Вэй Усянь продолжил купаться в озере, не снимая нижнюю рубаху. Теперь в памяти Цзян Чэна всплывали все новые и новые детали, которые он никогда не замечал, позволял себе не замечать. Невольно вспомнился распечатанный Суйбянь в его дрожащих руках и насмехающийся взгляд мертвых глаз Вэнь Цюнлиня. Почему он был так слеп? Цзян Чэн ругал себя за то, что пришел сюда. Он думал, что готов к этому разговору. Но он не был готов увидеть своими глазами то, чего сам дать не мог: искреннюю любовь, заботу и поддержку. Настоящую семью. Он не хотел знать правду о себе, предпочитал винить во всем кого угодно, но только не себя. Но Лань Сичэнь был прав, вечно бегать от самого себя не выйдет. Заклинатель вышел с территории Облачных Глубин и зашел в безлюдный лес. Где-то наверху беззаботно пели птицы, а он сидел под деревом, согнувшись под тяжестью собственной вины. Вдалеке шумел Цайи. А Цзян Ваньинь плакал, как в тот роковой день, когда он в первый раз потерял семью. Он думал, что больнее быть не может, но он не знал, что терять ее во второй раз — намного хуже.