Не утерянное

Bullets — Archive

      Гнев. Торг. Принятие. Какие там еще, сука, стадии? За столь короткое время Джонни, кажется, успел пройти через все, маринуясь в своих мыслях, словно в кислотном болоте. Вязком. Бездонном. Проигрывая воспоминания заезженной пластинкой, на которой записана только одна надоедливая мелодия. И от неё уже тянуло блевать. Долго думать, анализировать. Наблюдать. А делать больше было и нехуй. Немногие обременены такой бесхитростной характеристикой, как способность к размышлениям. Уж точно не тот, в чьей голове повезло застрять и за кем приходилось таскаться, как проклятое привидение с неоконченными делами.       Наставление одного твердолобого пиздюка на путь, сука, истинный.       В частности, немногим везёт так, как почему-то повезло рокеру. Хотя, блять, и «везением» всю эту хуйню назвать было сложно. До определённого момента.       Кульминация событий пронеслась перед глазами диким кровавым маревом. Шапкой ядерного гриба, взмывающего над высотками и отравляющего город гарью. Так же пугающе и так же завораживающе. На одном дыхании. Слишком резко, скомкано. Чем ближе к последнему рывку, тем тяжелее ему давались шаги. Каждый из них мог стать последним, если бы не природное, почти что самоубийственное, упрямство одного парня, с которым Джонни однажды очнулся на сранной помойке. Финишная прямая — ползком. Задыхаясь. И так отвратительно было просто наблюдать. Отвратительно было чувствовать прилив сил при этом; чувствовать, что минует ещё одна ёбанная секунда и Джонни, в нетерпении, сам спустит курок в уродливую обугленную голову Смэшера.       Но они должны были дойти до конца вместе. Оставалось только каждый раз нервно напрягаться в молчаливой ярости на каждую пулю, просвистевшую в сторону наёмника. Поддерживать. Удерживать съезжающую от адреналина и страха крышу на месте. И сложно сказать чью именно. Слишком всё перемешалось к ебени матери.       — Соберись. Ты лучше их. — чистая правда. Почти что ласково, словно пытаясь словами погладить по голове. Потому что сам когда-то был главным героем в идентичной истории. Каких-то пятьдесят лет назад. Самомнения тогда было больше, чем шансов на успех. Их нынешний штурм «Арасаки» — все равно что попытка суицида на двоих — шансов не грезил тоже. И как бы хотелось сделать больше. Сжимая в руке пистолет разъебать каждого, кто только посмел бы к ним сунуться. Единственной задачей было — не мешаться. Подсказывать. Наблюдать.       Перед его глазами то и дело рябило. Каждый такой момент ослеплял на несколько роковых секунд, грозя закончить их войну шальной пулей прямо в голову. Сильверхенд с перебоем между выстрелами слышал звон в чужих ушах, чувствовал лёгкое покалывание там, где у Ви сердце, норовящее выпрыгнуть из груди.       А потом все закончилось. Так же быстро, как и началось. Пронеслось одним мгновением, вывернувшим наизнанку душу.       И как же, чёрт возьми, приятно теперь ощущать под ладонью размеренное сердцебиение, запустив руку под чужую футболку с уёбищным принтом. Майка Джонни, в которой Ви отправился терроризировать башню, пропиталась кровью. Жертва за награду, превзошедшую все ожидания. Добротный кусок удачи, вырванный зубами у судьбы, поимевшей их всех во все щели и во всех возможных позах. Джонни вжимается пальцами в кожу на груди. Живая. Как и он сам. От Ви тянет чем-то сладким. Ёбнешься, как сопливо, но это первое, что подмечает про себя рокер. Возможно, из-за той синтетической дряни из автоматов. Галимые батончики со вкусом «почти натуральной» клубники, которыми наёмник закидывался в перерывах между беготнёй по всему Найт-Сити. И как же она, блять, приелась Джонни за это время — эта ёбанная клубника. Нахуй утруждать себя человеческим обедом в какой-нибудь забегаловке, когда жить осталось всего ничего?       Куда ведь благороднее тыкаться в каждый угол, как обезумевший, не зная куда запихнуть своё стремление помочь каждому нуждающемуся. В жопу бы себе запихал. Робин Гуд блядский. Хоть попросил бы у кого-нибудь что-нибудь взамен, кроме эдди. Зато теперь вполне реализуемо приковать чужую жопу к батарее, пока не оклемается.       — У тебя рука холодная. — то ли жалуется, то ли просто напоминает Ви, немного устало буркнув Джонни на ухо.       Поток мыслей, недовольных чужим, порой на удивление бескорыстным, поведением прерван. Сил хватает лишь на лёгкую ухмылку. Джонни чувствует мимолетную дрожь под хромированной рукой. Ви передергивает плечами, но не отстраняется, только задумчиво смотрит прямо перед собой. Значит, не такая уж и холодная.       — Ебать, какие мы нежные. — уже вслух усмехается рокер, нарочно перемещая пальцы протеза с плеча наёмника на его шею, мягким, насколько позволяет хром, прикосновением. В конце концов, терпеть никто не заставляет.       Но Ви терпит. А может ворчит чисто для приличия или, опять-таки, из упрямства. В ответ осторожно касается загривка Сильверхенда, путается пальцами в волосах. Джонни сразу же чувствует какое-то новое неизвестное покалывание на коже. Пробирает до самых кончиков пальцев. Это было странно, но приятно. Каждая секунда переживания за чужую жизнь теперь медленно погружается в забвение, позволяя отпустить; эти прикосновения, сглаживают углы. Словно Джонни теперь пытаются приручить не только морально, но и физически. Он вообще слишком давно ничего не чувствовал. Ни голода, ни, блять, усталости. В свободном доступе только эмоции: злость и раздражение, которым было суждено неумолимо разбиться. Растаять в смирении перед безвыходной ситуацией. Другого было не дано. Только если монотонно биться об стенку затылком, будто пытаясь напомнить себе что такое боль, пока Ви ковырялся в очередном терминале с неебически важными данными; в иррациональном желании не забыть о своих привычках зажимать меж пальцев сигарету. Такую же глючную, как и он сам. Ненастоящую.       Ныне комок оголённых нервов. Мозг чуть ли не готов прямо здесь же и расплавиться от всего и сразу. Даже усталость и тяжесть в теле с непривычки приносит какое-то блядское наслаждение, разбавленное горячим дыханием наёмника куда-то ему в шею.       Будто внезапное прозрение. Второй шанс, который не хочется проебать. Слишком громко, слишком ярко. Всё приобретает более чёткие очертания, реалистичные. Стоит прикрыть ненадолго глаза и голову начинает кружить от переизбытка ощущений. Вставляет похлеще любой дури. И наконец-то без задержек, ограничивающих и без того безрадостное заточение энграммы в биочипе. Что тут сказать? Чудо ебанное. То самое, которое обычно не происходит с такими, как они. Не в этом мире.       Под окнами завывают полицейские сирены: напоминание, что город никогда не спит. Сегодня ночью привычный разбой на улицах, но уже утром все встанут на уши — новости о падении «Микоши» будут громыхать чуть ли не с каждого, даже самого милипиздрического, экрана. А пока у них одна сигарета на двоих, найденная в портсигаре той куклы с жестокой судьбой — Эвелин, кажется.       Они прислушиваются к дыханию друг друга. Первая передышка за, казалось бы, целую грёбанную вечность. Лежат слишком близко, словно в попытке слиться обратно. Потому что так уже привычно. Правильно.       Пованивает каким-то особым сортом отборной извращённой романтики. Или нездоровой привязанности. Но Джонни об этом не думает. Нахуй усложнять.       — Пиздец, странно. Будто так и должно быть, да? — всё так же тихо произносит наёмник и наконец смотрит на Джонни. Он прекрасно знает этот взгляд. Его можно было наблюдать только в самые редкие проникновенные моменты. Оттого они и были такими запоминающимися. Доверие, заслужить которое стало для Сильверхенда самым сложным испытанием. Наступив себе на горло открыть душу. И, к собственному удивлению, найти её отголоски в чужой. В эту секунду вдруг кажется, что Ви всё ещё может слышать его сознание в своём. А может оно у них уже одно на двоих. Хуй его разберёт, — Ёбанный биочип.       И снова точное попадание. Либо добавить действительно нечего, вопреки привычке выкладывать наёмнику своё непомерно важное мнение во всех подробностях, либо Джонни просто заебался. Вылезать из эйфории осознания, что у него наконец-то есть тело нет никакого желания.       — А молча покурить — хуй отвалится? — воспоминанием всплывает разговор с Альт в гримёрке. Очень далёкий, но услужливо освежёванный «Вудуистами». Красная табличка с подписью «каким мудаком не надо быть». После пятидесяти лет заточения в тюрьме душ стоит хоть что-нибудь да переосмыслить. А, быть может, это действительно всё влияние Ви. Но, пожалуй, некоторые вещи действительно не меняются.       — Ты мне говоришь? — возмущение в голосе наёмника расплывается самодовольством по венам. Джонни отчётливо слышит иронию, нежели настоящее раздражение. В следующую секунду Ви неожиданно тянет его за волосы. Больно. Сильверхенд рад этому чувству, кажется, даже сильнее, чем долгожданной дозе никотина. И, наверное, поэтому ничего не говорит, когда после этого у него ещё и совершенно наглым образом отбирают сигарету. Любой другой уже давно получил бы по ебальнику хромированной рукой за такие выходки. Сколько же, блять, винтиков этот мелкий засранец успел перепаять у него в голове? — Ну ты, сука, подумай! Чуть ли не впервые интересуюсь мнением Джонни, мать его, Сильверхенда, а тут выясняется, что ему хочется тупо «молча покурить».       Рокер лишь согласно мычит, не спеша так просто сдаваться чужому запалу. Назло. Да и сейчас слишком, блять, хорошо, чтобы думать. Пускай это и вошло в привычку.       — Джонни, я буквально... Чувствую, как тебя кроет от всего происходящего.       — И? Уже мысленно надрачиваешь? — и всё таки наёмник побеждает, заставив Сильверхенда вернуться в более осмысленное состояние. Приходится поменять положение: затёкшие мышцы болезненно напоминают, что потребуется время, чтобы ещё обвыкнуться. Ви каким-то невообразимым образом умудряется оказаться ближе, чем до этого, обжигая своим теплом сквозь одежду. Видимо, тоже назло. Потому что в таких условиях сконцентрироваться — непосильная задача, — Чё ты хочешь услышать? Я тоже не знаю, как работает эта кибер-шаманская связь. Поищи своего монаха с набором медитаций, если тебя это так ебёт. Может хоть он тебе какое-нибудь наставление высрет.       Джонни всё ещё чувствует покалывание в груди. «Это уже вряд ли пройдёт» — звучит в голове хрипло и устало. То ли всё тем же воспоминанием, то ли потоком чужих мыслей. Но рокер на самом деле надеется, что пройдёт. Нужно время. Хотя бы на то, чтобы понять чье именно сердце сейчас барахлит. Грань, разделяющая Джонни Сильверхенда и Ви давно разрушена. Наверное, была разрушена уже тогда, когда пуля продырявила одну недальновидную голову. Остались только многочисленные пересечения двух личностей, из-за которых их, видимо, так закономерно примагнитило друг к другу, когда они вернулись с рандеву со смертью. Живыми.       — А тебя типа всё устраивает? — Ви вскидывает бровь, явно удивляясь такому спокойному поведению вечно недовольного всем рокера.       — Да мне до пизды, если честно. Пока не начнёшь петь серенады о том, какой я потрясающий — «меня типа всё устраивает».       — Не мечтай.       Уж кого тут и можно назвать «мечтателем», так это именно Ви. Джонни даже думает, что, если бы ему пришлось писать что-то на его могильной плите — «мечтатель» подходит лучше всего. Коротко и вместе с этим многословно. Омерзительная, сука, мысль, неуместная. Но Джонни вообще много о чём успел подумать, пребывая в чужой голове. Как и представить, чем могло бы всё закончиться, сложись обстоятельства менее удачно для них обоих.       Сильверхенд пользуется выигрышным моментом: перехватывает наёмника за правое запястье и показательно разворачивает чужую руку так, чтобы им обоим был виден сгиб локтя — вернее то, что было чуть ниже. Татуировка с их именами, заключёнными в уродливое кривое сердечко. Ироничный эскиз, придуманный пьяным сознанием рокера теперь становится какой-то ебучей насмешкой над ними обоими.       — Тот факт, что ты до сих пор её не свёл только доказывает, что ты от меня в восторге.       — Иди-ка ты нахуй, Джонни. — Ви говорит беззлобно, руку не выдергивает — тянется к столешнице, чтобы потушить сигарету в смятой банке из под ни-колы и возвращается обратно под бок рокера.       — Ага. Как-нибудь потом.       Да уж, начинали на помойке, а закончили в кровати. Подохнуть со смеху. Удивительнее всего — что после такого продолжительного времени, когда ни один из них не мог остаться наедине с собой они всё ещё умудряются терпеть рожи друг друга. Но у них ещё будет дохуя времени обдумать всю эту ситуацию. И посраться к ебеням тоже. А сейчас можно просто, блять, расслабиться. Впервые за долгое время.