Bag of Milk Without a Milk

      Последние годы своей жизни Милке трудно назвать жизнью в тепле, сытости и заботе. Да и жизнью вообще сложно было назвать тот мрак и безнадёгу, которую девочка встречала и провожала изо дня в день, из раза в раз, вперёд и дальше, прогоняя мимо себя как бесконечную череду совершенно одинаковых завтраков, кусков мыла, походов, осмотров, таблеток, капсул и уродливых теней, цепляющихся за неё хищным взглядом, внимая каждому её шагу. С подавленной волей, лишённая родной гавани, где могла бы возникнуть её собственная идея, Милка лишь смиренно текла по течению, уже давно не вспоминая об ином мире, таящимся за пределами бесконечно глубокого колодца, не принимая совершенно никакого участия в своей вялотекущей жизни, наблюдая за ней, словно зритель.       Ей уже 19 лет. Казалось, будто целая вечность прошла с тех пор, как в последний раз в голове возникал противоречивого характера собеседник. В голову на запах лекарства приходил и уходил чей-то голос, совершенно неизвестный и не сравнимый ни с кем, кого Милка вообще могла слышать. А слышала она очень хорошо, ибо невообразимое повреждение сетчатки и зрачков повлекло за собой полную потерю понятия о цветовой гамме. С тех пор, как папа погиб, весь мир в её глазах исказился, превратившись в смесь красно-чёрных тонов. Она и сама уже не помнит, почему именно и при каких обстоятельствах, ведь Милке уже просто всё равно. С тех пор слух обострился. Общаться с голосом можно вовсе без органов чувств, лишь бы присутствовал мозг, ещё способный косо-криво посылать требуемые нейронные импульсы, да и принимать таковые. Голос был у неё в голове, не в ушке и не рядом с ним. Прямо внутри, он шептал на душу. И они долго общались, а после смены лекарств тот просто пропал.       Лекарства покупала ей мама, на протяжении нескольких мучительных лет воспитывающая её в одиночку. Однако, здесь сложно говорить о воспитании: отношения в семье сложные до безобразия. Мама почила умом, отняв у дочери связь с реальностью, девочка же совершенно не может найти темы банально поболтать. И так всегда, изо дня в день. Дочка сама у себя на уме, а мама… Милка даже не знает, где и с кем ещё существует мама. Возможно, она тоже совершенно одна и не менее несчастна, но девочку это уже не волнует, как и множество других вещей на свете. Слабая, лишённая мотивации и всяческой тяги к жизни, она снова и снова вскакивает со спального мешка от очередной дозы ночных кошмаров, а затем поднимает взгляд на чёрное пятно, почти всегда глядящее на неё из-за окна. Солнце ему имя. А потом происходит что угодно, лишь бы не помереть со скуки. Последние три года она находила утешение в физических упражнениях. Сначала качала руки стоящими в комнате радиоприёмниками, потом научилась отжиматься, крепче стал пресс… Ходить и жить стало проще, но на душе от того не было никакого просветления. Один сплошной мрак, разбавляемый редкими каплями свежей водицы в лице нового спортивного достижения, о котором знала лишь она сама.       Дни без счёта пролетали мимо девушки, ныне совершенно взрослой… Однако, именно эту дату она запомнила — двадцатое апреля. Сегодня приехала новая партия отравляющих мозг веществ, чёртовых таблеток с неразборчивым содержимым, напоминавшим хоть сопли, хоть порошок со стола, но не как что-то здоровое, чему можно довериться, что можно с чувством восполнения здоровья проглотить. Она давно думала: «Не хочу это пить»! Но мама настойчива. Мама груба. Она будет бить, приговаривая: «Пей, блядь, почему ты такая тупая»? А потом ещё добавит своё добивающее «Скотина». Снова синяки, снова будет отдаваться по всему телу боль, возникающая то тут, то там. А потом ещё и повторяющиеся из раза в раз нарративы о здоровье и послушании. Милка и так уже давно не может иметь детей, но заботливые руки матери отбили всё, что только осталось под кожей, лишь бы наверняка. Потом вместо живота она стала бить по голове и в грудь — уж слишком сильно доченька кичилась о своей силе.       Грязный спальный мешок и регулярная беготня в сортир уже не вызывали сильного волнения и казались чем-то обыденным. Спала Милка фактически на полу, ибо кровать давно продали. В комнате был балкон, почти всегда открытый, зимой сквозь старые оконные рамы ловко проникал убийственно холодный ветер. Из-за него девушке иногда приходилось спать в куртке. Старый ноутбук покрылся толстым слоем пыли, истлевшими фотографиями укрыты ветвящиеся на стенах трещины, засохшие растения источали дух смерти и полного затишья. Они стояли на угловом столе, за которым девушка когда-то сидела тёмными вечерами, общаясь с сомнительными друзьями через соцсети (А в жизни друзей у неё и не было), занималась 3D-моделированием и сочиняла, играла, да слушала музыку… Было много дел, а затем всё оказалось перечёркнуто резким заключением врача.       Но никогда не стоило выходить тогда, когда Милка не знала сама. Где-то недалеко от сна на кухню заходить запрещено. Она слышит чей-то чужой голос, но уже настоящий, мужской. Иногда он не один. Несёт смехом, громким голосом, и терпеть девушка может по несколько часов, пока странные гости не уйдут, либо не заснут на кухне, либо в комнате мамы. Иногда Милка видела их: выглядят те паршиво, похуже кассиров в гипермаркете. Незнакомый запах, пленящий своей природной необычностью, может стоять по всей квартире хоть до самого утра. Иногда жутко воняет в туалете, но тошнотворные веяния стоят там уже почти всегда, что уж говорить…       Ноги вновь внесли её тело в привычную ванную комнату. Милка до того пристрастилась к маршруту из ванной к себе, что в её воображении зеркало с раковиной стояло чуть ли не возле балкона. Её глаза представляют мозгу собрание различных упаковок, банок, пластиковых пластин, содержащих в себе миллионы разных таблеток. Воображение старалось очерчивать каждое тело неким чёрным контуром, но отдельные элементы сливались между собой красными тонами, отчего каждую упаковку и таблетку приходилось определять либо по интенсивности красного оттенка, либо на ощупь. Они все, блин, были красные! Поэтому девушка и пила всё подряд. И всё было хреново. Мать особо не заботило, что её дочка выпьет, сколько и когда, поэтому все препараты круглые сутки стояли в одной большой куче между зеркалом и покрытым разводами краном. Последние месяцы она лишь говорила: «Пей». Раньше у неё было хоть какое-то сопереживание, правда ведь?       Вторая, пятая, восьмая таблетка… Их пьют, и дело не кончается. «Бедные таблеточки» — думает она — «До чего же жестока ваша учесть. Но не переживайте, скоро я выпью вас всех».       То наполняется её стакан, то вновь осушается, и цикл этот длится уже несколько минут. Ей кажется, что тело уже переполнено водой, что она не может больше, но допила ещё не всё. «Ладно» — внезапно решила девушка — «Больше пить не буду. Эта последняя на сегодня».       Так Милка начинала каждый свой новый день. Потом что-то добывала себе из холодильника, будь то колбасу, крекеры-печенья, хлеб или, чаще всего, заварной лапши по 20-30 рублей стоимости. Несмотря на свой внушительный рост, она ела не очень много. Мелких кусочков мяса при лапше с этими приправами ей хватало на весь завтрак, а если перекусить яйцом, то можно даже отложить обед. Частенько она и не ужинала вовсе, мечтая о молоке. Но никогда не смея к нему притрагиваться. Вместо него девушка нажиралась творогу и ложилась спать с мыслями о полной цикличности собственной жизнедеятельности, видя сны, полные разной несусветицы. А иногда и того, что случилось с ней вчера, восемь лет назад, или случится через неделю, или не случится никогда, или случится так, как не случится с ней, или не случится с теми, с кем уже случилось, но случится тогда, когда она не знает сама...       — Наверное, завтра я начну не со взгляда в окно, а со взгляда на дверь. А потом не вдохну воздуха и потяну руки, а потяну руки и вдохну… А потом начну с качания пресса, а не отжиманий. О, о! И маме я пожелаю не доброе утро, а... А-а сдохнуть поскорее! Да, это будет действительно отличный день!       И снова, снова, снова. Погоня за чем-то новым, выбивающимся из рутины и выкрашивающим день в иной оттенок красного, с каждой новой неудачей только сильнее давит на нервы. Срыв за срывом, снова прибегает мать с полуживым лицом и начинает кричать да расспрашивать, чё она орёт, больная совсем… Всё в таком духе. В этом доме, где своё горе уже никак не выразить ни душевным разговором, ни криком, жить становится совсем тоскливо. Однако, Милка, ранее глубоко уверенная в том, что таблетки только уничтожают её жизнь, в один прекрасный момент, вновь ощутив на себе все тяготы социального взаимодействия, уселась на спальном мешке. Оставив тапочки в стороне, а спиной уперевшись в стену, она сидела так буквально пару минут, пока к мозгу, спрятавшемуся под горячей черепной коробкой в пределах полумёртвого человеческого тела, кто-то вежливо не обратился.       — И сколько же ты пытаешься достучаться?       — Не помню, — спокойной ответила девушка, не двигаясь с места, да лишь прикрыв глаза. — Долго.       — До того, как ты стала сильной?       — Как это, сильной? Чем?       — Телом. Ибо дух твой и до того силён.       — Нет уж, неправда! — Милки игриво посмеялась, однако, ощущая на себе невыносимую тоску. — Я плачу. Нет во мне никакого духа.       — Плачешь, но не сдаёшься. В этом и есть дух. Сколько ты терпишь?       — Долго, я не помню.       — До того, как ты стала сильной?       — Задолго до этого.       В голове на несколько секунд воцарилась тишина, ровно как и в комнате. И в квартире. Мир столь же внезапно замолк, как и появился. Осознание пришествия некоего чужого существа в своё сознание смутило девушку только сейчас. Потерявшись в гранях времени на несколько секунд, её разбудил лишь автомобильный гудок, раздавшийся со двора.       — …а разве я сильная?       — Ты сильная, Милки. Тебе это дано и природой, и волей. Но ты используешь свои силы не полностью. Ты банально ленишься, да и не знаешь должного ответа на свой вопрос. Боишься раскрывать свой истинный потенциал.       — Да не ленюсь я! Я каждый день занимаюсь! Что, не знаешь? Не видел никогда?       — Сохраняй спокойствие. Равновесие стоит держать не только на крышах домов, твоё поведение должно иметь рамки… В определённых сферах. Кое-где от этих рамок стоило бы избавиться для дальнейшего благополучия.       — Что ты имеешь в виду? И-и… Кто ты?       — Моё имя написано на упаковке. Я просто тот, кого ты самовольно впустила в свою голову. Твой друг, скажем так. Хорошие друзья приходят на помощь и самоотверженно спасают положение, а потому я здесь.       — Откуда мне знать, хороший ты друг или нет?       — Дело твоё. Я не заставляю тебя слушаться моих советов по поводу решения своего жизненного кризиса. Если хочешь — просто выкинь меня, и дело с концом. В свои годы меня много кто перепробовал, и-и, знаешь ли, люди остаются довольны. Каждый из них ныне счастлив. В любом случае, меня бы тогда убрали с прилавок всех аптек в городе, так ведь?       — Может быть… Так и есть. Я не знаю, могу ли я доверять твоим словам.       — Я бы просто так себя не афишировал, если бы хотел тебе навредить. Плохой друг, да и не друг это был бы вовсе, молча воздействовал бы на твоё подсознание в своих гнусных целях. И ты бы никогда не узнала, что довело тебя до смерти. Я лишь как наставник: просто указываю на верный путь, по которому ты должна шагать навстречу рассвету.       — Мне кажется, ты играешься на моих чувствах. Создаёшь иллюзию-ю… Чего-то?       — Как я могу не помочь человеку, который в гордые девятнадцать лет не способен выразить свою мысль?       Поток чётких измышлений Милки был перекрыт, словно краник вентилем. Ранее что-то накатывало на язык, но теперь всё встало окончательно. От ощущаемого при разговоре дискомфорта она раскрыла глаза и недовольно сложила руки на груди, продолжая водить глаза по узкому пространству перед собой.       — Я чувствую. Ты почти не изменилась с момента своей трагедии. Оно разъедает тебя изо дня в день, давит глотку. Нет кислорода. Ты задыхаешься?       — Чувствую себя ужасно.       — От чего?       — Серьёзно, я не хочу об этом говорить…       — Я не могу прочитать книгу по обложке. Милки, если ты хочешь получить шанс на спасение, то раскройся мне. Я — лекарство. И ты проглотила таблетку не за тем, чтобы я выдёргивал страницы и переписывал их в иную пользу. Я хочу, чтобы ты по иному взглянула на историю своей жизни, научилась вглядываться меж строк. Я не смогу помочь тебе, если ты сама не хочешь раскрыть передо мной свои переживания, измышления и мечты. Свою внутреннюю сущность.       — Что ты хочешь знать? — с нотками явного волнения спросила девушка.       — Я хочу знать всё.       — Как это всё?!       — Совершенно всё. С самого начала. Начни оттуда, где начинаются первые жизненные воспоминания. Я помогу тебе пройти этот путь и найти нужное решение, требующееся к исполнению в будущем. Доверься мне, Милки. Я не причиняю зла, я разрушаю его.       — Ты-ы… Считаешь себя добром?..       — Совершенно нет, если быть откровенным. Не привык делить мир на чёрное и белое. Можно сказать, что я просто врач, начинающий курс твоей психотерапии.       Таким образом Милки и некое лекарство сошлись в своём первом разговоре. Она легко доверилась ему, ибо речи незнакомца из головы казались тем последним лучиком света в этом тёмном царстве. Не испытывая полного доверия к собеседнику, если вообще имея таковое, девушка полностью отдалась размышлениям о своём прошлом, позабыв о том, где она, сколько времени, и как далеко это может зайти…