Мам, прости

«Ублюдок» Камэ испуганно вздрагивает. Даже не от внезапного объятия от родного незнакомца, а от мыслей. Не своих. Чужая ярость переполняла. Заставляла сжимать свободную руку в кулак и впиваться ногтями в мягкую плоть. Заставляла стискивать зубы до скрипа, так чтобы они превратились в пыль. Это были не её чувства. Не её память. Не её прошлое. — Ты здесь живешь? «Пошел к чёрту, уёбок!» Камэ на автомате кивает и тяжело сглатывает. Какой-то отдаленной частью еще адекватного сознания думает о том, что правильно сделала, что соврала: раз её дом рядом, значит её ждут. Значит при её долгом отсутствии — её пойдут искать. — Надо же… — Киё отстраняется от Камэ и задумчиво смотрит на престижные новостройки, которые глядели на них с высоты своего роста величественно и несколько презрительно. Затем он вновь заглядывает в её лицо и чуть отшатывается, когда обжигается о её пылающий ненавистью взгляд: — Знаю, мне стоит на коленях встать перед тобой и молить о твоём прощении. «А ещё лучше сдохнуть и больше никогда не появляться» Камэ прокашливается и незаметно для остальных щипает себя за запястье, чтобы осознать — она чувствует боль, значит всё ещё находится в этом теле. Значит всё ещё контролирует это тело. Но не мысли. В её голове словно происходит взрыв всех возможных — не её — эмоций от надежды до глубочайшего гнева. Будто бы во время фильма внезапно включили другую озвучку. Она продолжает молча смотреть на ожидающего мужчину, а её сознание, будто отделяется от неё самой. И реагирует самым бурным способом из всех возможных. — Чё за дораму ты здесь устроил? — Недовольно тянет их предводитель и хлопает Киё по плечу. Однако тот резко сбрасывает с себя его ладонь и сверяет презрительным взглядом. Делает шаг вбок, прикрывая собой и Камэ, и Хинату и чуть расставляет руки в стороны для внушительности. На их удивленный взгляд цедит: — Не смейте трогать мать моего ребенка. В голове стоит истеричный крик. Камэ рефлекторно дергается от него — и становится спусковым крючком для остальных. Двое парней тут же набрасываются на Киё. Тот оборачивается к ней, мягко улыбается краем губ — «сукин сын!» — и произносит лишь одно: — Беги! И Камэ его слушается. Ноги сами напрягаются и пружинятся. Она, практически, тащит задыхающуюся Хинату за собой. Вперёд, вперёд, вперёд. Не от драки, а от чужой дрожи, чужого рёва, чужой души. — Что происходит? — Они останавливаются только в подъезде девочки. Хината тяжело хватается обеими руками за — и так едва стоящую на ногах — Камэ и вопросительно заглядывает в её покрасневшее от напряжения лицо. Камэ едва контролирует собственные руки. Едва удерживается от того, чтобы не заткнуть уши и не закричать самой, чтобы перебить спектр чужих эмоций. Черт побери, это не честно! Не справедливо! Если она в этом теле, то оно полностью в её власти: от пальцев ног до самой последней клетки нервов. Тогда какого хрена её мозг сейчас ловит какую-то вторую линию? — Ты в порядке? Не ушиблась? Испугалась? — Камэ тяжело сглатывает подкатывающий к горлу рык раздражения — «как он только посмел в глаза мне посмотреть, поганец! Надеюсь его там отпинают как последнюю дворнягу!» — и двумя ладонями обхватывает лицо Тачибаны, чтобы сконцентрироваться только на нём и не слушать. — Скорее растерялась. Не поняла, что произошло. — Честно отвечает Хината и нервно оглядывает на закрывшуюся за ними дверь, словно ожидает, что к ним сейчас кто-то ворвётся: — Они не были вашими знакомыми? «Видеть этого урода больше не могу и не буду!» — Прости, что тебе пришлось видеть это. — Камэ мягко ей улыбается и чуть поглаживает её по носу, прежде чем выпрямится. Затем вновь берёт её за руку и отводит в квартиру. К счастью, Тачибана-сан уже вернулся со службы. Камэ рассыпается перед ним в извинениях и кратко обрисовывает ситуацию. Он принимает её поддергивающие плечи за реакцию на сильный испуг, потому настоятельно просит остаться её в квартире. Но Камэ качает головой — если она останется в замкнутом пространстве, то точно закричит, и навязывает свою компанию полицейскому, аргументируя свою позицию тем, что он не найдёт нужного места. Когда они доходят обратно, как и ожидалось — от тех двоих не осталось и следа. Однако Киё продолжал валяться у той самой стены. Весь скорчившийся от боли и грязный от пинков, он выглядел максимально жалко. «Мало досталось — надо добавить. А ещё лучше плюнуть в него!» Камэ не выдерживает и плавно оседает на корточки рядом с Киё. Тачибана-сан говорит что-то о том, чтобы она оставалась с пострадавшим, пока он прочешет местность — у Камэ находятся силы лишь на кивок. Это самое странное чувство, из всех что она когда-либо испытывала. Будто она не человек — а машина. Не личность, а механизм, в который в любой момент можно вставить новую ленту проигрывания. — Я знал, что ты вернёшься, Камэ. — Киё хрипло произносит это и слабо приподнимается на локтях. Отворачивается от неё, чтобы сплюнуть кровь и вновь поворачивается, но уже с улыбкой — будто ничего и не произошло: — Ты всегда была единственной, кому я нужен. Голова раскалывается от накала чужих страстей. Камэ резко поднимается обратно на ноги, когда видит, что Киё намеревается положить на неё свою руку. Киё понимающе кивает и кряхтит, в попытке подняться сам. Камэ смотрит на него с безразличием, в котором тонет малая доля любопытства. Но её сознание просто раскаляется до белого от переполняемой её злости. Это была злость прошлого. Злость той Ханагаки, которую он бросил. Той Ханагаки, которая поднимала ребёнка в одиночестве в самых жестких условиях. Той Ханагаки, которая любила его как никогда в своей жизни. И она не могла осуждать её за все чувства, которые та испытывала тогда и сейчас. Но её обескураживал тот факт, что тело начало подчиняться не только физическим рефлексам, но и мыслям. Их слияние было лишь вопросом времени. Однако, она даже и не представляла, насколько страшно тонуть в навязанных чувствах. — Вы мне снились недавно. Почти каждый день. — Киё, наконец встаёт и тяжело опирается о стенку. На удивление лицо было более-менее в порядке, лишь левый глаз заплыл, однако парень никак не отрывал ладони от печени и всё время морщился от каждого вздоха: — Начали где-то неделю назад. Приходили каждую ночь. Ты. И мой ребенок… — Мой ребёнок. — Камэ не выдерживает и прерывает его. А затем сама теряется: это сейчас рявкнула, она или оригинальная Ханагаки? Киё обескураженно улыбается и согласно кивает: — Да. Твой ребенок. Как ты назвала его? «Не твоё собачье дело» — Зачем тебе? — Брось. Жизнь уже достаточно меня наказала, чтобы я понял свой грех перед тобой. — Затем Киё неуклюже падает на колени перед ней и тяжело, показывая каждым своим действием как же сильно ему больно, кланяется, пачкая лоб в дорожной пыли: — Прости меня, Камэ. За то, что был тупым подростком, который слишком испугался ответственности перед тобой и твоим ребёнком. Мысли Ханагаки явно были не согласны с таким мягким эпитетом и в момент подобрали более звучные и подходящие. Но сама Камэ лишь устало хмурится и потирает переносицу: — Господи, встань. Не позорься. И меня не позорь. Спасибо, конечно за возможность сбежать и всё такое. Но, надеюсь, больше не встретимся. — Если каждая встреча с ним предполагает подобное раздвоение личности, то она согласна с Ханагаки: пошел он к чёрту. Она не собирается тратить свои не бесконечные ресурсы ещё и на него. — Ты прощаешь меня? — Он упрямо не отрывает головы от земли. Камэ нервно оглядывается по сторонам и замечает вдалеке, приближающуюся фигуру отца Хинаты. Поэтому спешно и от того нервно произносит: — Скажи, ты издеваешься надо мной? Подумай сам: человек, с которым ты хотел построить будущее бросает тебя с ребёнком на руках на пороге нищеты. Нет, бросает слишком важное для тебя слово: оставляет, попросту забывает о твоем существовании. А потом случайно попадается тебе на глаза, пытаясь тебя ограбить и в порыве каких-то ностальгических чувств решает принять пару ударов на себя. А потом падает на колени и просит забыть о восьми годах ада, на который он же тебя и обрёк. Тебя, кажется, ударили слишком сильно — раз ты так уверен в моем божеском всепрощении. — «Уебок!» Киё понимающе кивает и медленно поднимается. Молчит. Пытается собраться с мыслями и отряхнуть грязь со своей одежды. Второе получается не очень, зато с первым он — судя по его просветлевшему лицу — справляется на ура: — Тогда скажи: что я должен сделать, чтобы ты меня простила? Чтобы исправиться перед тобой. Перед ребёнком… — Заткнись! — Камэ прерывает и болтающего Киё, и второе «я» внутри себя. Затем выдавливает вежливую улыбку подошедшему полицейскому. Тот кивает её и опережает все её вопросы: — Я позвонил в участок. Скорее всего эти двое до сих пор крутятся где-то в этом районе. Так что до утра их поймают. — «Третьего тоже забирайте!» — Простите, что вам пришлось столкнуться с этим. — Нынче неспокойные времена. Вашей вины в их поступках точно нет. Преступления были и будут всегда, к сожалению, такова человеческая сущность. Однако то, что вы пытаетесь защитить нас от самих себя — уже достойно. — Камэ сама не понимает какую чушь произносит. Лишь бы не смотреть на Киё и не почувствовать прилив злости — уже своей. Скорее всего это просто ответ её сознания на ворвавшиеся эмоции. Человеческий мозг устроен так, что подражает всему — главное потратить достаточно времени для восприятия. — …это ваш знакомый? — Я отец её ребёнка. — Киё произносит это с такой гордостью, что возвращает Ханагаки обратно в реальность. Ханагаки смотрит на него сверху вниз и чувствует лишь тошнотворное чувство отвращения к этому человеку. Как он смеет называть себя отцом её Такемичи, когда единственное, что он для него сделал — это пожадничал купить презерватив? В этом вопросе даже у Шиничиро — и то больше прав так называться, чем у него. Тачибана смотрит на неё вопрошающе, но Ханагаки вновь ощущает, как её полностью пронзает самая дикая ненависть к человеку, напротив: — Он был вместе с ними, когда те хотели напасть на нас. — Она могла поклясться, что не открывала рот, однако слова слетали с губ сами: — Не знаю, почему он внезапно решил предать свою компашку. Прошу вас — арестуйте его, он тоже опасен. Почему-то впервые спустя восемь лет она чувствует удовлетворение. Со злорадством наблюдать за тем, как её первую любовь волочат по земле в попытке удержать — маловато для утоления её мести, однако достаточно, чтобы насладиться этим зрелищем. Сколько она пережила из-за этого урода. Сколько ещё бед её ждёт впереди? Она проклинает его всеми фибрами души. Как ни на что в жизни, искренне надеется на то, что его ждут муки похуже, чем её. В конце концов — она выдержит всё. Нелюбимого ребенка, отвратительную работу, босса, который постоянно пристаёт — если Киё Сакаки будет страдать вдвое больше, чем она. Внезапно Ханагаки понимает, что её телефон разрывается от звонков. Недовольно хмурится и достаёт его из кармана брюк. Отвечает, даже не глядя на экран телефона: — Мам, привет. У тебя всё в порядке? Ты задерживаешься… Ханагаки закатывает глаза и раздраженно бросает: — У тебя больше нет дел, кроме как названивать мне? Не понимаешь, что я занята и ты только отвлекаешь меня? Господи, за что мне такое наказание…