Мам, прости

Бывают такие дни, когда кажется, будто полюса меняются местами. Весь мир переворачивается. Придавливает тебя своей тяжестью и вбивает к самому ядру Земли. Шиничиро не понимает, каким образом дотащил своё тело до душа и даже помылся. Осознаёт автоматизм своих действий только, когда становится перед запотевшим зеркалом. Парень осторожно протирает стекло прямо ладонью, придерживая второе полотенце на бедрах. Вглядывается в отражение проступающее из тумана, как в бездну. Волосы не до конца просушены полотенцем, из-за чего с них продолжает методично капать. Тупой взгляд, тускло мигающий из-под синяков от недосыпа. Истерзанные губы — кожа с них снята живьем. И целая россыпь самых возможных шрамов и увечий. На любой вкус и цвет. На любую масть и историю. Можно перечислять каждый вместо овец перед сном. Шиничиро испуганно отшатывается. Поворачивается спиной к зеркалу и начинает судорожно надевать вещи прямо на мокрое тело. Черт, он живёт в жестоком мире. И уже давно привык к тому, что зачастую он оставляет следы на теле. Раны, которые со временем покроются корочкой, огрубеют, а затем сольются с кожей — но никогда не исчезнут. Потому что каждая отметина — летопись твоей жизни. Такая же уникальная и сложная. Такая же уродливая и беспощадная. Шиничиро по-детски зажмуривается, когда вновь вспоминает окровавленное и искалеченное лицо Такемичи. Врач сказал, что останется шрам. Но не сказал насколько глубокий. Достанет ли он до детской души? Шиничиро живет в жестоком мире, где всё решает насилие. Ты или тебя. Съешь или будешь съеден. Клишированные истины, которые никогда не устареют. Но они всего лишь дети. Он всего лишь ребенок. Сано запутывается в штанах и пару раз настырно дергает их в верх, прежде чем обессиленно опустить руки и опуститься на скользкий бортик ванной. Бывают такие дни, когда ты перестаешь быть в порядке. Желчь подбирается комком рвоты так близко к глотке, что хочется кричать только от одной мысли о том какое ты ничтожество. Бесполезная, сопливая масса, инертная и мерзкая в своем разложении. Был ли ты вообще когда-нибудь в порядке? Блять. Шин зарывается дрожащими руками в собственные волосы и сгибается в три погибели, словно хочет спрятаться от смертельного удара. Он повторяет про себя как мантру, что ни разу не сбегал ни из одной драки. Даже не думал отступить. Всегда смотрел только вперед. С ранних лет, без дрожи в переломанных пальцах цепко хватал людей и тащил за собой к свету. Он убеждал в этом самого себя? Что так в его жизни всё и было? Тогда, почему сейчас нет сил даже на то, чтобы поднять голову? Интересно, какое будущее видела Камэ каждый раз, когда смотрела на него? Сколько катастроф он ей сулил? Насколько нелепо он выглядел со своими попытками уберечь её и детей? Шиничиро горько усмехается. Затем откидывает голову и упирает невидящий взгляд в потолок. Он не знает сколько просидел, загипнотизированный клубами еще не осевшего пара. Вздрагивает и приходит в себя только от аккуратного стука в дверь: — Шин? Живой? — Голос у деда слышится каким-то совсем тихим, не типичным для него. Шиничиро мычит в ответ что-то положительное и вновь вскакивает на ноги, быстро одеваясь до конца. Когда проходит мимо зеркала, то старательно отводит взгляд, чтобы не пересечься с отражением. Поэтому открывает дверь в какой-то спешке: — Что ещё случилось? — Вопрос прямо в лоб, чтобы не было времени вновь задуматься о себе. — Ничего. Дети еще спят. Камэ тоже. — Непринужденное имя Ханагаки-сан отзывается болью, похлеще любого отита. Шиничиро продолжает смотреть на деда, в ожидании продолжения. Тот старательно отводит взгляд, но затем тяжело вздыхает и смотрит прямо на внука: — Давно с тобой не говорили. — Ага. — Оба продолжают молчать. Глупый какой-то диалог. Нелепый, несуразный и ненужный. Шиничиро хмурится и уже хочет скорее поторопить старика, который никак не мог собраться с мыслями. Но дед внезапно мягко — пусть болезненно и искривленно — улыбается: — Ну, может ты выйдешь тогда из бани, которую устроил? — И сторонится первым, чтобы дать парню пройти. Шиничиро подавляет тяжелый вздох, но покоряется. Они идут до комнаты старика в полной тишине. Интересно, когда он в последний раз был в комнате деда? Лет пять назад точно. Да, и сам дед свою комнату не особо жаловал. Его любимым местом была гостиная: из неё открывался прекрасный вид на улицу, чтобы вылавливать мелкое хулиганье в виде Манджиро и его друзей. А ещё там был телевизор, у которого дед частенько любил подремать и кухня, буквально, в шаговой доступности. По крайней мере так Шиничиро думал раньше. А сейчас внезапно увидел всё в новом свете. Его комната выходила на теневую сторону, окнами на задний двор, где неухоженные деревья разрослись настолько, что закрывали своими когтистыми ветвями остатки редкого солнца. Из-за этого здесь, практически, всегда царил полумрак, отчего и без того аскетичная комната в национальном стиле казалась ещё более пустой. Ещё более отдаленной от всей семьи. — Спилить этот дуб нахрен надо. Уже сто лет как стоит сухой. — Бормочет Шин себе под нос, пока оглядывается вокруг. — Я тебе спилю, захотел. — Строгая ответка прилетает сразу же: — Ты сначала своё что-нибудь посади-вырасти, а потом спиливай, садовод. Шиничиро закатывает глаза и садится на татами напротив деда, поджимая под себя ноги и выпрямляясь. Вновь воцаряется тишина. Младший Сано нетерпеливо перебирает пальцами край влажной футболки, пока дед опять полностью погружается в свои мысли. В какой-то момент теряются остатки терпения. Внук уже было хочет встать и бросить спешное: — Давай потом, мне бежать уже надо. — Но дед внезапно тихо произносит: — Этот дуб мой прадед посадил. Он тогда только-только построил этот дом. Все ему говорили, что земля здесь плохая — ни черта не прорастет. Но он не слушал. Всё стремился облагородить дом. Сделать его семейным гнездищем, родовым поместьем всех Сано, понимаешь? Шиничиро медленно кивает, не особо понимая куда занесло деда, но не рискуя перебивать его ностальгию: — А знаешь почему он выбрал именно дуб? Потому что это дерево всех воинов. Его символику часто используют в военных наградах. Потому что эта древесина сочетает в себе все нужные качества: несгибаемость, выносливость, мощь. Всё то, что прадед мечтал взрастить в своем роду. — Дед… — Начинает было Шиничиро, но его тут же сметает поток всё более громких и громких слов: — И взрастил! Вместе с дубом. За столько лет, мы вцепились корнями в эту землю. Питали её, а она нас, пока наши предки с гордостью смотрели на наши деяния. Запал старика потухает, так же внезапно, как и разгорался до этого. Дед Сано как-то устало выдыхает и изнеможенно опускает плечи: — Хотим мы этого или нет, но быть воинами — наша судьба. Быть Сано — наша судьба. Бороться там, где у других опускаются руки. Прорастать там, где другие бы погибли. Шиничиро поджимает губы и опускает голову, старательно подавливая в себе язвительные слова о том, где он видел эту судьбу и что он с ней там делал. Сука, как же несправедливо. — Несправедливо. — Дед произносит это в унисон с мыслями Шиничиро, отчего тот вздрагивает и поднимает голову, сталкиваясь с понимающим взглядом деда: — Знаю. Сколько раз я об этом думал, пока сидел в одиночестве в этой комнате. Борьба, война, почёт — бред. Дед закрывает глаза и судорожно вздыхает. Его руки сжимаются в кулаки так крепко, что кажется острые костяшки сейчас проткнут дряхлую кожу. — Я столько всего терял за всю свою жизнь. А сколько людей потеряло из-за меня. Не счесть… — Он открывает глаза и Шиничиро теряется из-за того, что видит в них слезы, не рискующие пролиться. Чужой голос вздрагивает, но упрямо продолжает: — Но самая главная моя боль и потеря под старость лет в наказание мне за всю мою жизнь. Я потерял обоих своих детей. Шиничиро перестаёт дышать, когда понимает, что речь идёт о его родителях. Мысли мечутся как бешеные: что сказать, что сделать, как успокоить, стоит ли вообще продолжать этот разговор. Но прежде, чем приходит к какому-то продолжению, дед быстро промокает глаза рукавом своего халата и ухмыляется: — Ты когда в детстве читал задачку по математике — такое же лицо делал. А потом, даже не попробовав решить, начинал реветь. Просто потому что боялся цифр. — Не правда. Не было такого. Не помню. — Шиничиро недовольно поджимает губы и стыдливо отводит взгляд, чтобы не сталкиваться с насмешливыми глазами деда. — Мужчина должен с достоинством принимать своё прошлое. — Дед прыскает. Затем шмыгает, сгоняя последние слёзы и залихватски ударяет внука по плечу. Но убирать ладонь не торопится. Нерешительно проходится вверх-вниз. — Ты так быстро вырос. — Ну да, мне уже давно не семь. Спасибо, что заметил. — Время…несётся, конечно, беспощадно. Когда-то ведь и мне было столько же, сколько и тебе. — Чужая рука безжизненно опускается с напряженного плеча и неловко повисает вдоль тела старика. — Ты уж явно был круче меня. — Тяжело вздыхает Шиничиро и поднимает голову, чтобы увидеть, как старик даже не скрывает своего согласия с этим тезисом. Однако затем он добавляет: — Но на мне не было двоих детей и немощного старика. — Он не слушает, когда Шин пытается тут же переубедить его, что никакой он не немощный: — Не ври, я всё прекрасно понимаю. В твоём возрасте у мальчишек на уме вечеринки, девчонки, всякая чушь. Думаешь, много кто становится главарем банды и борется с якудза? При этом продолжая оставаться хозяином дома? — Сомнительные достижения. У меня просто не было выбора. — Он всегда есть. Сбежать или остаться — главный выбор, который преследует человека всю его жизнь вне зависимости от ситуации. Шиничиро яростно сжимает руки в кулаки и опускает голову, чтобы скрыть от деда то, как болезненно искажается его лицо. Потому что…бывают такие дни, когда весь мир разом обрушивается на тебя. Заставляет прогнуться. Ломает каждую косточку. Заставляет прочувствовать всё твоё ничтожество. — И что хорошего от того, что я остался? Всем было бы лучше, если бы я не… — Заставляет усомниться в том, что ты когда-то им не был. — Если бы ты не… что? Если бы ты вообще не рождался. Потому что ты — амфотерное нечто, мимикрирующее под взглядом других людей. Без личности и мыслей. Не умеющий чувствовать не на показ, не за других. Абсолютно изуродованное тело с гниющим сердцем внутри — потому что ты не знаешь, как им пользоваться по настоящему. Ходячий труп, только зря занимающий чужое место. Кто ты, когда никто не смотрит? — Шин? — Да забудь. — Шиничиро заставляет себя поднять голову и мучительно растянуть губы в беззаботной улыбке. Как обычно лжёт. — Если бы я распустил Драконов еще в тот раз, то не было бы проблем с якудза. А может быть ты поэтому всегда и прорываешься с боем в центр всеобщего внимания. Так, чтобы софиты славы всегда были направлены на тебя? Потому что ты не знаешь, кто ты? — Это слишком философский для нас вопрос. Что было бы, если бы мы сделали то или не сделали этого. Людям будто не хватает реальной жизни и они проживают еще несколько в вечных сожалениях. — Ага. — Потому что ты боишься, что настоящий ты окажется правдой? Не выдумкой воспаленного мозга? Не измененным тысячу раз воспоминанием? Недостаточно тобой? — Распустишь их, когда вы победите якудза. — Подбадривающие слова деда делают больно на всех уровнях. — Займешься своим магазином, остальные будут тебе помогать, а там уже может быть скоро и женитьба. Всё наладится, ещё будешь скучать по этим дням. Шиничиро не выдерживает. Резко поднимается на ноги, но потом всё-таки заставляет себя замедлиться и повернуться к дедушке всё с той же фальшивой улыбкой, от которой сводит скулы: — Скучная жизнь нам только снится, дедуль. Пойду я, дети уже, наверняка, проснулись. — Ремнем по жопе и больше никаких опасных для жизни игр. — Ворчит дед и поднимается вслед за внуком, тяжело хватаясь за поясницу. Шиничиро хмыкает. Протягивает руку, чтобы помочь старику, а затем выпрямляется до невозможного: так, что мышцы начинают гореть. Бывают такие дни, когда случаются все катастрофы разом. Тебя одновременно и топят, и сжигают, и хоронят заживо. Но самое страшное не список всех трагедий, через которые нужно пройти. — Эй, Шиничиро. — Рука старика вновь оказывается на плече внука, заставляя его вновь повернуться к нему. — Я горжусь тобой. И всем тем, что ты делаешь. Ты, правда, молодец. Помни, что никто не справится с этим кроме тебя. Самое страшное, что тебе ни единым мускулом нельзя подавать виду того, что тебя что-то мучает. Потому что бывают такие дни, когда сказка об идеальном тебе вырывается из всех рамок фантазии — и начинает тебя душить. И тебе не остается больше ничего другого, кроме как подчиниться своему отражению.