***
Он успевает забыть, как выглядят звезды на ясном небе. Забывает даже затерявшуюся за облаками полную луну в ночи на открытых полянах. И совершенно неожиданно для себя вспоминает, едва взглянув в темную бездну, где яркие точки подобны маленьким созвездиям. Боги, как красивы эти глаза… Как он не замечал этого раньше? Во взгляде читается любопытство, а голова наклонена в немом вопросе. Ему, Аджаю, тоже интересно, что происходит и почему луна сегодня такая красивая. Лицо при голубоватом свете переливается, будто кристаллы на солнце. И с закусанной нижней губы взгляд быстро спускается ниже к шее, на которой до шума в ушах сильно хочется оставить красные отметины, лишь бы она не была такой белой. Точно ли вампиров не существует? «Все бы отдал за фотоаппарат» Он бы с радостью отразил этот застывший кадр на холсте, если б умел рисовать. Читал бы стихи, чтобы поделиться своими чувствами, но в голову приходит только проза, бессвязная, но с нотками восторга. Аджай коротко машет головой, чтобы оторваться от бессовестного разглядывания, и делает шаг ближе. Пэйган сидит на подоконнике, свесив ноги, и почему-то теперь этот факт кажется неприличным, а принятая поза слишком пошлой. Стоит сделать еще шаг — и руки короля резко притягивают за талию, сходясь в замок на спине. Так быстро и неожиданно, словно одним рывком его вытягивают из воды и дают шанс на глоток воздуха, чтобы, впрочем, в ту же минуту его лишить одним долгим властным поцелуем, настойчивым, будто он был когда-то против. И из прокусанной нижней губы алая дорожка все же оставляет свой яркий след на шее. Или… Нет? Аджай на мгновение отрывается и не видит ничего из того, что уже нарисовало воображение. Сделать это оказывается не так просто, как он мечтал, потому что король притягивает еще ближе, сжимает его бедра коленями, и на смену мурашкам по коже приходит жар в паху и краска на лице. Подлец. Сколько времени? Полночь? Час? Не важно, его слишком мало, чтобы тратить драгоценные минуты на лишние действия, только вот и торопиться совершенно не хочется. Потому он отрывается от покрасневших губ и с едва проскользнувшей победной ухмылкой наклоняется к шее, сдерживая внезапный порыв впиться в нее зубами. Может, вампир — это он сам? По крайней мере, жить может вечно. Здесь. Руками Аджай забирается под рубашку короля — единственное, что отделяет его от желаемой добычи. Да и она скорее для вида — верхние пуговицы уже расстегнуты и оголяют ключицы, а рукава и без того постоянно закатаны до локтей. Аджай не видит этих рук, сжимающих его ягодицы, но по памяти может проследить каждую вену. Они всегда чисты и ухожены — Пэйган следит за здоровьем и внешним видом, не отказывая себе в омолаживающих процедурах, вопреки стереотипам. И даже если приходится самому выполнять «грязную работу» — тут Аджай невольно вспоминает первый день и золотую ручку в крови — он делает это в перчатках. И тем не менее, руки у него сильные. Спокойно задушит, если потребуется. Аджай чувствует, как холодное тело Пэйгана покрывается мурашками от теплых пальцев. Ему жарко отнюдь не только из-за возбуждения, отныне он будет горячим до самой гибели, но вместо мыслей об этом он предпочитает карабкаться пальцами выше и дразнить легкими касаниями. Король не боится щекотки, как ни старайся, зато стоит ему в ответ провести один раз пальцами по голой спине, как Аджай, не разрывая поцелуя, коротко хихикает и улыбается уголками губ. Желая отомстить, он наклоняется и, подобно ежику, фыркает в ухо, но теперь не добивается даже мурашек. А сам все еще улыбается, пусть и не признает поражение. Он знает, что точно поможет — король не терпит, если что-то идет не по его плану. Интересно, будет ли он так же снисходителен в этом к Аджаю, как раньше? Улыбка становится хищной за мгновение до того, как Аджай касается губами шеи. Черт, какая же ледяная. И теперь сопротивление чувствуется — Пэйган мягко отталкивает его за плечи и пытается склонить голову, чтобы увернуться от ожидаемого укуса, но Аджай сильнее, а бежать из угла некуда. Он впивается в шею с таким рвением, будто хочет откусить кусок плоти, но на деле даже не касается кожи зубами. Нет, он все же не вампир. Что за бред? Их и не существует. Почему он думает об этом? Он отстраняется, любуясь свежей розово-фиолетовой отметиной сразу над ключицей, и косится на короля. «Ну, наигрался?» — читается его немой вопрос в темных глазах и к их блеску добавляется ухмылка. Да, он определенно будет снисходителен. Из раза в раз будет прощать Аджаю его ребячество, потому что искренне любит это настроение — Аджай знает, что любит, — когда загорается огонь в глазах и на месте вечно серьезного лица проскальзывает очередной коварный план. От этой теплой улыбки сердце быстрее колотится, бросая в жар, и к тяжести внизу живота прибавляются бабочки в легких, что мешают глубоко вздохнуть. Может, и не от улыбки… — Аджай, ты нормально себя чувствуешь? Просыпайся! Темные глаза растворяются в белом лунном свете и вместо себя оставляют все тот же белый узорчатый потолок и серость за окном. Нормально, как же. Бабочки сменяются комом в горле. Слишком обидно, чтобы остаться спокойным, поняв, что это был просто сон. Слишком хорошо для реальности, чтобы понять сразу, что это была не она. Час ночи? Луна? Смешно. Раньше восьми утра проснуться невозможно, как и заснуть позже полуночи. Да и не бывает здесь ни луны, ни солнца. Вот как выглядят сны, после которых действительно не хочется просыпаться. Аджай осматривается и помимо серости помещения замечает Пэйгана, закрывающего окно, в привычном розовом костюме и рубашке, закрывающей воротником всю шею, без доли растворившейся теплоты. Когда все так изменилось?.. — Аджай? — он оборачивается, так и не услышав ответ на вопрос. — У тебя температура? Ты красный весь. В глазах короля читается не ожидаемая забота, а самый настоящий испуг и Аджай даже знает, почему: у него не было температуры в день создания механизма, а значит, если она появилась сейчас — система меняется или система не работает до конца. И Пэйган может упустить что-то, для чего запер его здесь, потому что время возвращает привычный ход. Аджай не сдерживает разочарованного смешка. В отличие от Пэйгана, он знает, что точно не выберется, потому что это не температура. Ему плохо не физически, и от этого только хуже. — Что? Я… Нет. Нет, все нормально, — даже открытое до этого момента окно не мешает телу броситься в жар при одном только взгляде на подоконник за спиной Пэйгана. Это ведь было только что, черт возьми! — Просто крепко спал. «Так крепко, что даже кукушку не заметил» — мелькает в мыслях и Аджай, сонно потирая глаза, поворачивает голову в сторону часов. Две кукушки не заметил. Пэйган по обыкновению садится за стол, откидываясь на спинку стула, но Аджай не торопится идти к нему. Чувство, будто человек из сна и человек перед ним сейчас — абсолютно разные. Настоящий кажется отчего-то холодным. Не физически, как во сне. Будто чужим. Аджай говорит что-то о том, что надо привести себя в порядок, и под этим предлогом скрывается в ванной, хватаясь за края раковины, стоит только щелкнуть замку. Его мысли и правда не в порядке. Легкие не в порядке. Тело не в порядке. Он сам не в порядке. И пока вода беспрерывно льет, он невидящими глазами смотрит на слив, забывая моргать. «Просто устал» — говорит он самому себе, потому что больше не может найти объяснений, что случилось. Он не знает, почему теперь совершенно не хочет видеть Пэйгана. С ним перестало быть комфортно, как раньше. Потому что он запер его здесь? Вряд ли — в первые дни Аджаю это не мешало. Он слепо верил королю, думая, что тот не предаст, что он просто что-то скрывает. Никогда не предавал, не подставлял, не использовал без его воли. Может, он и не скрывает ничего в самом деле? Просто решил поиздеваться? Наказать за что-то? Тогда почему каждый день приходит, приносит все, что просит Аджай, от шахмат до книг и готов даже просто молча лежать? А может, Аджай все-таки просто устал. Он не хочет видеть Пэйгана, но без него намного хуже. Оставаться один на один с мыслями и тиканьем часов невозможно. Можно молча лежать с закрытыми глазами — и даже так будет легче, если знать, что Пэйган сидит рядом, и слушать его равномерное дыхание. Аджай выключает воду, наскоро умывшись и для вида слегка намочив волосы. Время выходить. — Ты задержался сегодня. Что-то случилось? — спрашивает он первое, что приходит в голову, лишь бы Пэйган не обращал лишнее внимание на его состояние. В конце концов, он садится на край кровати и накрывается одеялом до шеи, решив, что на нем так сказался сон и скоро все пройдет. Просто надо забыть те эмоции. Потерпи, просто нужно время. Аджай глубоко дышит и часто сглатывает, пытаясь подавить нарастающий кашель, к которому за столько недель все еще не может привыкнуть. Практически получается, но под конец он срывается. На уголке одеяла остаются красные пятна в знак того, что он опять проиграл маленькую битву с самим собой. Снова Пэйган стирает остатки крови с губ, приблизившись резко и бесшумно, на что Аджай только качает головой. Он давно перестал жалеть все, что привязано к этой комнате. Одеяло завтра станет вновь белым, окно целым, а он сам почти здоровым. Только принесенная салфетка с золотым причудливым узором останется грязной до тех пор, пока ее не постирают. И либо этим занимаются каждый день служанки, либо у Пэйгана просто есть пачка одинаковых тканевых салфеток. В любом случае, нет никакого смысла усложнять себе жизнь. — Так и что случилось? — вновь он переводит тему. — Пустяки. Повстанцы снова рассвирепели, — Пэйган кладет салфетку обратно в карман и садится рядом, приглашающе хлопая по ноге. «Как какую-то собачку» — думает Аджай, но покорно кладет голову ему на колени. Он совершенно не хочет спорить, объяснять причины или, уж тем более, отказываться от ласки рук, которые еще недавно во сне его безжалостно щекотали. — Думаю, они во главе с твоим дружком стали чуточку злее после того, как ты уничтожил их главную деревушку. — Я убил Амиту, это достаточный повод для злости. Интонация выходит слишком безразличной, будничной, и Аджай пугается. Это было всего несколько месяц назад и тогда он сильно корил себя. Ненавидел не меньше, чем Сабал, юная Бхадра и весь Золотой путь. Он убил ее случайно, когда поджег дома в Банапуре, не зная, что она спит в одном из них. Потому что она не должна была там быть. В ту ночь Бхадра должна была стать Тарун Матарой. Аджай предполагал, что Амиты не будет на церемонии, но точно знал, что она примчится, как только начнется спланированное им нападение. Должно быть, ей никто не сказал и она той ночью осталась дома. Но сейчас уже абсолютно все равно, — прошлый мир почти забылся и теперь кажется нереальным, будто был всего-навсего сном перед криком кукушки. — Сабал только рад был возглавить оппозицию и превратить ее в секту. Может, он расстроился из-за того, что его предал сын Мохана? — Или из-за того, что сын Мохана, — он передразнивает, делая здесь акцент, — уничтожил великий храм Джаленду и украл у них из-под носа девочку, которая в ту ночь должна была стать Тарун Матарой. — Проще говоря, мальчик мой, проблем ты им доставил немало. — Да, как и ты. Не удивлюсь, если Сабал во всем винит тебя. Что они сделали в итоге? Разрушили одну из крепостей? Я бы мог всех их убить в одиноч… — Не сомневаюсь, мальчик мой, но ты не можешь, — король шутливо щелкает его по носу и садится удобнее, чтобы в этот раз после визита еще час не болела спина. — Хотя бы по одной простой причине — никакого нападения уже нет. «Или потому что я заперт здесь и даже если тебя убьют — ничего не смогу сделать» Внезапно сердце начинает колотиться. А что, если его правда хотели убить? Аджай пропал, но вдруг Сабал подумал, что он просто сбежал или сейчас в укрытии, и решил отомстить? Он не стал бы отправлять людей напролом, если б нужно было спасти Бхадру. Сделал бы это тихо, потому что ее слишком хорошо оберегают. Хотел убить Пэйгана? Видимо, что-то меняется у него в лице или поднимает голову с колен он слишком быстро, чтобы испепеляющим взглядом уставиться на короля. В любом случае, это вызывает у короля подозрительный прищур. — Аджай, что-то произошло? — он даже прикладывает ладонь к его теплому лбу. Все еще не температура, просто стало жарко под одеялом. Тем не менее, линия меж бровей не разглаживается. — Скажи — я помогу. В рамках разумного, конечно. «В рамках этой комнаты» — читается между строк. — Поцелуй меня, — просит Аджай одновременно устало и с вызовом: взгляд расслабленно изучает лицо Пэйгана, а вот тело напряжено, будто готовится к броску хищника. Он знает, что король не откажет. Даже обрадуется, но виду не подаст, может, бросит пару саркастичных замечаний и сам послушно потянется вперед, будто не он уже король. Потому что он ждал этого. Точно ждал. Только Аджай не хотел его даже видеть порой, слишком обижен был. — Что ты опять придумал? — Пэйган косится с подозрением и складывает руки на груди. Он делает это так часто в последнее время, что Аджай перестает удивляться. Они оба изменились в сложившихся условиях. — Ничего. Просто соскучился. Ну пожалуйста, — во взгляде нет уверенности, только мольба, будто он не может сделать первый шаг сам. Будто не он создал между ними пропасть, которую теперь не может преодолеть. Пэйган цокает и выпрямляется, становясь коленом на кровать, чтобы дотянуться до губ Аджая и едва ощутимо накрыть их своими, обхватив лицо руками. Совсем не так, как во сне — сухо, безразлично, просто потому что его попросили. Три тика. Всего три чертовых тика длится этот момент, за которые Аджай успевает только встать вслед за ним на колени и схватиться за воротник розового пиджака, чтобы удержать равновесие. Но после король отстраняется и возвращается на место к изголовью. — Ну, я успокоил твоих демонов? Или кто у тебя там генерирует безумные теории? Аджай искренне жалеет о такой спонтанной просьбе, когда замечает скрытые воротником багровые отметины на шее Пэйгана. Свежие. Он так и остается сидеть на ногах, сжимая зубы и комкая одеяло. В этой комнате всегда темно: утром, вечером, с открытым окном или шторами — неважно. Не привыкшему человеку пришлось бы всматриваться, но Аджай находится здесь слишком долго и спокойно видит в темноте даже такие мелочи. Вот что за нападение его так задержало. — Ты… — Аджай медленно пятится назад и чем дальше — тем сильнее тусклый свет из окна падает на лицо человека, который намеренно запер его здесь, чтобы самому… — Кто он? Хриплый после кашля голос пугает даже его самого, когда он говорит шепотом, чувствуя, как сохнет во рту. А Пэйган просто вздыхает. Опять просто вздыхает, будь он проклят со своим характером. Смотрит на него, Аджая, снисходительно, как на балованного ребенка, управляет им, как хочет, и просто вздыхает. — Аджай, — предупреждает, на первый раз всегда тихо. — Как ты мог, ты просто… — он ожидает, пока появится ком в горле или все замылится перед глазами, неверяще качая головой, но нет, ничего не появляется, кроме едва ощутимого, как поцелуй, желания связать Пэйгана и держать здесь, на сколько хватит сил. В отличие от Аджая, его тело не будет обновляться, если он уснет, и выбраться он не сможет. — Ты… Он ждет второго предупреждения, что перегибает палку, как происходит всегда, если Пэйган не хочет отвечать, но его не следует. — Хватит. Я не железный, Аджай, — он говорит все еще тихо и спокойно поднимается с кровати, — и не собираюсь ждать, пока прекратятся твои истерики. Где я и с кем за пределами этой комнаты — тебя, уж прости, мальчик мой, не касается. «Я не железный» — раздается эхом в голове. «Тогда просто выпусти, если я больше не интересен тебе» «Я виноват, что отталкивал тебя» «Нет, ты сам меня запер, а теперь…» Он едва запоминает события после того, как гнев заглушил остатки самообладания. Возможно, он кричал, может, даже что-то или кого-то ударил или просто закрылся в ванной. Помнит лишь одно — как назвал Пэйгана сукой. Слишком много событий произошло для дня, который всегда повторяется.***
С громким хлопком Аджай роняет на стол тяжелую книгу, раскрытую ближе к концу. Пламя свечи мерцает и едва не гаснет. Он переоценил зрение, подумав, что сможет читать в абсолютной темноте, а теперь сидит, крутит в руках сложенный вчетверо лист бумаги и жалеет искренне, что вслед за телом на утро не обновляется память. «Привет, Аджай. Надеюсь, ты чувствуешь себя уже лучше***
Впервые в этой комнате Аджай чувствует запах травы и свежести. Воздух такой, что можно спокойно вздохнуть полной грудью. Казалось, больше он никогда не сможет, но вновь эта комната приносит новое открытие. Нет, ничего чудом не изменилось, просто из раскрытого окна дождь капает на пол, а ветер подбрасывает листья с улицы. Холод пробирает до мелкой дрожи даже через одеяло, зато теперь бьющиеся о подоконник капли слышно так хорошо, что шум заглушает тиканье часов и даже скрип двери гаснет под грохотом ливня. Он лежит, не сдвинувшись с места, с момента пробуждения, взгляд направлен на большой письменный стол справа от кровати, набитый маленькими свечами. Пытается смотреть не на них, а на дверь вдали, ведущую в ванную, но не выходит и в голову раз за разом тянутся воспоминания первых месяцев жизни в Кирате. Как однажды из-за упавшего канделябра чуть не сгорел ковер, и король всерьез подписал закон о запрете зажигания свечей, без особого наказания, как такового, и действовавший только на территории его крепости. Аджай отбрасывает моменты в памяти о том, что случилось, когда король раскрыл его, зажигающего эти чертовы свечи. Король… Даже это слово он шепчет одними губами, но больно так, будто во рту он сжимает острый осколок стекла, режущий небо. А горло сжимает ком из забытых в мгновение снов, которые приносили незабываемую радость, а оставили только чувство великой потери и огромную пустоту внутри. Хотя возможно, все это — просто не более, чем последствия его кашля и он драматизирует. Какая разница. Аджай не моргает, не двигается, хотя продолжает мелко трястись, что его совсем не волнует — болезни ему не страшны здесь, а к холоду за столько месяцев он привык. И все же, он нисколько не привык к боли. Ни моральной, ни физической. И только это останавливает его оттого, чтобы не вонзать себе нож в сердце для того, чтобы быстро пропустить день. Да и для чего? Отныне он заперт здесь навсегда с единственной надеждой, что для подобных случаев у комнаты есть его нормально живущий прототип, который однажды умрет естественной смертью и завершит этот цикл. На плечо ложится что-то теплое и крепко сжимает. Злосчастная мысль появляется всего на секунду — что все кончилось и над ним уже слетаются стервятники. А возможно, он со стороны просто похож на мертвеца. Он жмурится, готовясь к тому, что день обновится и придется закрывать окно, как и всегда раньше. Или к тому, что он проснется от обычного кошмара, осознавая, что никто в комнату не залетал и не может. И вообще, стервятников здесь ни разу не было. Об этом он подумает позже, а пока есть только секунда, чтобы понять — птицы здесь не причем и окно уже закрыто. Звуки с улицы затихают, а в комнате постепенно перестает быть так холодно. Аджай никогда не был врачом и почти ничего в этом не смыслил. Его максимум заканчивался на оказании самому себе первой помощи, чтобы успеть выйти из перестрелки и добраться до медпункта. И на слова о том, что нужно морально отдохнуть, он всегда скептически хмурил брови. Отдых? Он не уставал так сильно, чтобы устраивать себе выходные. Хотя в последние дни — или недели? Неважно. — он в полной мере ощущает, как мысли влияют на тело. Первые дни в этой комнате проходили относительно хорошо, тогда еще не было осознания, что же будет дальше. Аджай читал, много читал, шутил, что теперь никуда не надо ходить, играл в нарды, шахматы и все прочее, что приносил ему король каждое утро. Через несколько недель он объяснил механизм работы этого помещения и почему Аджай не может выйти из комнаты, опустив вопрос, для чего все это и сколько продлится. И Аджай, как полный дурак, решил не давить силой в попытках узнать, зачем его здесь заперли, объясняя самому себе тем, что король не станет причинять зла. И все же, теперь он привязан к безумной мысли, что однажды умрет здесь морально. Тело каждое утро обновляется, заживают нанесенные раны, царапинки, пропадает появляющаяся к вечеру тошнота и температура. Мысли не обновляются. Ощущение, что скоро он останется безжизненным овощем в этой брошенной комнате и механизм сам собой прекратится за ненадобностью. Впрочем, это ощущение разбивается о теплую ладонь, сжимающую плечо. Точно ладонь, а не когти хищника, но от этого факта Аджай только напряженно замирает, словно боясь спугнуть видение. Но ладонь давит сильнее, и Аджай очень осторожно поворачивает голову. «Пэйган Мин…» В темноте Аджай провел столько времени, что сейчас без труда может разглядеть каждую деталь его лица — от нахмуренных бровей и отросшей челки на лице до сжатых в тонкую полоску губ. И теперь, когда дождь остался за окном, а ветер притих, отчетливо слышно тяжелое, будто рваное, дыхание. Он сидит полубоком, словно прячет что-то в левой руке, и не отводит взгляда от повернувшегося к нему Аджая. Кажется, еще секунда — и его голос эхом разлетится по комнате, обволакивая единственного жителя ядом и сарказмом. Пусть назовет Аджая дураком, скажет, что тот стал слишком сентиментальным, стал похож на маленького ребенка, пусть прочитает лекцию о том, как важно быть воином или, наоборот, поразмысляет, нужно ли это вообще в нынешних условиях. Просто пусть что-то скажет, пока Аджай не убедил себя, что это галлюцинация. Вот еще секунда и… Тишина. Тик-так. Тик-так. Часы заглушают шум в ушах и Аджаю кажется, будто эти тики длятся целую вечность — он быстро поворачивается к королю всем телом и приподнимается, чтобы убедиться — рука не растворилась, как и он сам. И все же, что-то в нем изменилось. Короля трудно назвать молчуном, еще труднее — представить, что он сидит без движения. Если последнее бывало, то уж все вместе — тревожный звонок. Аджай трясет головой и часто моргает, чтобы вынырнуть из мыслей и вернуться в реальность. Хотя под конец проскальзывает ехидный вопрос: это время так замедлилось или король смиренно ждет, пока Аджай переваривает его появление? Аджай протягивает руку и едва ощутимо проводит пальцами по белым пуговицам рубашки, убеждаясь, что тело, скрытое под ней, настоящее и теплое. А после одним броском резко прыгает на Пэйгана, будто хищник, и валит на кровать, заключая в объятия и утыкаясь лицом ему в грудь. Несколько раз даже удается почувствовать стук сердца, прежде чем король его мягко отстраняет ладонью, хрипло кашляя. — Аджай, будь добр — отпусти. Больно. Аджай отстраняется, чувствуя, как весь поток его мыслей сплетается в один комок из двух слов: «Ты жив» Комок, который, впрочем, распадается на новое множество вопросов, бьющихся в ушах, будто волны о скалы, когда он видит, что же такого прятал король. Саму левую руку в гипсе. Аджай вновь оглядывает Пэйгана и лишь сейчас в глаза бросаются незаметные для посторонних, но такие явные для него, изменения: стала четко видна линия скул и волосы в темноте кажутся почти черными у корней. Аджай никогда не задумывался над цветом волос Пэйгана, но теперь вдруг понимает, что они всегда были крашенные. А еще изменились глаза. Привычный ему прищуренный взгляд превратился в усталый или скорее сонный. Аджай сглатывает. — Ты жив, — наконец он произносит это вслух. — Я боялся, ты погиб, но ты., — он снова опускает взгляд к руке, — что случилось? — Иди сюда, Аджай, — Пэйган подзывает здоровой рукой, поднимаясь выше к изголовью, и Аджай, подобно змее, обвивает его тело, устраиваясь головой у сердца, чтобы точно слышать каждый звук. И все это с такой нечеловеческой аккуратностью и непривычной ему скоростью, что напрягается каждый мускул. — Только не молчи опять, — успокоение он находит лишь под ласками руки, зарывшейся в теперь уже вечно лохматые волосы. И голос несвойственно ему дрожит после долгого молчания. — Я переживал, что что-то случилось, не хочу, чтобы ты вновь пропадал. Что произошло? Где ты был? — Ничего серьезного не случилось, Аджай, — Пэйган цокает. — Я просто был в коме. За трепетом от родного голоса Аджай едва не теряет главный смысл слов. Два стука сердца — и он почти вскакивает, но останавливается под давлением ладони и ложится еще ближе — так, чтобы лбом касаться холодной шеи. — В коме… — его собственное сердце начинает биться так быстро, что по нему невозможно считать секунды. И тело обдает жаром, то ли от того, что окно закрыто и в комнате теплее стало, то ли из-за того, что… — Я мог потерять тебя. — Не драматизируй, мой мальчик, — в тихом голосе слышна усталость. — Я жив. Я здесь. Даже все вспомнил. Почти. — Кто-то сбил твой вертолет? — догадывается Аджай и ловит на себе удивленный взгляд, чувствуя виском горячее дыхание короля. Он объясняет: — В тот день ты сказал, что нашел врачей, которые могут попытаться помочь мне, но они не в Кирате. Подумав, Пэйган несколько раз коротко кивает головой. — Это они тебя подбили? — Они меня спасли, Аджай. Нас подорвал Золотой путь, когда мы уже приземлялись. Злобные суки, ничего необычного. Теперь обвиняют меня, что я «сбил сына Мохана с пути истинного». Совратил, проще говоря. Аджай улыбается, сдерживая ехидное: «и в чем они не правы?». — И в чем они не правы? — Аджай улыбается, но после сразу добавляет: — Погоди. А как ты выжил? Кома… В Кирате нет оборудования, которое смогло бы поддерживать твою жизнь. — Есть, — коротко отвечает король. — Только не говори мне, что ты построил больницу за несколько месяцев. — Аджай, когда они найдут лекарство — у нас не будет времени везти тебя в другую страну. — Сумасшедший, — выдыхает тихо Аджай. — Я в шоке. Он поднимает голову и смотрит на часы, все еще довольно улыбаясь. — Ветер скоро стихнет, — оповещает он, косясь в сторону окна. — С момента твоего исчезновения я еще ни разу не находился в тишине, просто не досиживал до этого момента. Пэйган косится недобро, в темных глазах читается желание собственноручно придушить это неразумное сознание, выйти в реальный мир и вернуться обратно с утра, будто ничего не было. Должно быть, он который раз проклинает вечер перед этим вечным днем, когда не провел обыск и оставил Аджаю не только складной нож, но и целое мачете. — Я не вредил себе, — спешно заверяет он. — Я спал. Очень много спал. Он кладет голову обратно. — Сон не пропускает день, — все еще еще недоверчиво напоминает король. — Если проспать несколько часов — да, — Аджай вздыхает. — Я спал по шестнадцать. — Я говорил, что надо больше книг читать? Забудь, — Пэйган хмыкает. — Не помогает.***
Сколько ни было бы попыток проснуться раньше крика этой чертовой птицы — все заканчивалось провалом. Каждый день ровно в одно и то же время он просыпался от ее крика и лишь после этого мог уснуть дальше или лежать в кровати в попытках перебороть скуку и прожить еще день. И все же, его преследовало чувство, что проснуться раньше невозможно. Будто это не предусмотрено механизмом и он, словно в игре, просто сломается и не сможет что-либо прогрузить. Моментами Аджай тешил себя мыслью, что проснувшись до начала «уровня» он сможет победить систему и выбраться. Но он не мог. Однако сейчас… Нет, сейчас он тоже не может, но этим утром он просыпается с невероятной энергией и желанием светить самому вместо забытого им солнца. Уже как-то и не хочется пытаться вновь. Пусть он все еще мечтает выбраться в нормальный мир, но больше нет горечи от каждой неудачной попытки. Хорошо, Пэйган, если выпустить можешь только ты — придется дождаться. Аджай больше не будет ждать морального разложения, лежа в кровати, пока ветер захватывает все помещение кроме кокона из его одеяла. Сначала он просто бродит по комнате, шутливо размахивает мачете, считая, что пора наконец вернуться в жизнь и привести тело в норму. Может, и кашель перестанет хоть на время драть горло, если научиться дышать полной грудью. В любом случае, оставаться при таком настроении в постели — преступление. И теперь, когда кончается ветер, он вытягивает руку вперед из окна и наблюдает, как крохотные капли падают с большой скоростью на ладонь и скатываются вниз по пальцам. А стоит вылезти самому, придерживаясь руками за стену, — как дождь атакует уже лицо. Совсем по-детски Аджай улыбается и поднимает глаза к темно-серому небу. Словно он впервые видит эти густые неподвижные при первом взгляде облака, словно не эти капли из недели в неделю доводили его до немого крика. Словно не это окно он с десяток раз успел разбить в порыве злости, после которой едва согревался одеялом. Пэйган обещал прийти именно к четвертому бою четыре дня назад, должно быть, чтобы убедиться — это время без него Аджай не впадет вновь в состояние овоща и будет бодр. Но Аджай превосходит сам себя в это утро — слившиеся было в его глазах с интерьером свечи горят все до одной и теперь, вместо отведенной им для освещения полки, расставлены по всей комнате: на столе, подоконнике (окно пришлось все же закрыть), прикроватных тумбочках, даже в ванной комнате, про которую Аджай забыл с момента внезапного исчезновения короля. Пусть из одежды у него есть только потрепанные джинсы и черная легкая футболка — все это он с самого пробуждения приводит в порядок. Как показала практика — стирать ничего нельзя, потому что высохнуть не успеет, а сушить нечем. Но это не мешает очистить штаны от давней грязи, при виде которой он чуть было не тонет в воспоминаниях последних дней перед тем, как стал пленником механизма. Даже волосы сегодня не выглядят лохматыми — уходит всего сколько-то минут, которые Аджай давно уже не считает, на новую аккуратную прическу. За время заточения он не раз состригал себе волосы и сбривал бороду, однажды даже вышел встречать Пэйгана полностью лысым и бритым. Сарказму последнего в тот вечер не было предела. Еще неделю король смеялся, искренне жалея, что не взял с собой телефон для фото. Но если Аджай захочет повторить такой эксперимент в реальной жизни — грозился Пэйган — то в реальной жизни он в мгновение станет звездой. Впрочем, в тот вечер, после этих слов король сразу замолчал. Если Аджай захочет… Если он вообще сможет выбраться. Аджай вертит головой, пока умывается, чтобы прогнать ненужные мысли. Сегодня только счастье. Поэтому выбор падает на подровненные концы его шевелюры и сбритые виски, совсем непохожие на королевские. Эх, и давно он не менял прическу — с подросткового возраста, где долго не стричься и не менять цвет волос считалось моветоном. Часы тикают и с каждым разом сердце бьется все сильнее под стать этим тикам. Впервые здесь Аджай боится не успеть и боится идущего времени. Можно ли назвать это свиданием? На небольшом столе четыре свечи стоят хаотично. В комнате светло, шторы распахнуты. Тепло и пахнет вишневым гелем для душа из ванны. Кожа скрипит от чистоты, но ладони все равно потеют и с лица не сходит улыбка. Невозможно сидеть спокойно. Когда там уже?.. Пять тиков осталось. Пять, четыре, три… …ну же, обещал придти вовремя… …два, один. Двери настенных часов открываются и из них вылетает птица, впрочем, больше похожая на воробья по форме и цвету, а не на кукушку. И почему каждый час так громко… На периферии он видит размытый розовый силуэт, стоит часам замолчать, и сам пугается от своей реакции, подобно роботу вцепившись взглядом в вошедшего Пэйгана. И взгляд этот отводить совсем не хочется. Но в его руках шуршит чехол для одежды и это выводит Аджая из задумчивости. Через прозрачную часть легко разглядеть темно-синий рукав. Значит, свидание? — Ты весь светишься, мальчик мой. Замечательно, — он передает костюм и мягко поправляет его еще влажные волосы. — Это тебе, переодевайся. Аджай улыбается еще шире, едва сдерживаясь, лишь бы не броситься Пэйгану на шею, пока он кладет огромную коробку на кровать и указывает на дверь ванной. Аджай едва ли успевает что-то понять, но когда дверь позади закрывается — черезчур медленно выдыхает. Костюм подходит настолько идеально, будто Пэйган тайком сделал все мерки, пока Аджай спал. Может и так, а может кто-то просто забыл, сколько костюмов, висящих без дела в шкафу, уже было изготовлено за несколько лет. Вкус у короля отменный — пиджак переливается оттенками синего, в плечах становясь почти бирюзовым, ровно как и рубашка, что скользит по телу после каждого движения. Аджай ловит себя на мысли, что уже полминуты смотрит в зеркало и видит там счастливого влюбленного и скучавшего дурака. Совсем как в тот день, когда он бросил «сучьих террористов» и явился на порог короля, который словно этого и ждал, с почти отцовской теплотой принимая дома непутевого сына. Как некстати его останавливает кашель, когда рука уже ложится на ручку двери. Сильный, горло дерет, а в мыслях только одно — лишь бы костюм не запачкать. На столе уже разложены несколько изысканных блюд, а пустая коробка бессовестно торчит из-под кровати. Ничего, завтра все равно пропадет. Важнее всего другое — человек в нежно-розовом костюме, ходящий по кругу от двери до стола. Им Аджай может любоваться вечно — даже похудевшим после комы, даже с гипсом на руке, — его, кстати, уже сняли, — но таким красивым. Зачесанные всеми заклинаниями, гелями и расческами назад волосы все равно спадают на лоб, когда Пэйган прячет лицо за ладонями, опуская голову. А когда складывает пальцы пистолетом, как в самую первую их встречу, и вновь шагает из угла в угол — морщинка между нахмуренными бровями становится даже милой. Аджай делает шаг вперед, выходя из тени, будто является народу в облике Иисуса. По крайней мере, выражение лица Пэйгана и то, как он цепляется пальцами в спинку стула, говорят о чем-то похожем. — Тебе идет, — несвойственно ему король сглатывает, оглядывая Аджая с ног до головы. — Ты очень красив сегодня. — Ты тоже, — Аджай запинается. Из-за стола пахнет наивкуснейшим стейком под соусом, и он сглатывает, понимая вдруг, сколько недель запрещал себе жить, есть и радоваться, пока находится в этом замкнутом круге. Но за этим пониманием приходит безумная мысль — что даже сегодня он не прикоснется ни к одному блюду, потому что главное его наслаждение пахнет дорогим парфюмом и выглядит как никогда красиво, что перекрывает собой любой физический голод. Если бы только они оба могли вечно быть такими же, как сейчас, но в реальном мире, где время течет и не возвращается назад… Как жаль, что из всех мифов существует в жизни лишь один — и это не вампиры, а древний артефакт Кирата. Он не садится, потому что тогда все затянется — светские темы для разговора, долгие переглядывания при легком пламени свечей и цветущее сердце от бесконечной улыбки. А у него по расписанию скоро поднимется температура, начнется слабость и к концу дня появится тошнота. Нет, точно не так закончится день на этот раз. И пусть дальше пламя отражается в еще пустых бокалах, пока он целует Пэйгана в уголок губ. Так невесомо, неловко, но до мурашек по коже нежно. Черт возьми, он безумно скучал. Еще сутки назад он что угодно бы отдал за любой из их первых совместных дней. Ответа не следует. Да это и не важно. — Ладно, Пэйган, твоя взяла, — Аджай отстраняется, глядя в темные даже при свете карие глаза. — Держи меня здесь, сколько нужно. Только приходи почаще. И не умри там, в своем реальном мире. — Как мило, что ты сам об этом заговорил, — король качает головой, поднимая брови, чтобы почти сразу же вновь нахмуриться. И проскочивший было мягкий голос говорит следующую фразу серьезно: — сядь, Аджай. Поговорим. На лице Аджая мелькает досада. Король умеет разрушать всю атмосферу внезапной серьезностью, ровно как и, наоборот, создавать ее при накалившейся обстановке. Но в случае бесконечного заточения в одном месте любая новость может быть важной. — Ешь. Тебе понравится, ты больше месяца не прикасался к еде. Французов я не трогал, решил взять что-то привычное тебе, поэтому выбрал несколько блюд из Америки. В каком штате ты жил? Стейки любишь? — Пэйган едва берется за вилку, только вот Аджай совсем не торопится, хоть и запах жареного мяса на таком близком расстоянии отгоняет прочь любую тошноту. — Я мог бы узнать и сам, но меня беспокоит твое изменчивое настроение в последнее время, решил не рисковать. — Готовишь к чему-то плохому? — Аджай невольно копирует жест Пэйгана, кладя голову на сложенные пальцы, и смотрит так выжидающе, будто готовится к допросу. — Если хочешь оставить меня тут насовсем, то выпусти хотя бы перед своей смертью, я не хочу жить в этой комнате вечно. Абсолютно чистая вилка Пэйгана со звоном ложится на тарелку и Аджай поджимает губы, качает недовольно головой, словно говоря этим печальное «так и знал». — Ладно. Калифорния. Мама явно не была бедной, когда мы бежали из Кирата, — он хмыкает, голодным взглядом осматривает все содержимое стола и сразу пропускает королевский крабовый рангун, останавливаясь на еще теплом стейке. Противиться нечего — если Пэйган и вздумал поговорить, то его сложно переубедить. — У нас был свой дом, по выходным мы часто жарили мясо на гриле или гуляли в парке, так что да, мне нравятся стейки. Иногда я звал в гости друзей — знаешь, в нашем городе было много азиатов, и я не чувствовал себя чужим или каким-то «не таким». Хотя и друзей особо много никогда не было. Однажды, когда я был еще маленький, я предложил маме родить братика, чтобы он подрос и играл со мной в приставку, — Аджай улыбается, вспоминая те далекие времена, когда мама была жива, молода и очень красива. — Ее тогда так передернуло, что я побоялся больше говорить об этом, хотя она никогда не кричала на меня. Теперь мне даже стыдно, что я случайно нанес ей такую боль. С первым же куском приходит понимание, что все прежнее счастье вдруг испарилось, сменившись с почти детского задора на серьезность. И пусть хочется мычать от того, как это вкусно — он едва не начинает кашлять, когда этот самый кусок с непривычки чуть не застревает в горле. Зато свечи все еще красиво горят, хотя в мыслях это совсем не успокаивает. Он уже готовится услышать, что это их последнее свидание (свидание ли?) и дальше наступит конец, который он все же принять не готов. Решив, что с него пока хватит, Аджай вытирает бумажной салфеткой губы и откидывается на спинку стула. Смотрит на короля так, будто боится момента, когда заговорит уже он. Но Пэйган сидит в одной позе и даже почти не меняется в лице во время монолога Аджая — только когда речь заходит про брата он слегка хмурит брови. — Ну, теперь я готов к этой новости? — на выдохе спрашивает Аджай, комкая грязную салфетку в дрожащих руках и резко откладывая вилку с ножом в сторону. — Кто она? Или он? Эрик? Я все равно буду рад, если ты меня выпустишь, — сердце начинает бешено колотиться и он чувствует, что все лицо обдает жаром. Без паники. Только бы закрыть глаза и не смотреть вперед. Вдох, выдох, вдох… — Хорошо. Поговорим еще, раз ты настаиваешь. В Кирате я впервые попробовал мясо носорога. Ел его когда-то? — тут Пэйган склоняет голову, с любопытством слушая пламенный монолог. — Минут двадцать не мог его убить, почти все стрелы потратил, не хотел сильно шкуру пулями портить, хотя думаю сейчас, стоило ли оно этого., — Аджай не понимает, когда переходит грань и начинает просто тараторить без остановки, смотря в потолок и радуясь хотя бы тому, что пока он не охрип от кашля. — Неделю потом еще с синяками ходил. А ведь в интернете пишут, что они не агрессивные, хоть и большие, но тот первый напал. Может, рядом его детеныш ходил, не знаю, как-то не до этого было. В любом случае, мясо отменное получилось. Круче любого рангуна. А вот слон на вкус, как… — Аджай… — …мне Сабал давал попробовать. Сам я убить не смог, только верхом на них катался. Они милашки, у меня бы рука не поднялась. А знаешь, Сабал сам тоже был вполне милым. Фанатик, который видел во мне только моего отца, но при этом выхаживал меня после каждой раны от твоих красных прихвостней. Даже порой специально главенство Амите отдавал, чтобы меня с ложечки кормить и жар сбивать. А я-то, дурак, сбежал, когда наш аванпост атаковали. Мол, схватили, пытали, насильно к тебе привели. Байки ему рассказывал. Думал много, думал, кто прав, а кто виноват в этой войне, решил почему-то, что с тобой лучше будет. А мог бы просто в тот день пойти не к тебе, а к нему и… — Аджай! Созерцание едва видимых в темноте узоров на потолке заканчивается тем, что все размывается перед глазами. Нет, он не начинает вдруг плакать и не собирается падать в обморок и очень поэтично умирать на руках у предателя. Просто трудно фокусироваться на чем-то, когда тебя хватают за плечи и начинают трясти вперед-назад так, что стул едва держит равновесие на двух ножках. А сам Аджай едва держит в себе те несчастные куски съеденного мяса. Руки не отпускают и сжимают плечи сильнее, до боли. Приходится все же открыть глаза. — Выговорился? Иди сюда. На этот раз Аджай правда отдал бы все, чтобы еще раз увидеть лицо Пэйгана перед тем, как тот притянет его в крепкие объятия — смесь горечи, страха и будто отцовской заботы, сменившейся под конец на сжатую от злости челюсть. Интересно, показывал ли он свои истинные эмоции после смерти Лакшманы или продолжал нести маску даже перед любимой? Тогда почему сейчас его так прорвало? Старость, не иначе. — Истеришь совсем как твоя мать двадцать лет назад. Мне казалось, ревность — это удел женщин, Аджай, — он мягко хлопает по спине. — Утри слезы. Еще и улыбается, прекрасно зная, что нет никаких слез, но не упуская шанса подколоть. — Пошел ты, Пэйган, — Аджай пытается отстраниться, но руки держат его крепко, едва хватает сил, чтобы освободить шею и дышать максимально глубоко, насколько позволяет его состояние. — Говори уже, что хотел сказать, и попрощаемся. — Успокойся сначала. Я должен быть уверен, что говорю со здравомыслящим человеком и решение примет он, а не то, что сошло здесь с ума и теперь несет чушь. Аджай фыркает чересчур громко. Насмешил этот король. Будто не он свел его с ума, просто потому что так надо ему, не оставив никакого выбора. — Успокоился, говори, — он не находит лучшего способа, кроме как сцепить руки за спиной и продолжить монотонно качаться на стуле, чувствуя, как возвращается привычная скука. — Точно? Тогда раздевайся, — Пэйган указывает на кровать и придаигает стул ближе к столу, так и не вернувшись на свое место. — Не путай меня с одной из своих подстилок. Он пугается самого себя же, когда по-зверски рявкает и едва не падает со стула назад. — Ай-яй-яй, мальчик мой, это плохое и оскорбительное слово. А говоришь, что успокоился. Ладно, — он хлопает ладонями и хватается за спинку. — Вижу, ты очень встревожен новостью, которую придумал. Смею разочаровать — настоящая новость хуже. Для тебя. — Ты будешь держать меня здесь до тех пор, пока не начнешь умирать сам? — Наоборот, мой мальчик. Отныне я могу выпустить тебя в любой момент, когда ты этого захочешь. Это шум в ушах или с таким грохотом сердце бухнулось вниз? Требуется даже несколько секунд, чтобы все осознать и с щенячьим восторгом поприветствовать мысль, что он отныне свободен. Немыслимо. — Но? Иначе новость не была бы плохой для меня, — Аджай все же щурится, опасаясь какого-нибудь подвоха, способного разрушить его хрупкие мечты. — По оценкам врачей ты проживешь не больше двух месяцев в настоящем мире, поэтому настоятельно прошу подумать, прежде чем сделать выбор. «Выбирай: мучиться самому здесь много лет или один раз огорчить короля новостью о своей смерти» — читает Аджай между строк. — Как скажешь, Пэйган. Я обещаю очень серьезно подумать, — он скрещивает руки на груди и десять тиков ехидно смотрит в черные глаза Пэйгана. — Выпускай, я готов. — Что ж, я знал, что так будет, — король только пожимает плечами. — Идем, тебя уже ждут. На этот раз дверь послушно открывается, стоит Аджаю надавить на ручку. Быть может, это из-за того, что Пэйган берет его за руку, как бы говоря механизму, что можно. Или король колдовал с артефактом заранее, в точности угадав все поступки и действия Аджая. Это все останется без ответа, потому что и вопросы задавать Аджай не планирует. Его ждет целый мир, по которому он так долго скучал. Пусть и на короткий срок. Дверь открыта. Он свободен. Впереди темный длинный коридор, но стоит сделать шаг через порог — Аджай появляется в обычном коридоре королевского дворца, где всегда и располагалась его комната. Выйдя почти полностью, он чувствует кончиками пальцев, как позади проход закрывается. Чем-то мягким и слегка теплым, будто сверху медленно стекает ртуть, но сразу же застывает и больше не дает вернуться. К счастью.***
Погода для лета в Кирате не самая жаркая, но Аджая слепит от солнца даже в тени. Он жмурится и двигается по траве ближе к стоящему рядом дереву, надеясь спрятаться за листвой, а лучи из раза в раз настигают его. А еще здесь поют птицы. Птицы… Больше не кажется, что это стервятники. Летают в небе, будто гонятся за белоснежными плывущими облаками. В этот поистине особенный момент Аджай сильнее вжимается в землю спиной и затылком, ему так хочется быть как никогда ближе к природе, что забывается даже детский страх насекомых в высокой траве. — Доброе утро, Аджай. Ты очень рано сегодня, — голос Пэйгана слышится совсем близко, и Аджай вздрагивает. Слишком сильно задумался, замечтался. — Даже шести утра нет. — Кошмар приснился, что снова проснулся в комнате в восемь утра. Решил убедиться, что механизм точно остановлен, пока врачей нет. — Их не было? Что ж, я поговорю с ними об этом. Пэйган садится выше Аджая и зарывается ладонями в его волосы, ожидая, пока тот по привычке положит голову ему на колени. Ответа не следует. Вместо ответа Аджай заливается кашлем и после тянется к лежащему рядом баллону с кислородом, проверяя на всякий случай, все ли с ним нормально. — Ты не кашлял, пока я не пришел, мой мальчик, — ехидно замечает Пэйган, протягивая белую салфетку. — Наверное, на тебя такая реакция, — говорит Аджай безэмоционально и пожимает плечами. — И долго ты наблюдал? — С тех пор, как ты вышел из палаты, — Пэйган ложится рядом и сплетает пальцы за затылком. — А, да, нельзя же оставлять меня без присмотра. Странно, что ты все еще не нашел няньку. Он замолкает. — Знаешь, Пэйган, ты псих. Привезти сюда дорогостоящее оборудование, пригласить — уж не знаю, добровольно или нет — врачей лучших клиник мира и заставить их работать по двадцать часов в день, только для того, чтобы я один прожил каких-то три месяца… — При хорошем раскладе ты можешь прожить еще несколько лет. — Сумасшедший. Вновь тишина. — А знаешь, я бы с удовольствием сейчас поохотился на носорога, — он мечтательно вздыхает, скучая по временам, когда тело было крепкое, а горло не мучили кашель и отдышка. — Да даже на медведя. Месяц прошел, а такое чувство, что ты меня и не выпускал — считай, сменил комнату на палату и стал видеть на три человека в день больше. — Аджай, ты сам просил выпустить тебя. Я лишь исполнил твою просьбу. — Я просил дать мне спокойно умереть, чего там сделать было невозможно. Совсем необязательно было открывать здесь целую больницу ради одного пациента. — Не ты ли, мой мальчик, меня всегда просил быть ближе к жителям? Эта больница останется им, не буду же я ее сносить. — Верится с трудом, — он прикрывает глаза, борясь с сонливостью и желанием уснуть на траве под лучами обжигающего солнца. Какое-то время он молчит. Часов здесь нет и теперь можно забыть, что такое тики. — Я устал, Пэйган, — говорит он, разминая шею. — Помочь дойти? Если хотите, ваше величество, донесу вас на руках, — Пэйган склоняется, уводя одну руку за спину, а вторую протягивая Аджаю. — Очень смешно, — он с трудом приподнимается выше, чтобы лучи солнца сквозь листву не светили в глаза, с волнением оглядывает куртку и кладет одну руку в огромный карман, игнорируя протянутую в шутку ладонь Пэйгана. — От разговоров я устал. Сам говоришь, что надо силы беречь. Вот и дай мне просто молча полежать здесь и подумать. — Ладно, Аджай. Ты не в настроении сегодня, понимаю. Если буду нужен — телефон у тебя с собой. Врачи скоро подойдут, так что не расслабляйся, мальчик мой. Оттряхнув снятый пиджак от земли, Пэйган сам жмурится от солнца и уходит, бросив под конец что-то вроде «не скучай тут», когда Аджай уже не слушает. Его снова пробивает легкий озноб. Отчасти из-за того, что сильно похудевшее тело теперь более чувствительно к поднявшемуся ветру. А еще из-за того, что это оно на несколько градусов горячее здорового и далеко не из-за своей «красоты». Аджай даже издает против воли короткий смешок — уж сейчас его внешность вряд ли описать именно этим словом. Резкие черты лица, бледный болезненный цвет кожи, торчащие кости. Он никогда не имел лишнего веса, но всегда был спортивным — особенно после приезда в Кират, где охота на хищников эффективнее любого спортивного зала. Сейчас мышц нет. Да что уж, еще при заточении в комнате он едва был похож на того, каким приехал в страну. Помимо холода тело охватывает слабость и мелкая дрожь. В поисках успокоения Аджай большим пальцем гладит предохранитель пистолета, спрятанного в кармане этим утром. Прямо сейчас в небольшой комнатке отдыха рядом с его палатой спят все три врача, сложенные один на другом как попало. Как Аджай и предполагал, снотворное они бы сразу распознали в кружке чая. Но чего они точно не могли ожидать — что их пациент, который уже не может самостоятельно дышать и долго ходить, сможет их выследить по-одному, обезвредить и дотащить до большого дивана. Остается надеяться, что все они еще без сознания и Аджаю хватит времени. Он знает, что прямо сейчас Пэйган наблюдает за ним с порога их дома. Чувствует, будто дыру прожигают в спине, когда он садится и обнимает колени. Бесконечный день закончился, он выпущен из мучительного цикла. Где он теперь? Лучше ли это идущее время прошлого? Нет. Но Аджай бы ни за что не вернулся назад. Тем более сейчас, когда состояние ухудшилось. И вперед не хочется. В его мире есть только три выхода: смириться с болезнью и добровольно ждать смерти; бунтовать, надеясь на чудо и выздоровление, или же просто сдаться. Второй вариант исключил Пэйган, твердо сказав, что даже лучшие доктора уже его не спасут. А первый вычеркнул Аджай. В любом исходе ждет смерть, так что тогда лучше — быстрая и легкая или медленная и мучительная? Он не хочет стать совсем скоро овощем, неспособным жить без приборов и препаратов. Пэйган даже не замечает, как Аджай достает пистолет из куртки и приставляет дуло к подбородку. Не видит, как дрожат его руки, твердо уверенный, что тот успокоится и этот день, несмотря на анализы и процедуры, они проведут вместе. На миг он даже улыбается, вспоминая детство Аджая, еще когда Ишвари была только беременна Лакшманой. Вот бы собраться им всем вместе за столом и забыть о мире и о сме… Раздается выстрел.