Ну почти аль денте

— …Хва-а-а, — где-то далеко сквозь сон донеслось до чуткого уха, — Сонхва-хён? Ты ещё спишь? — дверь комнаты приоткрылась, голос зовущего громче и настойчивее прогонял утреннюю дрёму прочь. Неприятная тяжесть в голове не давала открыть глаза. С каких пор все так бесцеремонно вторгаются в его жилище? И что тут забыл Чхве Сан? От накатившего вдруг осознания в недоумении распахнув припухшие веки, старший резко дёрнул одеяло на себя и уставился на незваного гостя. Во рту сушило, парень прочистил горло. — Что ты тут делаешь? — хрипло поинтересовался растрёпанный брюнет, а донсен присел на край кровати и с интересом осмотрел его помятое лицо. Солнце за окном было уже непривычно высоко для того, кто в выходные дни всегда вставал рано. — Тётка попросила забрать старую рисоварку, — пожал плечами младший, — странный повод чтобы впервые здесь нагрянуть к тебе в гости, да? — Он вдруг нахмурился и обеспокоенно оглянулся на дверь, — когда я зашел, то увидел кавардак в гостиной. Испугался, что вы поубивали друг друга, не сдержался и зашёл. Но, как вижу, твоё личико в полном порядке для того, кто выпил на двоих литр неслабой такой алкашки. Хён, ты забыл, о чем тебя вчера предупреждали? Воспоминания болезненно свалились на голову. Пак зажмурился, запуская в волосы деревянные пальцы. Этой ночью там в гостиной был явно не Сонхва. Кто-то другой бессовестно надругался над соседом — какой-то бес, завладевший его телом. Но не он сам. Он мог бы спихнуть всю вину на алкоголь, но помнил произошедшее слишком чётко и ясно: всю свою злость, гнев и непреодолимое желание. К тому же соседи и правда не выпили так много, всего по четыре рюмки на каждого. — Я всё помню, — вздыхая ответил парень, отпуская голову и приподнимаясь на локтях. — А на столе — пустая бутылка, — лукаво улыбнулся младший. — Хочешь сказать, твой сосед продолжил напиваться в одиночестве? И что за банкет у вас такой был, раз вы устроили такой погром? Вы дрались? — он нагло схватил край одеяла и заглянул под него в поисках следов побоев. — Или занимались чем-то поинтереснее? — предположил он, внимательно рассматривая голый торс хёна. Пак густо покраснел и стыдливо потянул одеяло обратно, пряча грудь как застенчивая девица. Красноречивее ответа для Сана и быть не могло. Он подскочил с кровати, победно воскликнув: — Я так и знал! Вы двое трахались! — парень ткнул пальцем в воздух, указывая им на старшего. В момент вдруг его лицо исказила гримаса недовольства, — правда я ставил на обратное. Теперь я должен Уёну… — он положил руку на сердце, — Хён, ты всё-таки один из нас, поэтому должен знать, что мы сразу почувствовали в тебе любовь к мужским задницам. Но я был уверен, что благоразумный Пак Сонхва не такой испорченный, чтобы потерять штаны от пары рюмок. Тот и сам был в этом уверен ровно до вчерашнего дня. Донсен даже не подозревал, насколько Сонхва вчера опустился, и насколько сильно он опустил Хонджуна. К слову, о штанах. Брюки и нижнее бельё должны были остаться на месте преступления. Видел ли их гость? К чему тогда этот театр? — И кто же кого? — Сан поиграл бровями и понизил голос до шёпота. — Я. Его рот, — всё сильнее уползая под одеяло, пробубнел старший. — А-а, — разочарованно протянул донсен, — Так он просто тебе отсосал… А я уж думал, у вас всё по-взрослому. Что-то пошло не так? Всё. Всё с самого начала пошло не так. Да и собственная формулировка Пака больше устраивала. Она была ближе к истине. Но спорить он не стал, позориться перед младшим ещё больше не хотелось. В голове крутилось только навязчивое «как мне теперь с этим жить?», а уж явно не мечты о других вариантах развития событий. — Я даже не знаю, «как» нужно, чтобы было «так». И, Чхве Сан, давай не будем больше об этом говорить, — едва ли не рыдая донеслось из глубины постельного кокона. Младший чем-то зашуршал. Послышались звуки открывающегося замка на его по последнему слову моды пошитой сумке. А потом что-то шлёпнулось на одеяло над пупком Сонхва. Он высунулся, чтобы посмотреть, что это было. А на него в ответ уставилась небрежно сложенная лента блестящих квадратиков с выпуклыми кругляшками по центру и миловидный ещё запечатанный тюбик с яркой вычурной надписью «ДЛЯ АНАЛЬНОГО СЕКСА». Брюнет испуганно посмотрел на Сана, но тот только поднял брови, взглядом указывая на неожиданный подарок. — Я купил это для себя, — парень безразлично отмахнулся, — но тебе, хён, нужнее. На следующий раз. Вот так будет правильно. Остальное — на самостоятельное изучение, — он направился к двери, с наигранным высокомерием оглядываясь на шокированного Сонхва, — и вставай уже, я хочу чаю. Ещё вчера студенту юридического факультета в этой жизни хватало тягостей учёбы, домашнего быта и пакостей соседа, а теперь судьба подкинула ему ещё одну причину для головной боли. И с чего его друг взял, что следующий раз вообще будет? Сегодня ему повезло проснуться, а завтра, он был в этом уверен, Хонджун, отойдет от шока и во сне перережет ему горло за нанесённый позор. Или ещё раньше, стоит только парню попасться тому на глаза. Оставшись в одиночестве, Пак почувствовал жгучее чувство вины, запоздало проезжающее по нему железнодорожным составом длиной не менее чем в сотню вагонов. Голова болела, а в животе скрутился тревожный комок. Он вдруг вспомнил, каким сломленным и болезненным взглядом на него смотрел сосед. Спустив ноги на прохладный пол, парень посмотрел на свои руки, которые еще ночью грубо хватали и нежно гладили горячую кожу Кима. Огонь рыжих волос, растрепанных и влажных, который он держал в своих пальцах, полыхнул в воспоминаниях. Хоть Хон и был дьяволом во плоти, но ночью, сметённый напрочь чужим напором, он трепетал и задыхался, плакал, обнажая перед своим мучителем свою хрупкую покорную натуру. Днём он скрывал её за злой насмешливой маской. Может быть, потому он и любил уединение, чтобы никто ненароком не коснулся его нуждающейся во внимании и ласке изнанки? А Сонхва просто вывернул и растоптал его, бросив несчастного наедине со своим грязным и искалеченным я. Железные нервы, закаленные годами дисциплины, не выдержали насмешливого взгляда человека, образ которого за такой короткий срок крепко поселился в голове. Два парня, усердно ковавшие свои панцири на протяжении жизни, сбросили их, оставив отпечаток на обнаженном естестве друг друга. Внешне гладкая, неприступная броня Пака, отражавшая в себе яркое Солнце и доброту окружающего мира пала, представив свету холодного, яростного зверя. А колючая, кривая, искажающая тусклый и бледный свет, вероятно, Луны, одиноко плывущей в непроглядной бездне ночи, защита Кима развалилась на куски, открывая взору уязвимого и жалкого мотылька, дрожащего в лапах своего истязателя. Внутренний демон Сонхва жестко помял его тонкие крылышки и бросил на землю, оставив недоуменно барахтаться в попытках прийти в себя. Теперь же вновь проснувшаяся человеческая совесть и жалость кричали ему о том, что он обязан собрать Хона обратно по частям, насколько это было возможным. С собой он разберётся потом. С ним все в порядке, хоть он ни разу за жизнь так сильно не злился. Брюнет поднялся на ноги, натянул на себя домашнюю одежду, застелил остывающую постель, убрав под подушку дары своей заботливой феи-крестной, и вышел из комнаты, обретая понимание того, что имел в виду его донсен под словом «кавардак». Пустая бутылка завалилась набок на неровно сдвинутом столике. Рюмки валялись рядом в аккомпанементе кучи смятых салфеток и пустой тарелки. Пустая пачка от чипсов. Диван был помят, а подушки разбросаны. На спинке валялась скомканная толстовка Хонджуна. К счастью, трусы и брюки Сонхва, а также джинсы рыжего мистическим образом исчезли. Вчера, выходя из ванной, он даже не обратил внимания на эту картину, отмечая только то, что одной из причин беспорядков в гостиной уже не было. Сан сидел за кухонным столом и скучающе листал ленту новостей. Шумел чайник. Старший, с усилием игнорируя окружающий беспорядок, прошел к холодильнику и принялся хлопотать: достал из шкафа зеленый чай, насыпав порцию в стеклянный заварник, поджарил две глазуньи, нарезал сэндвичи. Подавая очень поздний завтрак, он тихо уселся сбоку от друга. — А где Уён? — между жеванием поинтересовался Пак. Сан, обычно расслабленный и даже вальяжный в своих движениях, напрягся. — Без понятия, — сухо ответил младший, откладывая в сторону свой девайс, — этот говнюк бросил меня ночью в баре и даже сообщения не оставил, — он раздражённо проткнул желток. — Наверняка кувыркался всю ночь хуй пойми с кем. — А разве вы… — Сонхва неловко замолчал. С момента знакомства он так и не разобрался, в каких отношениях состоят донсены, а лезть в чужую личную жизнь для него представлялось чем-то из ряда вон нетактичным. Раньше. Раньше он и не видел своего друга таким. — Мы друзья. С привилегиями, — коротко пояснил тот, остервенело ковыряя ни в чём не виноватое яйцо. — А тебя это устраивает? — смотря на расчленение своего кулинарного детища, растерянно спросил старший. Вокруг Чхве Сана молнии сверкали, раскатываясь стуком столовых приборов по тарелке. Донсен бросил усталый взгляд на проницательного друга и отхлебнул чай. — Нет, — честно признался он. — Ты любишь его? — вопрос сам по себе слетел с языка, и все вокруг накрыла тяжелая тишина, нарушаемая только взволнованным дыханием младшего, нервно постукивающего пальцем по чашке. — Д-да, — дрожащие губы вытолкнули из груди ответ, который незримым камнем упал на тарелку. На её поверхности разорванный на части завтрак был так похож на картину, четко списанную с души Сана. — Только он об этом не знает. И я не хочу, чтобы знал. — Почему? — осторожно поинтересовался друг, внутри сжимаясь от страха, что ещё одно неумело брошенное слово может окончательно довести младшего. Но Сан, как будто бы уже сотню раз задавал себе эти вопросы, и сотню раз сам же на них отвечал. А поэтому, уняв дрожь, только грустно улыбнулся, посмотрев на хёна. — Если я признаюсь ему — он уйдет. Такой он человек. Избегая серьёзных отношений, он всегда возвращается ко мне, потому что знает, что я не жду от него никакой ответственности. Друзья принимают друг друга такими, какие они есть. Так что пока у младшего есть возможность обнимать в постели своего друга, целовать его, вкладывая в это куда больший смысл, чем в просто прелюдии к развлечениям, он будет делать это. И ждать Уёна после пьяных похождений, слушать истории о многочисленных партнерах, смеяться над ними вместе, а потом грязно шутить друг над другом, кадрить людей в клубах на спор, придумывать сумасшедшие выходки, и словно подростки срываться посреди ночи и ехать на пляж, чтобы искупаться там голышом в начале сентября, когда вода уже становится холодной и без разогрева в виде выпивки не обойтись. Взлетать от счастья на мгновение быть единственным человеком в глазах напротив и больно ударяться о дно, когда на горизонте любимого человека появляется новое кратковременное увлечение — всё это было излюбленной и горячо ненавистной рутиной для парня. А если он прикуёт Чона к своей ноге, то уже никогда не будет его другом, к которому тот захочет вернуться после надоевших игр в любовь с другими. А такие игры надоедали его товарищу слишком быстро. Таким образом, быть друзьями с привилегиями было выгодно им обоим. Правда, ровно до того момента, пока жадность Сана не начинала брать верх, пожирая изнутри. Но потом лучезарная улыбка того, кто доставлял ему столько страданий, всё равно снова исцеляла болезненные язвы ревности. И так по кругу. Порочному кругу, который никто не хотел разрывать. Экран смартфона засветился, демонстрируя долгожданное сообщение. Младший торопливо сунул в рот сэндвич, запил его чаем и встал из-за стола. — Нашёлся, — Сан растерянно посмотрел на экран, а потом на старшего. — Извини, я пойду. Удачи тебе с Хонджун-хёном, — он порывисто обнял первого человека, которому рассказал о своем личном круге Ада, и поплелся к выходу, цепляя по пути коробку со старой рисоваркой. — Пока. И тебе, — ошарашенно бросил в след Сонхва, допивая чай и пытаясь переварить всё услышанное. Сам того не ожидая, парень за последние сутки стал каким-то магнитом для откровений, о самом себе и о других. Он ещё со своими переживаниями не разобрался, а тут, оказывается, его друг проживает свою личную пытку день за днём, снаружи оставаясь таким же ослепительно ярким и лучистым. А человек, в которого тот безнадёжно влюблён — его лучший друг, понимающий с полуслова, но даже не представляющий себе коварство Преисподней, которую возвёл своими же руками для самого близкого. Темноволосый в полной прострации доел свой завтрак, совершенно не ощущая вкуса. В голове опять панически роились вопросы. А надо было что-то делать. По крайней мере, разобраться с тем, что сам натворил. Парень бросил взгляд на закрытую дверь соседской комнаты. Но сначала нужно было убраться. Он был бы уже совсем не Пак Сонхва, если оставил бы этот бардак в первозданном виде. Салфетки. Противные скомканные салфетки. Даже не хотелось задумываться почему их так много. Кажется, очень важная часть происходящего в гостиной выпала из хронологии, пока он принимал ванну и пытался вновь обрести самообладание. Как долго Ким Хонджун сидел здесь? Что делал? Нет, о том, чем он тут занимался, как раз догадаться было не сложно. Смыв пену с последней тарелки, Сонхва придирчиво осмотрел результат своих трудов. Так-то лучше. Чистота и порядок. Только в голове была полная их противоположность. Но всё по очереди. Сначала — извиниться. Потом — найти утерянные брюки и трусы. Далее — а далее он не знал, потому что не особенно верил, что успешно продвинется дальше первого пункта. А завтра ещё и на занятия, к которым нужно было подготовиться. Вся система, по которой Пак жил все эти годы, начинала крошиться и сыпаться. И он стремительно снова приближался к причине этого краха, стоя под порогом запертой комнаты. Несмелый стук. Тишина. Он постучал более настойчиво. За дверью послышалась возня, но открывать никто не спешил. Третья попытка достучаться до Хонджуна тоже поначалу не увенчалась успехом. Тяжелый вздох в попытке унять начинающее закипать раздражение. Послышался скрип кресла и шаги босых ног по полу. Щелчок замка. В узкую щель приоткрывшейся двери уставился покрасневший глаз. — Уёбывай, — хрипло ответил хозяин комнаты, не дав Сонхва даже начать, но дверь закрывать не спешил. — Я хотел извиниться, — парень приблизился к узкой полоске, открывающей вид на уставшее лицо соседа и часть его комнаты. Позади рыжей макушки на столе светился экран монитора, на котором вертикальная полоска бегала по звуковым дорожкам. Едва различимо музыка жужжала в наушниках, валявшихся рядом. — Иди. На. Хуй. — Хон шире открыл дверь, проговаривая каждое слово с чёткой артикуляцией, как будто его сосед был глухонемым и был вынужден читать по губам. Непробиваемый. Безразличный. Он уже не стебался над соседом. Это была отчаянная угроза. Или он просто очень сильно устал. — Мне очень стыдно, прости, правда, — Пак все ещё упрямо пытался воззвать к тому живому, трепетному Хонджуну, который, он знал, был где-то глубоко. — Не знаю, что на меня нашло, но я бы никогда не причинил вреда кому-либо. Я просто хотел, чтобы ты объяснил мне, почему мы не можем ужиться, а получилось это, — парень говорил быстро и взволнованно, боясь, что рыжий может в любой момент захлопнуть дверь перед его носом. — Ты вывел меня из себя, я натворил глупостей, и, если это возможно, хотел бы хоть как-то загладить вину, — он встретился с явно ничего не понимающим похмельным взглядом человека напротив. — Ну, например, ты мог бы съебаться отсюда, — Хон медленно моргнул, словно боролся со сном, — как вчера съебался, так и сейчас съебись. Только желательно навсегда, окей? — парень попытался закрыть дверь. Но пальцы Сонхва крепко держали дверную ручку. — Я понимаю, что это был травмирующий опыт, и тебе теперь мерзко со мной общаться. Но я правда не могу съехать прямо сейчас, — он умоляюще посмотрел в лицо окончательно потерявшего нить разговора Кима. Тот хмурился, пытаясь собрать одни ему ведомые мысли в кучу. — Ага, это был очень травмирующий опыт — после такого горячего минета остаться дрочить в одиночестве, — он оглянулся назад. — Я рот поставил? Отсосал? Всё. А теперь, если ты закончил, то свали уже, заебал своей болтовнёй. Хонджун откинул пальцы совершенно ничего не понимающего Пака с дверной ручки, и захлопнул комнату, едва не стукнув соседа по лбу. А тот вообще ничего не понял. Тут либо рыжий чего-то не догнал, или он сам с ума сошел, и ему виделось то, чего не было. Сонхва грязно надругался над ним, делал ему больно, заставлял плакать, стонать, принуждал его. А он обиделся на то, что тот ушёл? С самого пробуждения совесть грызла самопровозглашенного маньяка-насильника, заставляла придумывать ужасные образы, обличающие его злодеяние. Рисовала перед ним вновь и вновь картины с разбитым по кусочкам бедным и несчастным соседом, который, как оказалось, напился от досады из-за неудовлетворения, намусорил, украл штаны и сидел как ни в чем ни бывало строчил свои песенки. Теперь кусочки паззла вставали на свои места. У рыжего всё было очень легко и просто, в то время как его собутыльнику пришлось неоднократно умереть за это утро от стыда и ужаса. — А ты не мог бы вернуть мои брюки? Но Хонджун его уже не слышал. Он плюхнулся в кресло и снова напялил на себя наушники. Прямо сейчас перед ним, не спавшим всю ночь, на репите крутилась демка для лучшей песни, которую он когда-либо писал. А написал всего за несколько часов, пьяный и несчастный. Парень поставил воспроизведение на паузу, добавил пару новых звуков, поколдовав над миди-контроллером, прослушал, сохранил. Пробежался глазами по тексту под музыку, удовлетворённо откинулся в кресле и бросил взгляд на валявшуюся на кровати кучку вещей: его грязные джинсы, трусы и брюки соседа. По пьяни он просто сгрёб всё, что валялось на полу, и побрел в комнату. Не помнил он, как ему удалось одеться в чудесным образом нашедшееся чистое бельё, а также одну из многих мешковатую футболку. Когда ты пьян, то всё происходит как по волшебству. Зато помнил чётко, как взял блокнот и начал писать. Впервые за две недели вместо посредственных и более-менее приличных черновиков, у него сам по себе рождался безукоризненно прекрасный, идеальный текст, мелодия для которого сразу зазвучала в голове. «Бля, если мне придётся ради этого сосать всю жизнь, то я готов отдаться тебе в рабство, Пак Сонхва, » — мысленно поставил точку парень, заползая под одеяло. Работа была закончена, душа гения умиротворена, а обида за фееричный облом постепенно отступала. Но он не признается в этом. Слишком большая честь для его соседа. Чертовски горячего и все еще бесячего своим совершенством соседа. Так и не получив ответа на свой последний вопрос, Сонхва побрёл обратно в комнату. Открыл ноутбук, разложил тетради и учебники и попытался сосредоточиться. Он видел себя уже не монстром, а просто глупцом, наивно полагающим, что то, что он сам считает неприемлемым, грязным, ужасным, для кого-то даже не является отклонением от нормы. Методичка по теории государства и права смотрела на его душевные метания осуждающе. Выжидающе. Парень набрал несколько поисковых запросов по нужной теме, пролистал, почитал, выписал несколько общих положений касательно параграфа. Нажал на режим инкогнито и ввёл тот вопрос, который Сан поручил ему на самостоятельное ознакомление. *** «Я возле твоего дома, Сани. Пустишь меня?» «Меня там нет. Но скоро буду. Ты подождёшь?» «Конечно. Люблю тебя ~» Не любит. Эти слова в исполнении Чон Уёна никогда ничего не значили. Он «любил» всех: своих родных и друзей, незнакомых людей в барах и клубах. Его любовью можно было бы наполнить пресноводные озера и спасти пустыни от засухи. Его любви было слишком много и в то же время слишком мало для одного единственного человека, который искренне любил его в ответ. «Любовь» Чон Уёна была не более чем «спасибо», «мне приятно», «я рад», «я воспользуюсь тобой, когда придёт время». Сан это знал и всё равно мчался на такси к своему дому, измученно опираясь на коробку с рисоваркой. Уён сидел у забора, подпирая спиной калитку. Его пепельные волосы были спутанными и грязными. Положив руки на колени, он уперся в них лбом. Как только автомобиль остановился неподалеку, а затем перед ним возникли высокие ботинки его лучшего друга, он поднял голову и как ни в чем ни бывало улыбнулся. — Ёб твою мать, Уён, это что, фингал? Парень рассмеялся. — У сладкого мальчика оказался не менее сладкий папик, который оказался владельцем шестого дана по тхэквондо. — Радуйся, что жив остался. Пойдём, нужно приложить лёд, — хозяин дома помог другу встать и отпер калитку. — Сани, у меня так всё болит, — парень страдальчески надул губы, — ты сделаешь мне массаж? Только не дави на синяки. — И ванну, и массаж, что только захочешь, — отозвался друг, открывая входную дверь и оставляя у порога коробку. — Что захочу? — игриво повторил горе-любовник. — И обнимашки тоже? — Да, но только после купания. От тебя несёт как от бомжа, — уже сбрасывая с себя чужие руки и уворачиваясь от нежностей, проворчал темноволосый. — Хуёвый ты «круизёр»*. — А ты злюка, но я так сильно тебя люблю! — уже скрываясь за дверью ванной комнаты, сладко пропел его ветреный товарищ. «Не любишь» — про себя ответил тот, кто, едва завидев гуляку, безуспешно пытался унять бешеный стук сердца. Грязный, похмельный, избитый — в любом виде Чон Уён превращал в размазню человека с именем Чхве Сан, который должен был соответствовать своему мощному имени: быть непреклонным, как гора. Но когда на него смотрели эти бессовестные и хитрые глаза, лучащиеся искристой улыбкой, так сложно было остаться стойким и не рассыпаться на мелкие песчинки. Уён вернулся, вернулся к нему, опять. И он так по-идиотски счастлив.