Другой

Толстый гринготский филин еще до вечера принёс Арктуру пакет с списком принадлежащих ему сейфов и описью их содержимого. Наскоро просмотрев бумаги, Арктур обнаружил, что унаследовал и сейф Беллатрикс Лестрейндж. Поверенный не упомянул об её наследстве, потому что денег на счету Беллатрикс почти не было, зато в её сейфе было много старинных артефактов, и некоторые из них были помечены как уникальные. Арктур всё еще пребывал в растерянности, на него свалилось слишком много и сразу. Кикимер был очень полезен, но кое-что из родовых отношений и обязанностей хотелось бы обсудить не только с домовиком. И Арктур вспомнил, что в особняке имеется одна личность, которой есть дело до всего, что здесь происходит. По крайней мере, было, когда в особняке обретался орден Феникса и эта личность довела Сириуса до того, что он завесил её портрет куском плотной ткани. Вальбурга Блэк, мать Сириуса, производила впечатление если не невменяемой, то очень несдержанной. Но, возможно, в отсутствие нежелательных личностей она поведёт себя иначе – а если нет, портрет всегда можно завесить обратно. С такими мыслями Арктур оставил банковские документы в тайном кабинете и направился туда, где висел портрет бывшей леди Блэк. У портрета он остановился и засомневался. Женщина, из-за которой её родной сын отрёкся от семьи. Женщина, про которую весь орден Феникса дружно говорил, что да, от такой матери сбежишь куда угодно – забывая при этом, что она воспитала не только Сириуса, но и Регулуса. Арктур, тогда еще Гарри, любил своего фальшивого крёстного, как только может любить сирота родного человека, проявившего к нему хоть каплю доброты и участия. Весёлый, беспечный, Сириус был прост в обращении и воспринимался как ровесник – тогда, на пятом курсе, а сейчас Арктур, пожалуй, чувствовал бы себя старше перед этим вечным Мародёром, к тому же оказавшимся его случайным отцом. Сириус не мог не понимать, что должен испытывать ребёнок, на глазах которого погиб единственный близкий человек, погиб по его вине. Как он мог согласиться на такое, если он это понимал? Или всё-таки не понимал? Арктур не знал, что хуже. Ему вспомнилось, как легко и небрежно Сириус отозвался на собрании о девушке, которую походя лишил девственности и сделал матерью ублюдка. Понимал он, что натворил тогда, или не понимал? Как бы то ни было, неизвестно, что хуже. Арктур протянул руку к портрету и медленно отвёл занавеску, за которой оказался пустой холст с интерьером. Решимость юноши обиженно заскулила – так долго и трудно собираться с духом, чтобы не обнаружить здесь никого. Зато встрепенулась черта Арктура, присущая ему еще в бытность Гарри – однажды набравшись смелости для какого-либо дела, он не отступал, пока не доводил это дело до конца. Поэтому он не задёрнул занавеску, а стал искать, как бы вызвать сюда обитательницу портрета. В процессе поиска Арктур приложил ладонь к раме, и на холсте стало медленно проступать изображение Вальбурги. – Добрый день, леди Блэк, – сказал он, когда изображение проявилось полностью и тёмно-серые, почти чёрные глаза Вальбурги устремились на него. – Добрый день, молодой человек, – её приветствие прозвучало сухо и высокомерно. – Вы тоже из этих? Арктур понял, кого она имеет в виду. – Если вы про орден Феникса, то им сюда больше нет доступа. – Какая приятная новость… – голос Вальбурги смягчился. – Расскажите, юноша, как это случилось. – Я запретил им появляться здесь. На правах владельца этого дома. – Арктур приготовился слушать крики этой еще не старой женщины, но та прореагировала на его слова на удивление сдержанно. Помолчала, посмотрела оценивающе. – У вас заметны фамильные черты Блэков, – изрекла наконец она. – Вас не затруднит представиться, юноша? Этим она облегчила задачу Арктура, не знавшего, как начать разговор о своей принадлежности к Блэкам. – Арктур Процион Трэверс-Блэк, к вашим услугам, – он слегка поклонился. – Ваш внук, леди Блэк. – Внук… – протянула она, разглядывая его во все глаза. – И чей же ты, Сириуса или Регулуса? – Сириуса, леди Блэк. Я его внебрачный сын, а Джошуа Трэверс – мой приёмный отец. – Значит, ты был принят в род Трэверсов – это хорошо для тебя и твоей магии. Сын изгоя не может претендовать на наследование, но принятый в род, неважно в чей, может. Ты давно усыновлён? – Видимо, вскоре после рождения. – Я благодарна Трэверсу, хотя мало что могу сделать для него в своём нынешнем состоянии. Тебя воспитали по родовому кодексу? – Боюсь, что нет, но это не вина приёмного отца. Это длинная история, леди Блэк, и мне нужны ваши советы. Дело в том, что я был Гарри Поттером… Арктур придвинул к портрету стул, потому что разговор действительно предстоял долгий, уселся поудобнее и стал рассказывать. Скрывать он ничего не стал – теперь это было чужое прошлое, да и хотелось хоть раз в жизни выговориться. Как ни старался он быть кратким, закончил он свою историю только к вечеру. Вальбурга слушала не перебивая, она лишь изредка вставляла замечания и спрашивала уточнения. – Я помню, как Гарри Поттер впервые явился сюда, – сказала она, когда Арктур рассказал о подслушанном собрании фениксовцев. – Тощенький, заморённый, зашуганный и всё равно с шильцем. Всё время рвался заступиться за своих, не потому что они правы, а потому что они свои. – Но и вы тогда вели себя… совсем не так, как сейчас, – неуверенно сказал Арктур, не сумев подобрать подходящего вежливого слова к тогдашнему поведению Вальбурги. – Тогда я была под заклинанием. Бывают такие заклинания – на первый взгляд ничего особенного, но с далеко идущими последствиями. Действие этого заклинания можно описать как указание следовать своей природе. Оно малоизвестное, с непредсказуемым эффектом, большей частью бесполезное, но в руках колдуна, хорошо разбирающегося в людях, оно может оказаться грозным оружием. В отличие от Империо оно моментального действия, но если решение принято под его влиянием, человек будет относиться некритически и к себе, и к своему решению. При жизни я была очень сдержанной – так меня воспитали – но от природы я горяча и вспыльчива. Если бы я была жива, под этим заклинанием я побежала бы делать опрометчивые поступки – может, подвиги, может, что ещё – но портрет способен только кричать и ругаться. – Неужели это Сириус наложил его на вас?! Он же сам всё время уговаривал вас не ругаться. – Нет, не он. Это заклинание на меня накладывал и регулярно подновлял Дамблдор, который был вхож в наш дом из-за попустительства Сириуса. Самое забавное, внук, что если это заклинание наложить на Дамблдора, ты не заметишь разницы. Он и так следует своей лживой и подлой натуре. – А если наложить его на меня? Во время учёбы я не задумывался, почему я лезу туда, где маленьким детям делать нечего, а сейчас это кажется мне странным. – Вполне возможно, если ты не смел попросить еды у двоих тупых маглов, тиранивших тебя потому, что они боялись тебя до усрачки – а туда же, полез спасать Британию от Лорда… Значит, в твоей натуре быть храбрым и благородным, хотя у тебя это выливалось в несовместимую с жизнью глупость. Но храбрых и благородных натур не так уж много, внук, обычно людская натура гораздо низменнее. Это заклинание может резать острее кинжала, если разбираться в людях. – Резать… – повторил Арктур выхваченное вниманием слово. – Я не хотел никого убивать, и всё-таки мне пришлось убить Вольдеморта. Британия считает это подвигом, хотя, согласно утверждению Дамблдора, это должно было разорвать мне душу. – Не верь старому брехуну, он тебе что угодно передёрнет. Люди всегда воевали и тем не менее уходили на тот свет с целыми душами. Душу как тонкоматериальную сущность может разорвать только ритуал, но тем, кто способен убивать, легче пойти на него. Поэтому взаимосвязь есть, хотя и не такая, про какую говорит Дамблдор. – Мне пришлось отрубить голову Винки, чтобы избавить её от прошлого, – вспомнил Арктур. – Это убийство или нет? – По факту – убийство. Хорошо, что у тебя хватило на него присутствия духа. Теперь ты сам убедился, что не каждое убийство – зло и что иногда требуется убивать для очищения. Только по Дамблдору все убийства равноценны и душу можно нарезать ломтиками, как картошку. Знаешь, внук, почему он не стал дожидаться, пока ты не повзрослеешь? Потому что взрослый человек никогда не проглотит ту скверную лапшу с мармеладом, которой он пичкал тебя все эти годы. – Леди Блэк, а вы разбираетесь в людях? – Это такое искусство, внук, в котором всегда есть место для совершенства. Что-то знаю, что-то могу и подсказать, но претендовать на полное знание я не стану. Можешь звать меня бабушкой, кстати. – Хорошо, бабушка… Научите меня этому заклинанию, а в людях я сам разберусь.