***
Сон пришёл быстро и навалился тяжело, как пуховая подушка, такой же жаркий и душный, и даже продолжительный ночной салют его не разбудил. Когда он проснулся, солнце уже, кажется, поднималось, судя по тому как было светло. В кухне звякнула посуда. Было тепло и уютно так, как не было уже очень давно. Аромат трав пробивался сквозь густую липкую тьму и даже беспрестанная тяжесть кармы, казалось, спадала с плеч так же, как обычно лезут старые перья. Сяо медленно дышал через нос и старался игнорировать расползающуюся по телу тревогу от осознания, что живёт он один, и шуметь посуде на кухне в таком случае не положено. Если сейчас всё закончится тем, что ему под ребро воткнут клинок, он будет виноват сам. Только почему-то никто не нападает. Так что он медленно поднимается с постели, выхватывает один из кинжалов, запрятанных в каждом углу его квартирки (копья уже давно использовать не выйдет), и выскользнул в кухню. И замер. Тело не шевелилось, будто окаменело, покрылось толстой коркой слабости. В его кухне был Моракс. То есть, конечно, конечно, Чжунли, как он просил себя называть в последние годы. Он, довольный, как сытый кот, залитый золотым светом рассветного солнца, отражённого плоскими окнами стоящих напротив многоэтажек. Сяо подумалось, что он наверняка уже умер. Или если жив, то сердце его непременно просто выскочит из его груди. Глупое, глупое сердце глупого, глупого Яксы. –Ах, Сяо, ты уже проснулся? Моракс… Чжунли улыбается мягко, ласково и в золоте света он выглядит… Как божество? Глупость, потому что он божество и есть. Сяо не был уверен, что он может думать об этом. Но мужчина, кажется, не злится. Напротив, раскрыл руки для объятий, и Адепт сдаётся: тело снова ощущается живым и он кидается вперёд. Якса чувствует на своих плечах жар чужих ладоней и вжимается лбом в крепкую грудь своего Бога, ощущает как ровно бьётся в ней сердце. Обычное, человеческое. Наверное, Сяо не должен так реагировать, не должен вжиматься лицом в божество, в бессмертного дракона. Наверное, это богохульство. Но Сяо полтора века считал его мёртвым (второй раз!), можно себе позволить краткую слабость. Но Адепт ощущает на макушке чужое дыхание, мягко шевелящее волосы. Чжунли бормочет в зелёные вихры совсем тихо: – Вот меня, наконец, к тебе и отпустили,– Сяо буквально кожей чувствует мягкую улыбку и сердце сладко сводит, пока он не осознаёт смысл слов. – Оттуда не отпускают, –Бурчит Якса, но всё равно стискивает руками бока мужчины. Крепче, ещё крепче, чтобы на этот раз он и не думал сбегать, не помыслил оставить его снова. – А вот меня отпустили, – посмеиваясь сказал Моракс, и Сяо покорно отцепился от него, когда почувствовал, как мягко давят ему на плечи, хотя и не хотелось, конечно. Якса заглянул в глаза бога, подняв голову. Он чувствовал себя капризным ребёнком, когда спрашивал у Чжунли, заставляя свой голос не звучать как у избалованного дитя: – А не заберут обратно? Мягкий смех и тёплая улыбка могли бы разогнать тучи, если бы и без того не было бы солнечно. И этому выражению лица Сяо простил бы что угодно, кроме собственной смерти. Потому что её он простил бы не задумываясь в любом случае. – Сказали, что не заберут. Чжунли повернулся к столу обратно, снова взялся за нож и приготовление завтрака. Это для Сяо? Мило. Прежде, чем он понял, что делает, Якса вцепился пальцами в свободно висящее запястье Моракса. Прежде, чем взгляд янтарных глаз с удовлетворённого дружелюбия сменится на раздражённое удивление, Сяо выпалил: – Можете считать меня полоумным, мастер. Но я вашей руки больше не выпущу. Чжунли моргнул озадаченно, но улыбнулся спустя секунду звенящей тишины. – И что же, и в душ со мной пойдёшь? Сяо уверен, что его лицо дрогнуло – конечно от неожиданности,– и он готов биться об заклад, что хитро щурящемуся Мораксу нравилось смотреть на покрасневшего до кончиков ушей Адепта. «Не думай. Остановись», – убеждал себя Якса, наверняка не слишком успешно, учитывая, как горело лицо, будто бы он с размаху впечатался лбом в пиро попрыгунью. А потом мужчина рассмеялся, и Сяо почувствовал всплеск раздражения, но чужую руку не отпустил. Если он сказал, что не отпустит, то так всё и будет. Даже если его размозжит метеоритом. Но Моракс, кажется, не был против того что с ним делают. – Мне ведь будет неудобно готовить нам завтрак. Что поделаешь, в этом деле нужны обе руки. Якса фыркнул себе под нос и…всё равно не разжал пальцев. «Куда же я дел чайник?» – бормотал себе под нос Чжунли. Сяо вздрогнул; сердце остановилось на мгновение, а потом заколотилось с такой скоростью, будто собиралось проломить рёбра изнутри. – Что вы – – Почему ты оставил мой чайник там, Сяо? – строго спросил Моракс, выдрал одним движением своё запястье из ослабнувшей резко хватки. – Простите, мастер, я- Сяо распахнул глаза. Его трясло и даже сделать вдох было непосильной задачей. Словно в бреду распахивая окно он бормотал: «Чайник. Да, мастер, я верну ваш чайник.» Ночь была тёплой и глубоко пахла шелковицей и ладаном, но дрожь не унималась – от пропитанной потом майки становилось холодно, до самого нутра. Хуже было только от самой мысли о том, что всё это был сон. Всего лишь навязчивая иллюзия о том, что всё могло бы быть совсем иным. Но не будет, потому что Сяо не дурак, он понимает кристально ясно: Моракс действительно мёртв, больше не на что надеяться.***
Утром все новостные каналы и газеты будут переполнены восклицаниями о том что в праздничную ночь кто-то ворвался в музей и украл один из экспонатов. Драгоценный нефритовый чайник. Полиция обещает найти вора и не распространяется о деталях дела, зато охранник, принявший на душу в праздник, с криком заявлял: «Птица! Огромная птица ворвалась в музей через открытое окно, схватила чайник и улетела прочь!» Конечно, ему никто не верил. Какая нелепость – огромная птица! Но камеры ничего не покажут, а следственные эксперименты не дадут никаких результатов. Дело быстро забудется в водовороте дней.***
Обитель пропускает его без проблем. Наверное. В любом случае, если его ещё не убило одной из ловушек, значит, его приняли здесь. Она совсем не изменилась: сияющие сочной зеленью сады, бесконечное туманное ничто, залитое солнечным светом. Сяо сделал шаг и обернулся на звук. Тонкое пищание, свойственное всем феям. У яксы почти челюсть отвисла. Фея не была похожа ни на одну из тех, что он видел раньше. Она не была голубой, каких можно отыскать на землях Тейвата. Не была она и рыжевато-красной, какие встречаются на насквозь промёрзшем Драконьем Хребте. Она была золотая. Сияла, как только что отчеканенная мора, и ластилась под его ладони, как бездомный котёнок. И, беспомощно поглаживая настойчивое создание, он старался понять. «Феи это души Адептов и добрых Архонтов» – говорили люди когда-то давно. И тогда понятно, куда пропал Моракс и почему после его смерти не появилось колоссальных энергий гнева умершего Архонта. Фея вела яксу за собой, весело попискивая, перекручиваясь в воздухе, будто бы приплясывая от нетерпения. Назвать, – да даже думать о ней как о Мораксе было… странно. Неправильно. Перед одним из флигелей на дальнем острове в землю был воткнут Покоритель Вихря. Фея с тоненьким звуком устроилась в каменном ложе статуи и замолкла. – Я позабочусь о копье, Моракс. Спи спокойно. Глупые мысли вертелись вокруг чувств глупого сердца, разрывавшегося на куски. А могло бы всё сложиться иначе, будь Сяо чуть более настойчив в их встречах? Как бы всё случилось? Моракс, наверное, чувствовал себя очень одиноким, умирая в тишине своей обители. Сяо не плакал, потому что Чжунли был бы не рад, если бы его якса был бы расстроен. Он должен уничтожить чайник, чтобы чудовищная подавленная мощь не поднялась волной и не выплеснулась через край. Но может быть он может позволить себе взять что-то о своём боге на память? Но разве не ждут от него, что он заберёт только копьё?***
Уничтожение Обители сложный процесс, и Сяо нужно будет вернуться на Тростниковые Острова завтра. Но мысли не дают покоя. Что было бы, скажи Сяо честно о своей симпатии тогда, полтора столетия назад? Был бы Моракс сейчас жив? Принадлежали бы они друг другу? Дракон и его феникс. Якса должен избавиться от этих навязчивых идей. Поэтому он не дожидается утра: хватает чайник и направляется сквозь прохладную зимнюю ночь к Ваншу. У него ещё есть возможность попрощаться.