Хулиганы

Корф и Седой молча и бесшумно вошли в тёмное здание, в кромешной темноте поднялись на нужный этаж и нашли необходимый кабинет. Осмотрелись, Сергей быстро нашел ноутбук, пароль не пришлось даже взламывать, так как его попросту не было. Офицеры усмехнулись. Седой быстро перекачал всю информацию на флешку и они так же бесшумно и незаметно покинули здание. Завернули за угол, Романов завёл мотор, сидящий рядом Бенкендорф выдохнул, когда парни сели сзади: — Ну как? — Всё окей, — отозвался Корф. — Давай сюда, — протянул руку полковник. — Я знаю как прятать. Ну что, в бар к Ваде? — М-м-м, — возмутился Седой. — Как он меня достал, если честно. Надежда Николаевна была права, точный «кузнечик в обмороке». — Надежда Николаевна всегда права, — тихо, но со светящимися глазами ответил Бенкендорф. — За нами, похоже, хвост. — вклинился Саша. — Откуда? — лениво спросил Владимир. — Никого же не было. И мы камеры на репит поставили, потом вернули всё. — А хрен его знает. Чё делать, шеф? В отрыв или в бар? — Давай в бар, — хмыкнул Александр Христофорович, — расслабимся. — А эти? — И эти пусть расслабятся. Чёрт, я Надюше забыл позвонить… Ладно, хоть напишу сейчас…. Машина стояла на перекрестке на светофоре, когда в миллиметрах от неё пролетела пустая городская маршрутка. Из-за того, что водитель не обратил внимания на запрещающий сигнал светофора, произошло столкновение со стоящей недалеко от машины офицеров легковушкой. За рулём была девушка, которая чудом успела увернуться, что и спасло её жизнь, ведь кузов маршрутки остановился возле её головы, если бы она сидела. Романов рефлекторно сдал назад, благо там никого не было. Бенкендорф от неожиданности выронил телефон. — Мужики, чё делать? Мы, блин, свидетели… это показания… засветимся … — пробарабанил Саша. — Валим, — бросил полковник, выравниваясь в кресле с аппаратом в руках, спрятал телефон в карман, так и не написав любимой. Романов выкрутил руль и газанул вперёд, до приезда ДПС. — Камеры? — бросил Бенкендорф. — Нет, я осмотрел. — хмыкнул Седой. — Мужики, а не по нашу ли это душу было? И промазали? — Думаешь, промазали? — насмешливо осведомился Саша. — Сильно сомневаюсь. — Хорошо, а не нас ли это попугать решили? — переформулировал вопрос Корф. — Нас, конечно. Сзади был «хвост», сбоку только одна машина рядом. — задумчиво произнес полковник. — В номер возвращаться нельзя, там явно засада. Что делать? С собой всё есть или там что-то осталось? — Трусы и вчерашние носки. Остальное всё в этой машине. — ответил Седой. — Аналогично, — кивнули оба майора и эксперт. — Уже лучше. Поехали в бар, как и планировали. Дальше решим. Ваде ни слова. — Эт ясно-понятно. В баре «смежника» не было, чему оперативники не удивились. Посидели, поели, обсудили сложившуюся ситуацию. Решили отправиться в придорожный хостел. На выходе на них наехала толпа «подвыпивших», спортивного телосложения. Ребята отбились, применив свои «солнышки» и боевые навыки. Ночью заселились в хостел. Утром отдохнули, попарились в баньке. По дороге в кафе обнаружили «хвост». — А где наш Вадя, мне интересно знать. — поинтересовался Корф. — Мне тоже, — кивнул Андрей.- в гостинице его не было, я проверял. После обеда оторвались от преследования и изучили предполагаемое место производства непонятных бриллиантов. Рудесский взял пробы грунта и зачем-то забора и ушёл в хостел, проводить экспертизы. Прогулялись по городу, обсудили план действий. Встретились с Вадимом, отправились в очередной бар. Получили информацию от эксперта. Через время Андрей Викторович присоединился к команде. Отдохнули, расслабились. Утром проснулись с признаками пищевого отравления. Приходили в себя двое суток. На четвертые Корф и Седой проникли в здание производства алмазов. А вечером произошла очередная стычка с очередными «подвыпившими». Бенкендорф с удовольствием переломал несколько конечностей, Седой и Романов нескольких ранили. Но эйфория была преждевременной. Спустя пару минут все оперативники и эксперт рухнули, как подкошенные. Их быстро затащили в неприметный грузовик такие же неприметные мужчины. Бенкендорфу, а за ним, по очереди, кто раньше поиходил в себя после «коктейля сна», связывали руки, затем подвешивали на крюк. Он оставался висеть, едва касаясь кончиками пальцев пола либо не касаясь вовсе. Спустя время начиналось «разнообразие»: начали бить битой или металлическим прутом по телу, голове и конечностям жертвы. Удары причиняли сильную боль, влекли телесные повреждения в виде переломов, травм внутренних органов. В момент «просветления» Саша Романов понял, что они попали в руки отъявленных садистов, ведь такие методы сегодня встречаются редко, так как этот вид пытки оставляет заметные следы (синяки, переломы), которые долгое время сохраняются на теле жертвы и легко фиксируется судебными экспертами. А Репнина и Сычёва — ассы. Иногда ребят заставляли «встрепенуться» сигаретами. Прижигали таким образом, что оклемавшийся вновь терял сознание. *** Владимир потерял счёт времени и боли. Болело всё, что могло болеть и что не могло, но тоже болело. Он был мокрый насквозь весь, и было непонятно, то ли это он от пота, то ли от собственной крови. По ощущениям, руки и ноги были переломаны, как минимум в нескольких местах, голова трещала нещадно, намекая на сотрясение. Попробовал сесть. Вроде бы получилось. Сплюнул, наверное слюну, вместе с несколькими зубами. Приглушённо выматерился. Легче не стало. Резко открылся люк и с него что-то сбросили вниз. Люк тут же закрылся. Сброшенным оказался Бенкендорф. Тот лежал молча, пытаясь прийти хоть немного в себя, насколько возможно, и понять, кто рядом. Владимир молчал из тех же побуждений. В земляном мешке было холодно, душно и темно, что затрудняло распознавание свой-чужой. Спустя время Корф всё-таки спросил: — Ты кто? — Аза, ты? — прохрипел полковник. — Гоф? Слава богу, жив, — хрипловато прошептал Владимир. — Сесть можешь? — Нет, кажется. Вовка, жив. Ты не представляешь, как я рад. — Я тоже очень рад, что ты жив. Попробуй отползти, ты под самым люком, в любой момент может что-то упасть. — Легко сказать. Надо попробовать. Очень медленно и долго, но всё же смог отодвинуться. — Дядь Саш? — прохрипел Корф. — Жив. Ты как? — Да как и ты. Крюк проходил? — Да. Несколько раз. Какого хрена мы не можем особо шевелиться? — Вкололи х…ю свою. Чёрт, я не могу понять, как мы так лоханулись?! — Да не лоханулись мы, Аза. Это тут слишком круто. — Бенкендорф сплюнул. — Так, минимум четвертый зуб тут оставляю. — Помолчал. — Я тут думал, когда мог. Получается, мы их спугнули. Или нас ждали. Да, мы смогли многое узнать, но это всё, практически, бездоказательно. — Нас ждали и сдали. И того нет, что нашли. Сдохнем за зря. Обидно. Я с сыном паззл недоскладывал, — сплюнул уже Корф. — Нас явно ждали. После той драки, явно подставной, прошло два дня. Не могу понять, мы так навыки быстро растеряли? За несколько месяцев? — Нет, это уже в крови, растерять не могли. И типа пищевое отравление. Специально из кондиции выбили. С…и. Кто сдал?! — Вывод напрашивается сам собой — Кузнечик. Не могу понять как… — Жратву покупал каждый сам себе. Единственное, что было общим на столе — кофе. Вот к нему и вопросы. — Бенкендорф попробовал сесть рядом с племянником. — А как он сумел? Кофе никто без присмотра не оставлял? — «Воротнички» и не такое могут. А может что и во время мордобоя? Опять открылся люк и опять что-то упало. Оказался Саша Романов. За ним и на него — Седой. — Салют, мужики, — прошепелявил Романов, когда смог прийти в себя и принять более-менее удобную позу. — Кажись, у нас мальчишник. — Да нафиг такой мальчишник, — пробормотал Сергей. — Что у кого болит? — Всё, — хмыкнул Корф. — Про Андрея что-то слышно? — Мертв, — проговорил с запинкой Саша. — Решил поувещивать этих уродов. И прямо в сердце. — С…и. — констатировал Александр Христофорович. — Надя расстроится. — Ты смешной. У нас с каждой минутой всё меньше шансов вообще увидеть родных. — хмыкнул Романов. — Она больше из-за тебя с Азой расстроится, а не из-за него. Чёрт, выжить бы, а? У нас даже медового месяца не было. Про детей молчу, похоже, я на это уже не способен. — Спокойно, без истерики, — прошепелявил уже Бенкендорф. — Всё будет хорошо. Нас вытащат, пролечат и всё будет хорошо. И дети будут и внуки. — Оптимист, ты, дядя, — криво усмехнулся Владимир. — Хрен нас найдут. И детей не будет, бьют со знанием дела. — Это пока. Пока они надеятся, что мы что-то скажем. А потом… — Знаешь, после крюка ничего не страшно. — хмыкнул Седой. — Да уж. — Если честно, — проговорил Корф, — единственное, что меня сейчас очень волнует, так это наши девочки. Надюше категорически противопоказано нервничать. — Не дави на больную мозоль, — простонал Бенкендорф. — Вся надежда на Шуру с Аней. Зная Надю… — замолчал. Офицеры молчали тоже. Да и что тут скажешь? Ещё через время открылся люк и опять что-то упало. Это оказалось тело Андрея Викторовича Рудесского. *** -Я жду. — холодно произнесла Надежда Николаевна. — Надюш, …- генерал замялся. Правдоподобную ложь продумать и проговорить с Репниной он не успел. — Всё хорошо. Не волнуйся. — Я пока́ не волнуюсь. Ты забываешь, что я сама офицер. И, в отличие от Анны, понимаю, что означает отсутствие связи с мужем хотя бы двенадцать часов. Сколько? — Пошли третьи сутки. — тихо произнесла Наташа. — Но у нас есть шансы. Мы знаем квадрат, и у них есть спутниковая связь. — Главное, чтобы они были живы и могли воспользоваться спутником. Связь пропала со всеми одновременно? — Да. Надюша, поехали домой, отдохнёшь. Тебе и маленькому надо отдохнуть, поехали, поехали. — генерал вывел женщину из кабинета, а потом и из здания. — Коль, — криминалист сидела в машине, — ты поисковиков отправил? — Да, не переживай. — Лжёшь. — холодно, -Поисковиков дают только на четвертые сутки. При наличии доказательств. — Не лгу. Правда. У нас форс-мажор и ЧП. Их найдут. — Ты же читал про их спецпорошок. — Надя, всё хорошо. Вернутся твои Сашка с Корфом и открутят мне голову за то, что я тебя не берегу. — Я спокойна. Машина остановилась возле участка. Николай Павлович провел Надю в комнату, где её уже ждали Шура и Зоя с капельницей. — Себя не жаль, так хоть малыша побереги, — возмутилась врач. — Никакого инстинкта самосохранения! Анна лежала на кровати молча. С момента пропажи связи с мужем она молчала. Писала смс Варе и всё. Ей казалось, что это всё не с ней, и в то же время с ней. Несколько раз сорвалась на свекровь, та лишь молча смотрела на неё своими большими, тёплыми, грустными глазами. Состояние было странным: вроде бы смотрит на это всё со стороны, и это происходит с какой-то другой Анной, внешне очень похожей на неё, но не с ней, а с другой стороны, она отчётливо понимала, что весь этот ужас действительно происходит с её семьёй. Её любимым мужчиной, её мужем, её половинкой в прямом смысле слова, потому что сейчас она не чувствовала себя абсолютно. Как будто душа и тело существовали порознь или параллельно. Ей было очень плохо, состояние как полуобморочное или в тумане, мысли путались. Володя. Её. Любимый. Володя. Только у них что-то начало налаживаться и приходить в норму. То его ранение, то твои чудачества с командировкой, теперь вот опять его ранение. Для тебя он вторая половинка. Или первая? Опора и помощь. А ты для него кто? Когда рассказывала Володе, что ему не надо ревновать, потому что ты всегда только с ним, ты пообещала быть ему опорой, поддержкой, надёжным тылом. А по факту? Он был твоим тылом. А ты ему? Ничего не объяснила, довела сына до истерики, своими же руками чуть не уничтожила собственный брак с самым лучшим мужчиной. А теперь ему плохо. Очень плохо. Да, он тебя простил, даже в ресторан тебя сводил, дуру, сильно он тебе нужен был?! А теперь как? Ждать и верить. Верить только в лучшее. Ага, легко сказать. Ты могла себе представить, идя сюда работать, что встретишь любимого человека, которого потеряла давно? Нет. Значит и тут нужно верить в лучшее. Всё будет хорошо. А сама выключай идиотизм и включай адекват. Сейчас тебе́ нужно быть сильной. Сейчас проверка тебя на соответствие твоим же словам. Насколько ты сможешь быть в реальности его опорой и поддержкой. А ещё вспомни, что у вас есть сын, и ему тоже плохо и тяжело. Не время раскисать. Володя-маленький не отходил от матери ни на шаг, но сделать ничего не мог. Ему было тоже страшно, но он держался и не плакал при маме и тёте. Хотя, ночью, когда никто не видел и не знал… Мальчик случайно услышал разговор старших Романовых и всё понял. Ночью тихо плакал в подушку, потом заснул. Утром внимательно посмотрел на взрослых и понял, что новостей нет. Хотя эти самые взрослые и пытались его развлечь-отвлечь паззлами, книгами, помощью по дому. Понял, что мама спит, тихонько отправился к тёте Наде. За эти несколько дней он понял, почему папа так любит и дрожит над ней, называет мамой (тоже случайно услышал). Возле неё было так тепло и хорошо. Если мама была больше другом и старшей сестрой, то тётя Надя была практически мамой. После неудавшегося отъезда Анны, в Володе-маленьком что-то сломалось по отношению к маме. Исчезло безграничное доверие, осталось лишь настороженность. Да, он всё так же любил маму, дорожил ею, но не мог ей доверять как прежде. Перестал делиться сокровенным. Теперь место мамы занимала тётя Надя. С ней было очень уютно, спокойно. Можно было просто сидеть рядом и ничего не объяснять. Она всё понимает. Осторожно вошёл в комнату криминалиста, увидел капельницу и трубочку от неё к тонкой руке Надежды Николаевны и её закрытые глаза, повернулся, чтобы уйти и услышал ласковое: — Володенька, не уходи, я не сплю. Иди ко мне. — женщина открыла глаза, улыбнулась и протянула свободную руку к племяннику. Ребенок быстро устроился рядом. — Как ты? Как дела? Что делал? — Вы как? Как Вы себя чувствуете? — Всё хорошо, не волнуйся. — улыбнулась. Видела, что Володе-маленькому страшно, но он держится, старается быть беззаботным, а на самом деле был растерянным и беззащитным. Чем очень напоминал своего отца. Он действительно был полной копией Владимира. Её родного мальчика, её сына. — Что делал? — Ничего, — прошептал мальчик, — ничего не хочется. — Так, не раскисать! Всё будет отлично! — спокойно и ласково проговорила Надя. — Папа приедет и они с дядей Сашей сделают нам ремонт в наших комнатах. Ты обои выбрал? — Да. — Молодец. Сейчас с меня эту штуку снимут, пойдем гулять? — Как хотите. Вам лучше поспать, наверное. А потом погуляем. — Ты со мной? — А можно? — А почему нет? Конечно. Через время Зоя сняла капельницу и Надя заснула в обнимку с младшим племянником. Анна лежала на кровати в обнимку с подушкой мужа. Вспомнила всё: их знакомство, дружбу, начавшуюся с глупой вражды, но быстро переросшую в любовь, первое свидание, первый поцелуй, признание в своих чувствах, его предложение руки и сердца, новость о своей беременности, подставу с Пеньковой, ссору, появление на свет Вовки, неожиданную встречу с Владимиром, их стремительное примирение, роспись, каждый совместный день, её дегенеративность с курсами, поход в ресторан и ночную прогулку по городу, день рождения Надюши, их ночи, его отъезд. Его глаза и сердцебиение перед самым выходом из квартиры. А бьётся ли его сердце сейчас? Нет! Бьётся! С ним все хорошо! С Корфом обязательно всё будет хорошо! Он же Корф. И он пообещал. А Володя всегда держит слово. И он бы не одобрил ее расклеенность. А если бы она уехала? Что было бы с ними всеми? Стоп! Володя тебя простил, вы вместе. Володя, верни-и-и-ись, пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста! …. А где Володя-маленький? Анна встала, быстро умылась и привела себя в относительный порядок и отправилась на поиски собственного сына. Володя-маленький нашелся в комнате Надежды Николаевны, слушающий очередной раздел из книги, в обнимку с тётей. — Тук-тук, можно? — тихо проговорила девушка. — Конечно, Анечка, — мягко отозвалась Надя, — заходи. Мы тут книжку читаем. Как ты? Поспала? — Да. Вы как? Вовка Вас не утомил? — Я нормально, — с сарказмом произнесла Надежда Николаевна и продолжила ласково, — и не обижай моего племяшку! Замечательный парень. Ты как? — Не знаю, — прошептала девушка и сморгнула слезы. — Вов, можно тебя попросить принести мне сок? — мягко попросила Сычёва. — Угу, — мальчик убежал. Надя села рядом с невесткой и обняла её: — Тише, Анечка, тише. Нам держаться надо. Мальчики наши всё чувствуют, им наши слёзы только мешать будут. — помолчала. — Приедут — обоим всыплю. Вова уже всё понимает. Только не говорит ничего. — Да, он резко повзрослел так, за эти дни буквально. Не хотела я для него такого взросления. Лучше бы маленьким побыл ещё. — всхлипнула. — Простите меня, пожалуйста, я не хотела. — Тише, Анечка, тише. Всё будет хорошо, слышишь. Я не сержусь, я понимаю всё. — Вы берегите себя. И малыша. — А я что делаю? Всё хорошо. Вернулся Володя-маленький с пачкой сока, Анна притянула сына к себе. — Спасибо, родной мой, — ласково проговорила Надя и сделала несколько глотков. — Вы кушали? — Пока не хочется. — Ясно. Всё будет хорошо, не переживайте. Идёмте на веранду, воздухом подышим? — Идём. И походим заодно. Надежда Николаевна сидела на плетёном диванчике с идеально ровной спиной, возле неё, свернувшись калачиком и головой на её коленях лежал Володя-маленький. Надя мягко перебирала его волосы. Мысли о поведении мальчика и его отношениях с Анной немного отвлекали от мыслей о муже. Периодически порывалась поговорить с младшим племянником, но в последний момент тормозила, боялась, что ребенок только больше закроется, учитывая, что закрытость и ранимость в нем от отца. Решила ждать, пока Володя-маленький сам захочет поговорить. Пока нужно дать понять, что она с ним и дождаться Сашку. Сашка, Сашенька… Никакой медвежонок, даже с твоим запахом тебя не заменит. Анна рассматривала фотографии в телефоне. — Вот вы где, а вас везде ищу, — раздался деланно-бодрый голос Александры Федоровны. — Полдник, переходящий в ужин, будет через двадцать минут. — Спасибо, — мягко ответила Надя. — Спасибо, я сейчас, — Анна вошла в дом. Хозяйка дома села рядом с Надеждой Николаевной: — Как ты? — Нормально, спасибо. Не волнуйся. Ты сама как? — переговаривались вполголоса. Голос Нади был ровным, как и её спина. — Не знаю. Стараюсь отключаться, не думать. Только не получается. — Всё будет хорошо. Они у нас сильные, умные, опытные. — невозмутимо отозвалась криминалист, глядя в одну точку. — Скоро вернутся. — Ты как? Как маленький? — Нормально, — по бледному лицу с темными кругами под глазами скользнуло подобие улыбки, — сегодня решил меня пощекотать. — Первые толчки? — с пониманием спросила Шура. — Очень похоже. Завтра к врачу. — Я с тобой. Не обсуждается. Уже знаешь, кто? Если не секрет, конечно. — Спасибо, я сама. Мальчик. — Имя придумала? Я сказала, я с тобой. Подожду в коридоре. — Нет пока. Даже не читала. Надо хоть в интернете порыться. Спасибо. — У меня есть энциклопедия имён, там всевозможные имена, некоторые только там и прочитала, я занесу. — Спасибо большое. Повисла тишина, в которой каждый думал об одном и том же. — Надюш, ты только не молчи, говори, если что. — попросила подруга. — Саша твой тоже нервничает и волнуется за вас. Надя кивнула, но было понятно, что вряд ли она вдумалась в сказанное. *** -Ну, что, выродок, так и будешь молчать?! — рявкнул лысый бугай, похожий на Кинг-Конга с металлическим прутом в руках, избивал висящего на грузоподъёмном крюке, который был привинчен к потолку, Корфа. Владимир с трудом поднял голову и молча сплюнул смесь слюны и крови на лысину Кинг-Конга. — С…а, я же тебя сейчас …. … …. …. — громила начал с ещё большим озверением избивать парня. В какой-то момент он потерял сознание. — Куда? Я тебе отключусь! — Кинг-Конг бросил дубинку и вылил на парня ведро мутной воды. Заметил, что Корф немного оклемался и продолжил прерванное занятие. Когда Владимир отключался, его вновь поливали водой и продолжали избивать. Тоже самое делали и с остальными. Корф оказался на дне, ставшего родным люка, и понял, что на время эти пытки прекратились, грешным делом подумал, что мир прекрасен. Но когда к нему никого из ребят не сбросили, заволновался. Ещё через время понял, что он не один — компанию ему составлял труп криминалиста, который начинал разлагаться, не смотря на холод. Бенкендорф сидел привязанный к стулу и общался со «смежником»: — Ну, что, кто из нас «кузнечик в обмороке», а, с.а, ты? — Ты, Вадя, ты, — прохрипел полковник. — И с…а, тоже ты. — С…а, а в личном деле написано, что ты интеллегентный, умный, образованный. А то, что мудак, не написано, странно, да? — зубоскалил Дубровин. — Мудак тут ты. А на счёт образованности… — Бенкендорф сплюнул, специально попал на вычищенные до блеска ботинки Вадика, — можем обсудить, различие между Моне и Мане. Или ещё что? — Не вы….ся, — заорал «воротничок». — ты жив пока я добрый. И твои сосунки тоже! Уничтожу сначала вас, а потом и до жёнушки твоей доберусь. — на этих словах Бенкендорф собрал всё своё мужество, чтобы не выдать своих эмоций и чувств. — Посмотрим, кто из нас «кузнечик в обмороке»?! — Посмотрим. — прохрипел Александр Христофорович. Дальше на него посыпался град ударов. Через время Бенкендорф оказался в яме вместе с племянником. — Аза? — Я. — Тут только мы? — Ещё Андрей. — Это я уже понял. Аза, у тебя пальцы шевелятся? — До общения с Гамадрилом да, сейчас не знаю. А что? — медленно и хрипло отозвался Корф. — Я себя не ощущаю. — Я тоже. Надо попробовать выйти на связь с нашими… — Не смешно. Всю связь эти с… отобрали. — Не всю. Но её надо достать. А для этого нужно убедиться, что они не ломанутся сюда. — Не понял? Откуда? — За… В этот момент открылся люк и на землю упал Романов. Упал и остался лежать. — Царь? В ответ тишина. — Саня, свои, Саня! — нервно позвал Владимир. Романов не отвечал. Бенкендорф с трудом подполз к парню, приложил два пальца к артерии на шее, прощупать пульс: — Жив. Но, похоже, аритмия. Чёрт, с ним что-то не так. — Столько лет жить с медиком… — Я жил и живу с Женщиной, а не с медиком. Это разные вещи. Полковник с огромным трудом вернулся в исходное положение. — Так, ждём Седого и пытаемся выйти на связь. — А как? Телефон есть? — Есть, Вов. Через время приземлился Седой. Приземлился со стоном. — Серый? — позвал Корф напарника. — Жив. С…и, … … …. …. — отозвался парень. — У меня нет спины. — В смысле? — Огнём жгли. *** Наташа Репнина запаслась едой и сидела перед ноутбуком, до слёз и ряби в глазах вглядываясь в экран в ожидании хоть какой-то новости. Все эти дни были одним длинным ужасом. Она и представить себе не могла, что такое возможно, чтобы в нынешнее время взрослые, сильные, опытные люди могли потеряться и их невозможно было найти. Это просто невозможно с современной техникой. И тем не менее это так. Прикрыла глаза. На экране все время было одно и то же. Она всегда восхищалась Надеждой Николаевной, но в этой ситуации — исключительно. Криминалист вела себя как обычно, ровно, спокойно, единственное, что выдавало её состояние — идеально ровная спина, отсутствие лёгкой улыбки и периодическое «выпадание» из бесед. Если Аню она заставала в слезах, то Надя ещё держалась. Наверное, только сейчас девушка поняла, почему Корф и Бенкендорф так обожают Надежду Николаевну. Очень мягкая, хрупкая, женственная, в то же время была настоящая им другом, умеющим держать себя в руках, а голову холодной, не отчаиваться, не истеричить, не биться головой о стену, а собраться и быть готовой ко всему и всегда. Глядя на неё, держалась и сама Наташа. Она просто не могла сдаться. Но и не знала, что делать. Поисковики молчали. Нашли только гостиницу, в которой остановились ребята, но это они и так знали. Наташа сама бронировала номера, под видом секретарши Корфа. Оглушительно завизжал ноутбук. Девушка вздрогнула, одела наушники и взяла трубку: — Капитан Репнина. — Нат, слушай молча и попытайся пробить локацию, — эксперт на секунду замерла, одной рукой зажала кнопку вызова генерала Романова, второй пробивала местоположение Бенкендорфа. В лабораторию влетел Николай Павлович, взял второй наушник и внимательно слушал слабый и прерывающийся голос полковника, сдвинул женскую руку с кнопки экстренного вызова начальства. — Дубровин не только в теме, но и в доле. Кроме него генералы Жуковский, Кайзерлинг, полковник Котов, и их замы. Делят между собой. В Москву и область гоняют фальшак, который под видом реальных камней оценивает свой оценщик, а настоящие брюлики продают в Питере. Там у меня нет никаких завязок. Оттуда и идут бабки… — Есть, я засекла и сбросила координаты, ждите. — Фамилия оценщика Ломов… — Сань, вы как? — врезался голос генерала. — Андрея убили. Мы жи…. Связь прервалась. Наташа сидела бледная. — Так, спокойно, Нат. Ты поисковикам координаты сбросила? — Да. — Медвертушку в помощь выслала? — Да. — Хорошо, ждём. Ноут с собой взять сможешь? — Да. — Тогда поехали домой, наших порадуем и там ждать будем. — Не надо, лучше тут. Мало ли что, а людям надежду дадим. Да и Надежду Николаевну жаль, ей лишний стресс, пусть уже отчитаются, что они в вертушке. — Согласен. — Как он смог позвонить? И почему только сейчас? -вытерла ладонью слёзы. — Почему только сейчас не знаю, возможно по состоянию, учитывая его голос. Как смог: в своё время нам показали хитрый прием, куда спрятать телефон, чтобы никто не узнал и как защитить и сделать противоударной элементарную звонилку. Генералу позвонил руководитель поисковой группы, уточнил координаты и попросил повторно фотографии разыскиваемых. — Девочкам звонить или нет? — уточнил у Репниной. — Не знаю, они и так нервничают. Мы не знаем, почему прервалась связь, или их обнаружили, или такая связь, или он сам её оборвал. — Я за кофе. Тебе налить свежего? — Да. Спасибо. *** Корф пришел в себя и понял, что они всё ещё все вместе. Пребывание под землёй становилось чем дальше, тем невыносимей из-за духоты и разлагающегося тела криминалиста. — Царь, — позвал друга. — М-м-м, — тихо простонал парень. — Ты как? — Херово. Под левой лопаткой жжёт, сердце сейчас выпрыгнет, воздуха нет. Я как хлющ. — Потерпи, немного осталось. Нас должны найти скоро. — Хотелось бы дожить, но сомневаюсь. — Спокойно, мужики, немного ещё потерпите. — подал голос полковник. — Нас уже ищут. Романов опять потерял сознание. Корф прикрыл глаза. Хотелось очутиться дома, рядом с Анной, сыном и мамой. Мама… как она там? Как братишка? Хочется верить, что все ведут себя хорошо. Владимир как наяву увидел маму с отцом, мама тянула к нему руки и звала к себе, обещала такой желанный покой. Обернулся, за спиной увидел Аню, Володю-маленького и Надюшу с Русланчиком, которые грустно и внимательно-ласково смотрели на него. — Нет, нет, ты мне не мама, — вырвалось у него, — моя мама тут, Надюша. Ты нет…. — вздрогнул, открыл глаза, осмотрелся, не заметил, чтобы ребята что-то поняли, значит, он говорил не вслух, а во сне. Опять отключился, снилась Анна. Воздушная, веселая, умопомрачительно красивая, она бежала ему навстречу с раскрытыми руками и смеялась. Бенкендорф лежал молча, в очередной раз прокрутил в голове момент подставы, чтобы не забыть и рассказать генералу. Периодически перед глазами стояла Надюша. Единственный человек, ради которого он вернётся из любого ада. Главное, чтобы берегла себя и сына. Хотя бы ради малыша не нервничала. Ага, Надюша и не нервничала. Нет, она умничка, она сможет. Маленькая, хрупкая, нежная, и в то же время очень сильная, смелая, мужественная, местами резкая и чуть грубоватая в работе, тоненькая, словно сотканная из воздуха, её хочется постоянно оберегать и держать в руках. Его женщина. Самая лучшая и самая любимая. Они не знали, сколько прошло времени, когда раздались звуки выстрелов, мата, драки. Корф дёрнулся, но понял, что не сдвинулся ни на миллиметр. Бенкендорф попробовал поднять голову, что-то хрустнуло в теле, которое болело нещадно и он потерял сознание, в этот момент открылся люк и раздался резкий голос: — Командир, нашли! Каждого поднимали медленно и осторожно, боясь нанести новые увечья. Поняли, что всех пятерых в одну медвертушку не поместят, нужно будет проводить реанимационные мероприятия, а для этого нужно место. Вызвали подмогу. Первыми улетели Седой с обугленной спиной и неприходящий в сознание бледно-зеленый Саша Романов с кислородной маской на лице. Через несколько часов домой отправились и Владимир с Бенкендорфом. На третьей вертушке, с черным тюльпаном, отправился в свой последний полет утонченный интеллигент, гуманист, в душе наивный романтик, настоящий профессионал, эксперт-криминалист Андрей Викторович Рудесский. *** Ночью генерала Романова разбудил телефонный звонок. Ответил практически сразу, на втором гудке. Ощутил, как рядом зашевелилась жена: — Слушаю. — резко сел, — Понял, спасибо огромное! Я Ваш должник, Фридрих Карлович. Что им нужно? Из лекарств, еды. Понял, хорошо. Когда к ним можно? Тут родные с ума сходят. Хорошо, спасибо. Понял. Спасибо большое! Если что, обращайтесь, я всё достану. Понял, узнаю перезвоню. Хорошо, сообщение, так сообщение. Сейчас напишу. — Коль, что? — тихо спросила Александра Федоровна. Романов положил телефон, откинулся на спинку дивана, обнял жену и успокаивающе гладил: — Успокойся, Шура, всё хорошо. Ребят нашли и привезли в наш госпиталь. Сейчас у них осмотр, МРТ, КТ, УЗИ и прочее. У Сашки нашего инфаркт. Лекарства все есть. К ним пустят только послезавтра. Успокойся. Надо сбросить Мандту противопоказания ребят. Я к Наде. — У Сашки инфаркт? В неполных 35?! Инфаркт, и ты говоришь «всё хорошо»?! Коля, ты себя слышишь?! У нашего сына инфаркт! — Успокойся! — резко бросил муж и встал. — Прогнозы хорошие. С другими хуже. И никто не паникует! У Седого вообще никого нет! Николай Павлович вышел из комнаты, решил сделать глоток воды, прежде чем говорить с Надей. Зашёл на кухню и в окно увидел Сычёву на веранде с шалью на плечах. Сделал глубокий вдох и подошёл к женщине: — Надя? — мягко спросил генерал, — Что случилось? Позвать Зою? — Коля? Нет, спасибо, всё хорошо. Не спится, малыш начал вести ночную жизнь. Или мое состояние и ему передалось. Что случилось? Есть новости? — Да, — сел рядом, взял её за руку. — Звонил Мандт. Все уже у него. Просит сбросить ему противопоказания. У Сашки с Корфом они есть? — Нет, не было. Было всё хорошо, не учитывая Володиной селезёнки. Когда к ним можно? — голос ровный и бесцветный. — Послезавтра. Говорит, что они страшные. И про селезёнку помнит. — Меня не испугать. Что говорит? — А твою кроху? Я сам ни тебя ни Шурку завтра не пущу. Мандт сказал, что у моего Сашки инфаркт, но прогнозы положительные. Твой Сашка относительно, Корф тоже. У Седого сожжена спина. Лежит сугубо на животе. — Андрей? Николай Павлович молчал. — Нет… Этого не может быть…. Коль? — тихо спросила Надя. — Надюш, я сам ничего не знаю. Правда. Знаю, что его больше нет. Послезавтра узнаем всё. Может и завтра, ребята этих уродов допрашивают, я завтра подключусь. Завтра вы все за ворота ни шагу. А теперь спать. Меня твои мужики порвут. Идём. — Что с Сашей? И Володей? — Я же сказал, что относительно нормально. Больше ничего, он звонил коротко, ему противопоказания нужны были. Спать, Надя, спать. Через день, с самого утра в доме бурлила жизнь: женская часть собиралась и собирала вещи. Анна зашла к свекрови, которая безуспешно пыталась макияжем замаскировать синяки под глазами: — Тёть Надь, можно? — Конечно, Анечка, — слабо улыбнулась та. — Ты уже? Я сейчас. — Как Вы, тётя Надя? Может, лучше отдохнуть? — Я нормально, кроха тоже. Я с ума сойду. Я не могу так больше. Володя-маленький дома? — Нет, не хочет. Да и я не хочу. Хватит. — Коля сказал, что они иссиня-черные. А у нас ребенок. — Тогда и Вам туда нельзя. — Прекрати. — холодно, потом чуть мягче, — Поехали? — Да, Вовка уже возле машины, помог Николаю Павловичу всё загрузить. — Я ещё минуту, смою с себя всё это, скрыть от мужа не получится. Вошли тихонько в палату. Там лежали Бенкендорф и Корф полностью забинтованные. Володя-маленький дёрнулся к отцу, но Анна удержала его за руку. Стало страшно, никто из мужчин не шевелился и не зашевелился при их появлении. Водитель-охранник Степан, которого генерал приставил к криминалисту, занёс пакет, поставил на подоконник и вышел, ждал в коридоре. Надежда Николаевна мягко улыбнулась, подошла к племяннику, внимательно осмотрела бинты, лицо, аккуратно прикоснулась губами к уголку закрытых глаз, единственному, что было не забинтовано. Подошла к мужу, провела ладонью по его забинтованному лицу, грустно усмехнулась, села рядом с ним на стульчик, осторожно прикоснулась пальцами к кончикам его незабинтованных пальцев, неотрывно смотрела на любимого человека. Анна подвела сына к Владимиру, мальчик с лёгким страхом на лице смотрел на отца. — Вов, — прошептала девушка, — может ты всё-таки домой? А к папе чуть позже? — Нет. Я тут. Я всё равно ничего не вижу, он весь в бинтах. — чуть зло отозвался мальчик. Анна покачала головой. На самом деле ей было достаточно и увиденного. Глаза, а в данный момент веки, и губы Владимира были действительно черно-синими, уголки губ надорваны. Володя-маленький быстро притащил второй стул. Анна села рядом с кроватью мужа, сын устроился рядом. Девушка внимательно осмотрела Владимира: голова, ноги, руки были в гипсе, остальное накрыто тонким одеялом. В палату вошёл доктор Мандт, молча кивнул в знак приветствия и протянул бумаги Надежде Николаевне. — Спасибо, — прошептала она, — какие прогнозы? — По Корфу, то, что меня больше всего волнует в данный момент: он не разговаривает. В смысле губами шевелит, а звука нет. На простуду не похоже, или нервное или травма гортани. Пока толком ничего не могу сказать, надо снять их отёчность. — Это лечится? — прошелестела Анна. — Да. В любом случае, да. Возможно изменение голоса, но говорить будет. — успокаивающе отозвался врач. — Фониатр скажет точнее. Но, опять же, снимем отеки, поймём лучше. У Бенкендорфа: постоянно текут слёзы, стоит открыть глаза, проснуться, в смысле. Даже если в палате темно. Наш офтальмолог считает, что это ожог. Но я бы проконсультировался ещё с кем-то. Сейчас собираем консилиум. — У меня есть знакомый офтальмолог, Быков. Можно его? — Константин Аркадьевич, который? — Да. — Если он согласится, скажем только спасибо. Дальше: у обоих сотрясение мозга, ЧМТ, переломы носа, трещины в ребрах, выбиты зубы. У товарища полковника сотрясение лёгкое, у парня — более ощутимое. Несмотря на количество бинтов, всё не так страшно. Переломов, что странно, практически нет. Я опасался, что мы их по кусочкам собирать будем. Но ситуация лучше, чем ожидалось. У полковника перелом правой руки, левая — трещина и растяжение. У майора предварительно: перелом ноги и руки и вывих второй руки. У обоих тупые травмы внутренних органов, без разрывов, не отбиты, слава богу, хотя явно хотели. Также, корсеты на опорно-двигательном. Временно. Я думаю, сегодня-завтра снимем и пойдем на повторную МРТ. Трещин мы не обнаружили, скорее всего, зажим, в следствии избиений. — доктор Мандт помолчал, — Их вообще били со знанием дела. Без переломов особых, но обездвижили. Да, мы им сделали плазмаферез, в крови обнаружили целый коктейль. В том числе очень хитрый миорелаксант, который воздействует сугубо на опорно-двигательный, не затрагивая сердце. Честно говоря, с таким сталкиваюсь впервые, обычно все сразу. Возможно, понадобится ещё раз плазмаферез. Пока сгоняем отёки и лечим переломы и растяжения. Да, мышцы совсем плохие, но мы им мочегонное капаем, потом займёмся. — Поняла, спасибо. С таким миорелаксантом я столкнулась во второй раз. Главное, чтобы без последствий. Что им можно кушать и что с остальными? С Седым? — Кушать ничего, мы их на капельницах держим. С Седым… — вздохнул Мандт, — в ожоговом, там спины практически нет. Жить будет, но мы его пока держим в медикаментозном сне, так легче терпеть боль. — Что с его спиной? Что ему нужно? — Ему сожгли спину. Весь кожный покров. Лекарства есть, не волнуйтесь. Лечится будет долго, но потом будет как огурчик. — Я поняла, спасибо большое, Фридрих Карлович. — Не за что. — Есть за что, — попробовала улыбнуться Надежда Николаевна. — Вы не только наших ребят спасли, Вы и нас спасли. — Всё будет хорошо. Долго, но хорошо. — Звонить Быкову? — Да, это было бы здорово. — Спасибо большое. — Не прощаюсь, тем более, я сегодня дежурный. Мандт забрал документы и вышел. Анна сидела рядом с мужем и смотрела на него. Володя-маленький осторожно устроился рядом с папой на подушке и незаметно для себя задремал. Блондинка протянула руку и легко прикоснулась подушечками пальцев к забинтованному лицу. Провела по нему. Владимир открыл глаза, шелохнуться не мог, но почувствовал, что в палате что-то не так. Анна привстала и склонилась над Корфом: — Володя? — мягким шёпотом, — Как ты, любимый? Врача? — Анечка, — одними губами произнес парень. — Солнышко, моё. Я нормально, только звука не издаю. Нужен чтец по губам, — посмотрел хитро. Улыбаться было больно. — Как ты? Как Надюша с Вовкой? Надежда Николаевна, услышала шепот Ани, повернулась к племяннику, считывала его ответы, встала, подошла к нему, склонилась над самым ухом: — Здравствуй, сынок. Всё хорошо, не переживай. Вы все здесь, только в разных отделениях, с тобой дядя Саша. На плече спит Вовка. Мы нормально. — выровнялась, попробовала улыбнуться, зашептала так, чтобы слышала и невестка тоже. — У нас всё хорошо. А ты лечись, слушайся врачей. Мы рядом.– вернулась на стул. Анна показала, что Владимир хочет что-то спросить. Встала вновь: — Мам, как ты, родная? Как мой братишка? Склонилась над его ухом: — Я же сказала, всё хорошо. Братишка растёт потихоньку. Всё, отдыхай. Анна тихонько разговаривала с мужем, проснулся Володя-маленький, попробовал обнять отца, но не решился: — Вовка, сынок, — глаза у Корфа засияли ещё ярче. — Я страшный, не надо на меня сейчас смотреть, ещё кошмары приснятся… — Я очень соскучился за тобой, па. — Я тоже, сын, я тоже. Надя встала, подошла к окну. Наступил июнь, начинались жара и духота. Для неё, в её положении, лето — самый тяжёлый период. Ничего, справимся, теперь мы все вместе. Папа наш жив и рядом с нами, остальное выдержим, родимся, и будет нас трое. Бенкендорф тихонько застонал и открыл глаза, быстро закрыл, но было поздно, из них хлынули слёзы. Сычёва в секунду оказалась рядом, прикрыла его глаза своей ладонью: — Шурик? — шёпотом, — Что болит? Врача? Не молчи только! Глаза печёт? — Наденька, родная, — улыбнулся, чуть приоткрыл глаза, но из-за пелены слёз образ обожаемой женщины расплывался, — как ты? Как Мандаринчик? — Мы хорошо. Ты как? — Увидел вас и услышал, значит, отлично. — Вот упрямый. Почему стонал? Что болит? — Ничего, правда. Ничего не ощущаю. Сон мерзкий. Как ты? Рассказывай, я соскучился. Как твои анализы? Как маленький? Что врач говорит? — Подожди, не переводи тему… В палату вошло практически бритое или стриженное кардинально коротко, широкоплечее, с короткими руками и ногами, внешне очень походившее на мужчину, но накрашенные добрые глаза говорили, что это всё-таки женщина. Хотя, обувь, одежда и манера держаться были абсолютно мужскими. Заговорило басом: — Так, крошки, — на этих словах мужчины усмехнулись, Надежда Николаевна приподняла бровь. — Настраиваемся на приятную прохладу. Слабонервных и детей до восемнадцати просьба выйти из зала, а ходячие могут остаться. Бенкендорф усмехнулся: — «Ходячие помогают доходячим, доходячие помогают лежачим, а лежачие лежат и не гавкают». Алла, мы как раз из тех, кто не гавкает, мы дохлые и мокрые. — О, раз смеёмся, значит идём на поправку. Правильным путем идете, товарищи. Теперь надо вас подлатать и подсушить. Начнём с Вас, молодой человек, — подошла к Владимиру, убрала одеяло. — Конечно на поправку, — раздался голос Бенкендорфа, — мне жену стеречь нужно, чтобы никто не увёл. — Дурачок, — прошептала криминалист. Анна поняла, что санитарка сейчас будет менять мужу памперс, иначе сходить в туалет у обездвиженных, хотелось верить, что обездвиженных, а не парализованных, мужчин возможности не было. Притянула к себе сына, но тот выпутался из её рук и подошёл к Надежде Николаевне. Она успокаивающе гладила Володю-маленького. Корф заметил этот демарш ребёнка и молча взглядом спросил у тёти, что случилось. Та мягко кивнула. Тем временем Владимира уже привели в порядок, и он позвал губами жену и сына. Анна села рядом, Володя-маленький устроился с другой стороны. — Что случилось? — одними губами спросил глава семьи, внимательно смотрел на ребёнка. — Всё нормально, пап, — прошептал младший Корф, — относительно, конечно, ты же в больнице. А так, всё хорошо. — Вов? — Па, честно. — Анют? — Всё нормально, полностью поддерживаю Вовку. Относительно, потому что ты тут, а мы в чужом доме. — Потерпите немного, — Корф смотрел виновато. — Так надо. Тем более, что там воздух и охрана. — Это мелочи, — провела пальчиками по его забинтованному лицу, — главное, чтобы с тобой всё было хорошо. Чтобы ты вылечился и был с нами. — Я всегда с вами. Меня только немного подлатать надо. Заштопанный папа годится? — улыбнулся одними глазами Владимир. — Всегда. Любой, главное, что живой. — голос Анны дрогнул. — Не надо, любимая. Я сейчас, конечно, ещё то «мачо», но это временно. Вов, чем занимаешься? — Читаем с тётей Надей книгу. Так здорово! — у Володи-маленького загорелись глаза и зазвенел радостно голос. — Все Корфы, от мала до велика, у ног мое́й жены, а я опять в пролёте, да? — раздался насмешливый голос полковника, которого тоже успели переодеть. — Саш, — с ласковым упрёком проговорила Надежда Николаевна. — не надо. И они не у ног, и ты всегда на первом месте. Владимир и Анна разговаривали, а Володя-маленький подошёл к окну и стоял. — Анют? Что с ним? Жена практически прижалась губами к уху любимого: — Не может простить мой финт с поездкой. Сама виновата. Теперь расплачиваюсь. Ему нужно время, успокоится и мы поговорим. — Аня? По себе знаю, успокаиваться можно долго и не успокоиться в результате. — Я знаю, — грустно усмехнулась, — но я справлюсь. Как ты? Что болит? — Ничего. Не ощущаю ничего, нам анальгетики дают, потому что болит всё, плюс зажало что-то где-то, что невозможно двигаться. — Корф увидел слёзы в глазах жены, — Не надо, любимая, всё хорошо. Скоро буду бегать. — помолчал, — Анечка, скоро 11е число. — Я помню, — склонившись к уху мужа, ответила Анна и быстро, пока не увидел сын, поцеловала его сухие потрескавшиеся губы. — Нас рядом не будет, нас явно не выпишут. Побудь рядом с Надюшей, пожалуйста. Я волнуюсь за неё и малыша. Ещё и дяди Саши рядом не будет… — Тихо, Володя, тихо. И я и тётя Шура будем рядом с ней. И Зоя живёт у генерала и присматривает, если что — сразу витамины и капельницы. Владимир вздрогнул: — Часто? — Нет, не переживай. Всё под контролем. У неё сейчас день с ночью перепутались, потому что твой братик растет, ночью ему интереснее. Но это нормально и временно. — Понял. Анют, позови, пожалуйста, Вовку. Володя-маленький быстро устроился на стульчике и смотрел на отца: — Да, пап? — Вов, у тебя скоро день рождения. Я подарок присмотрел, но не успел купить. У мамы карточка, я скажу ей, что и где и она купит…. — Нет, па, — немного грубо перебил его сын, — Во-первых, лучшим подарком будет твоё выздоровление. Во-вторых, когда вычухаешься, тогда и купишь. Сам. Если сильно захочешь. Мне дороже твоё здоровье. — Вов? Что происходит? — Всё нормально. Только ты в больнице. — Вова? — Всё окей. В палату вошла медсестра: — Кто из вас Корф? — Мы, — кивнула Анна. — Ясно. На процедуры. Владимира переложили на каталку. — Простите, а что с ним будут делать? — Надежда Николаевна встала и подошла к медработнику. — Говорили, что всё позже. — Попробуют разобраться с отёками и, если относительно нормально, то повторное МРТ, чтобы рассмотреть, что и где конкретно зажало. И стоматолог. — Спасибо большое. По времени это где-то час? — И больше, — кивнула медсестра и вывезла пациента. — Аня, Володя, покушайте пока. А как папу привезут, я сразу же позвоню, не переживайте. — Надя вытолкала ребят из палаты и вернулась к мужу. — Тебе тоже нужно покушать, — проговорил, а точнее прошепелявил, Александр Христофорович. — Не хочется. — осторожно прикоснулась пальцами к кончикам пальцев мужчины. — Как ты? — Жив. Скоро буду бегать. Только гипс снять надо. Надюш? — Бенкендорф смотрел робко, — Мне приснилось, или ты действительно назвала меня один раз Шуриком? Надя молча провела ладонью по щеке любимого человека. Сделала несколько глотков сока, поставила на тумбочку рядом с койкой. — Назвала. И буду. — Спасибо. — судорожно сглотнул. На секунду стало больно, но потом пришло облегчение и радость. Хоть и не очень уместная в больничной обстановке. Шуриком Надя перестала его называть с момента заболевания сына. А потом и подавно. Он был Сашей, максимум Саней или Санечкой. Но даже эти формы имени указывали на дистанцию между ними. Форма «Шурик» была более личная, интимная и близкая. — Это тебе спасибо. — у женщины замигал телефон, проверила. — Отлично. Через три часа приедет офтальмолог, посмотрит твои глаза. — Наденька, … — Шурик. Шура. Шурка. Мой Шурик. — ласково и со слезами на глазах прошептала Надя. — Наденька, … родная моя. Расскажи о себе, о Мандаринчике. Как вы? — Без тебя никак. Мандаринчик растёт, начинает толкаться, меняет мне день с ночью. — улыбнулась. — Больно? — напрягся муж. — Нет, Шурик. — замолчала, подбирая слова, — Ощущение, будто… будто бабочки в животе. — Бенкендорф улыбнулся, — Чего смеёшься? — Не смеюсь, что ты, Наденька. Я всегда думал, что выражением «бабочки в животе» называют либо любовь либо счастье. — Да. Но изначально этим выражением объяснили эти ощущения. И очень похоже. Да это и есть счастье. Только щекотно немного, — смущённо улыбнулась и провела пальчиками по его забинтованному лицу. — Мы скучаем. Очень. — Я тоже. Но надо подлечиться. И главное, не мучай себя. Если ты ночью не спишь, то спи днём, пожалуйста. Я тут, никуда не сбегу. Буду скучать, конечно, но ваше здоровье сейчас превыше всего. Надюш. — Всё хорошо. Я сплю. Поэтому сегодня мы и не с утра, хотя очень хотелось. Я буду предупреждать, если что. Не волнуйся, Шурик. Кстати, ноги у тебя целы, только мышцы расслаблены, разбиты, наверное. — И не держат. Я знаю, родная. Но у меня есть стимул поскорее вычухаться — вы. Надюш, — замолчал, собираясь с духом. — А можно я буду с тобой? — Ты и так со мной. Или передумал? — хитро улыбнулась. -Нет! Никогда! — мужчина вздрогнул. — Я не об этом. — глубоко вдохнул, насколько смог, — Можно я буду с тобой, … с вами… когда… ну… Надя поняла, что имеет ввиду муж. — Шурик… — остолбенела. — Я не из любопытства… Я просто хочу быть рядом с тобо́й. Поддержка из меня, конечно, хреновая… Но… Нет, если ты против… Я буду ждать в коридоре… — пробурчал полковник, делая практически минутные паузы после каждой фразы и став бордового цвета. — Шур, — удивлённо произнесла Надежда Николаевна. — я в принципе не понимаю этого. Зачем? — Понял, — согласился Александр Христофорович, — как скажешь. В этом вопросе твоё слово закон. Надюш, что с Вовкой? Чего он так реагирует? — Шур, подожди. Что случилось? Чего я не знаю? Это на тебя не похоже. — жена смотрела встревоженно-внимательно, а Бенкендорф заметил первые лучики морщинок у любимых глаз. Они не портили её, для него она всегда прекрасна, но стало больно, что причина их — он. Тот, кто должен оберегать. Заметил и небольшую отёчность. — Ничего, Надюш, всё хорошо. Не волнуйся. — Шур? — Я же сказал, всё хорошо. Что с Вовкой? Я ревную, — усмехнулся. — Саша?! — Ну ревнивый я у тебя, что поделать… — Александр Христофорович! — возмутилась Надя. Бенкендорф покраснел и отвёл глаза. Криминалист встала и подошла к окну. Она поняла, что имеет ввиду муж, видела, как он стесняется, но причину не понимала. Он никогда не отличался любовью к медицине, а уж в этом вопросе… Да и сына он сможет взять на руки через пару минут после появления на свет. Она оговорила это с врачом, чтобы Шурика пустили сразу же. Что с ним? Отходняк от пережитого? Не похоже, он явно заранее обдумал и решил. Улыбнулась, ощущая шевеление сына, гладила животик. Вновь села рядом, осторожно взяла руку мужа в свои. — Шурик, я всё пойму, что такое? — склонилась над его губами. Мужчина запинаясь прошептал ответ. Им он задел страх и самой будущей мамы. Отстранилась и откинулась на стул, так и не выпустив его руки. Ощутила очередные толчки малыша. Сжала торчащие пальчики мужа: — Больно? — Нет, родная, но чувствительность есть. Надя хитро улыбнулась и приложила его пальцы к месту наибольшей активности Мандаринчика. Видела, как недоумение в любимых глазах сменились неверием и трогательной радостью. — Привет, сынок, — дрожащим голосом прошептал Александр Христофорович. — Только я ничего не ощущаю… — Зато он ощущает твое тепло, -ответила женщина. Через время малыш немного успокоился и Надя вернула руку мужа в исходное положение, но не выпустила из своей. — Как рука? Болит? — Не сильно. Ноет немного, именно место трещины. Как ты? Тебе не очень больно? — Нет, мне вообще не больно. — улыбнулась. — Даже приятно. — Хорошо, что слабенько. — Скорее щекотненько. И хорошо, так и должно быть. Всё, успокойся. — погладила лицо Бенкендорфа. — Надюшка, что дома? Ты ничего не рассказываешь. С ремонтом мы влетели, конечно… Что с Вовкой и Аней? Пацан же на неё не реагирует в упор. — На счёт ремонта успокойся. Это не к спеху. Шура предлагает бригаду, которая им дом делала. Но это же недешево. Я сказала «нет». Нам есть куда их пристроить… — Надюша! — Шурик, … Пара разговаривала, обсуждала, спорила, когда в палату ввезли Корфа. — Володя, — улыбнулась Надя, встала и подошла к племяннику. С него сняли часть бинтов. — Как ты, родной? — Лучше, — одними губами проговорил парень. — Поменяли гипс, часть отеков же сошла, он и начал болтаться, выяснили, что переломаны нос, несколько рёбер, рука и нога. Остальные — растяжение, поэтому только зафиксированы, но не загипсованы. Даже с лица сняли. Я страшный, себя увидел и сам испугался. Ну и зажим. — Нормальный, — тётя провела ладонью по его лицу. — непривычно, что ты весь бритый, и борода и голова. Я даже к бороде твоей привыкла, ничего, отрастут. Я сейчас Анечку наберу… — Подожди, пожалуйста. Что происходит? Что с Вовкой и Аней? Что там за боевые действия? Она мне ничего не расскажет. — Вова… Твоя полная копия… без любви и тепла не может. В прямом смысле. — грустно вздохнула женщина. — Обиделся, замкнулся в себе, избегает Аню… — И ищет тепла и понимания у тебя, — тоже грустно закончил фразу жены Александр Христофорович. — Мы все испугались за вас. — продолжила Надежда Николаевна. Владимир виновато смотрел на вторую маму. — Ну, а как вы думаете? Что мы салюты на радостях запускали? Конечно, каждая из нас переносила это по-своему. Аня молчала сутками, лежала. Я её понимаю, но она и на сына не реагировала. Он держал всё в себе, я за ним присматривала. А он ночами плакал в подушку. Я случайно услышала. Ну и старалась быть рядом с ним. Вот он на Аню и обиделся. — замолчала. — Я вообще её не понимаю… Ладно, — улыбнулась, поцеловала племянника и встала, чтобы пересесть к мужу, — вы взрослые, это ваша жизнь, сами и разберётесь. — Мамуль, — беззвучно позвал её Владимир, Надя вновь села рядом, — поговори с ней, пожалуйста. По-женски. — Нет, мальчик мой. Я в это не полезу. В личном советчики лишние. В личном третий всегда лишний. Меня и так много в ваших отношениях. — Мамочка, пожалуйста… Не говори ерунды! Тебя всегда мало! — Нет, сынок, нет. — увидела умоляющие глаза парня. — Хорошо, но ничего не обещаю. А если я всё испорчу? Буду виновата в ваших ссорах? Нет. Нет. В палату вошёл доктор Мандт: — Ну, что, господа офицеры. Корф с завтрашнего дня на тракцию. Будем разжимать то, что зажало. Минимум две недели. Дальше посмотрим. Может обойдётся, может нет. — В палату тихонько вошли Анна и Володя-маленький. — Дальше: рёбра мы в корсет брать не будем. Поэтому, не дёргаться, без резких движений. Иначе проваляется тут всё время и законопаченный. Да, старые травмы тоже подлечим. Дальше, зубы… вставим-нарастим. Завтра консилиум по поводу речи. Сегодня начали вливать витамины. Для этого нужно время и не напрягать связки. Вот список, тут обновления, — протянул листовок Сычёвой. — Так, с ним всё. Через пару минут на осмотр и товарищ полковник. Надежда Николаевна, Вы разговаривали с Быковым? — Да, через полтора часа обещает быть. — Понял, спасибо большое. Мы успеем. Мандт вышел, Надя вернулась к койке мужа, Анна с мальчиком сели к Корфу. — Пап, как ты? — тихо спросил Володя-маленький. — Хорошо, правда. Вы все рядом. — одними губами произнес Владимир. — Всё, Володя, молчи. — прошептала блондинка, держа его за забинтованную руку. — Врачи запретили напрягать связки. Так непривычно видеть тебя полностью лысым, — улыбнулась, — никогда не видела. — Лучше лысым, чем синим, — прошептал майор. — ладно, расскажите, что-то интересное. Вов, что складываешь? — За́мок. — Тот же или новый? — Тот же. — Почему? — Без тебя не хочу. — Вов? Ну что такое? — Всё нормально, правда. Всё, молчи, тебе сказали же связки не напрягать. Анна грустно улыбнулась, Владимир внимательно смотрел на обоих. Зашли санитарки, переложили Бенкендорфа на каталку и вывезли. Корфу ставили капельницу. Мальчик подошёл к тёте. Надя обняла его. Через полтора часа в палату вошёл худощавый, интеллигентного вида молодой человек, напомнивший всем погибшего эксперта: — Добрый день, Надежда Николаевна, — тепло и радостно улыбнулся вошедший, поцеловал женскую руку. — очень рад Вас видеть. — Здравствуйте, Константин Аркадьевич, взаимно, — мягко улыбнулась в ответ криминалист, физически ощутила ревность мужа. — Спасибо большое, что согласились помочь. — Что Вы, — удивлённо отреагировал парень. — это честь для меня. Что тут? — посмотрел в сторону полковника. — Ага, тут уже вижу. Второй — Ваш племянник? — Да, как Вы поняли? — Вы очень похожи. Я бы сказал, мать и сын. Но по возрасту понимаю, что нет. — Спасибо. — За что? — офтальмолог за это время успел вымыть и продезинфицировать руки, натянул перчатки, подошёл к Бенкендорфу, с которого тоже сняли половину бинтов, на голове лейкопластырь, вместо белой повязки, рука одна в гипсе, другая зафиксирована в эластичном бинте, — Здравствуйте, давайте я на Вас посмотрю. Как я понимаю, Вы не просто на улице ногу сломали. По голове били? — Да. — И находились Вы явно не в вип-номере. — Естественно, — усмехнулся Александр Христофорович. — Мягко сказано. — Выделения на анализы брали? — Да, ничего не нашли. — раздался голос доктора Мандта. — Вот назначения. — Понял, спасибо, минутку. — окулист взял ватную палочку и впитал в нее слёзы пациента. — Реакция на свет? — Да. В темноте тоже самое. — Понял. Поте́рпите ещё сутки максимум? Мне нужно высеять что тут. — А куда деваться? — грустно ответил пациент. — Я Вам сейчас сделаю примочки, закрываем глазки, вот так. Станет немного легче. Резко не открывайте глаза, даже если темно. Постепенно. Зрение обычно нормальное? — Да, стопроцентное. — Отлично. И будет и дальше. — быстро провел необходимые манипуляции. — Так, пока держим, не дёргаемся, если что-то чувствуете, сразу говорите. — Подошёл к Корфу. — А я пока осмотрю Вас. Через время Быков попрощался и ушёл. — Как самочувствие, бойцы? — мягко спросил Мандт. — Учитывая ситуацию, почти хорошо, — фыркнул полковник. — Как ребята? — Седой спит, Романов тоже. В реанимации, но состояние стабильное. Надеюсь, что скоро переведём в палату. К каким Вы извергам попали, я даже знать не хочу. Но это — нелюди. Простите, — врач опустил голову и вышел из палаты. Анна с Володей-маленьким шептались с Корфом, Надя переговаривалась с мужем, когда у неё завибрировал телефон: — Да, Борис Аркадьевич? Поняла, спасибо большое! Если доверите, то я сделаю. И тут медсестры есть. Конечно! Спасибо большое ещё раз! Я — Ваш должник. Прекратите, это моя работа. Хорошо, уговорили. Ещё раз спасибо большое! Всего доброго! — положила телефон в сумочку, продолжила гладить лицо мужа. — Значит так, у Володи всё хорошо, для профилактики покапаем витамины, сейчас назначение придет в смс. У Вас, товарищ полковник, комплекс: удары по голове, резкий перепад света, от темноты на солнце, когда вас нашли глаза, небось, первым делом открыл, да? — Бенкендорф состроил виноватую мину. — Ну вот. Плюс, втёр грязными руками инфекцию. Буду тебя капать. Там по часам. Сейчас узнаю, что и как. Отправили водителя в аптеку. Анна закапала Владимира, тот закрыл глаза. Жена осторожно положила сверху свою хрупкую ладошку, Володя-маленький молча держался за открытый участок большой ладони отца. Корф незаметно уснул. Надя провела манипуляции с мужем, посидела с ним ещё немного, с трудом оторвалась от также заснувшего мужчины и они с Анной и мальчиком вышли из палаты. *** Володя-маленький упорно продолжал молчать. В доме генерала быстро пообедал и скрылся в своей комнате. Анна попробовала с ним поговорить, но ребенок не пошёл на контакт. Закрылась у себя в комнате. Надежда Николаевна вышла из душа и прилегла. К ней тихонько постучалась Шура: — Можно, Надюш? Или ты поспишь? — Заходи, Шурочка, — отозвалась женщина. — Как ты? Как Саша? — Нормально, спасибо. Саша пока в реанимации, но для перестраховки. А так… как и твои — синий, избитый, переломаный. — Как он умудрился инфаркт заработать? — А его били прямо по сердцу. Как разрыв не сделали, не знаю. Ладно, не будем о грустном. Ты как? Как маленький? Как твои мальчишки? — Мальчишки… — с болью произнесла Сычёва, — Тёмно-синие, переломы, зажатые, у Саши глаза текут, Володя молчит, то ли нервы, то ли травма. Вовка тоже молчит. Только с ним или со мной. Сейчас все позакрывались в комнатах и не хотят поговорить… Володя хочет, чтобы я поговорила с Аней. — И поговори, я тоже думала тебе это предложить. С ней нужно что-то делать. Мне это разводом пахнет. — Я боюсь. Я не умею разговаривать на такие темы. Сама вон свою личную жизнь чуть не угробила. Если не сложится, я буду виновата в их ссорах и, не дай бог, действительно в разводе?! — А если не поговоришь и они разбегутся? Ты даже причины не знаешь. — Я не умею разговаривать на такие темы. Я и Аню настолько не знаю. — Поговори. По крайней мере, попробуй. Нет, так нет. Начни с вопроса о Вовке, а дальше, возможно и пойдёт. Ей же мамы тоже не хватает. Может, всё дело в этом. — Не знаю. В жизни главное не навредить. — Надюш, если Володя тебя попросил, значит, он тебе доверяет в этом вопросе. Он тебе априори доверяет, я знаю, но и в этом вопросе тоже. Я не заставляю, подумай, настройся. Как маленький? Как ты себя чувствуешь? Ой, книжку забыла, ладно, занесу. — Спасибо. Сама на всё это смотреть не могу, но боюсь. За книгу не волнуйся, всё равно ничего в голову не идёт. Я вся там. — Я тебя понимаю, но отвлекаться на что-то тоже надо. Отвлекайся на приятное. Ребята наши уже тут, они живы, это главное, остальное — дело поправимое. Ладно, я пойду, — Романова встала с пуфика, на котором сидела, — на ужин пожелания будут? — Нет, спасибо, я как все. — Отдыхай пока. *** После ужина, прошедшего во всё таком же напряжении между Аней и Володей-маленьким, Надя вышла в сад, предварительно взяв с собой младшего племянника. Гуляли молча. Мальчик ни на шаг не отходил от женщины, положил её руку на сгиб своего локтя. Сели в беседке. — Володенька, что с тобой? — робко-осторожно спросила Надя. — Ты всё время молчишь. Расскажешь? Парнишка насупленно молчал. — Иди ко мне, — прошептала Надежда Николаевна и Володя-маленький моментально устроился в её объятьях. Там было так тепло, уютно, спокойно, хорошо и надёжно. И очень по-родному. Она молча перебирала его волосы. Мальчик был полной копией своего отца. Несмотря на внешнюю грубоватость или даже грубость, жёсткую, жестокую работу Владимир, так же как и его сын, остро нуждался в любви и тепле. Получается, Анна давала сыну это всё до воссоединения с Корфом. Тогда мальчишка чувствовал себя нужным и любимым… Так нет, Аня же не ушла полностью в отношения с мужем, она и от него едва не ушла. Получается, всё взрослые с головой в своих проблемах, а Володя-маленький остался наедине с собой. Аня-Аня… Ведь она не может заменить ему маму. Никто не может. Хоть Володя-старший считает и называет её мамой, это всё равно не то… Володя-маленький молчал. — Всё хорошо, всё будет хорошо. Папу подлечат и скоро он будет с нами, мы вернёмся домой, я начну мучить тебя биологией и математикой, а мама будет печь нам всем пирожки. По выходным будете гулять в парке. Всё будет как и раньше. — Тётя Надя, не надо. Как раньше никогда не будет. — в голосе младшего племянника было столько боли и сдерживаемых слез. — С чего ты взял? — тихо и мягко-ласково спросила Сычёва. — Потому что. — Володенька… Мы все совершаем ошибки. Мы неидеальны. И нам самим сложно справиться с этим и простить себя за совершённые нами ошибки, но если рядом с нами любящие люди, которые нас поймут и поддержат, и, самое главное, не будут нас обвинять и напоминать нам о совершенном, мы быстрее справимся. Ведь самый строгий обвинитель — мы сами. Мы сами себе самый строгий судья. И мама уже многократно пожалела о том, что сделала. Ей самой очень-очень больно. Знаешь, не так сложно попросить прощения. Гораздо сложнее простить себя. Наверное самый страшный суд. Вот здесь — в душе… когда ночью не спишь… сам себя судишь… сам себя приговариваешь и… сам приводишь приговор в исполнение… — ощутила, как Володя-маленький вздрогнул. — Это очень больно. — замолчала, продолжила ласково гладить мальчика. — Я другого не понимаю: хорошо, с маминой поездкой я всё понял, хорошо, мы поговорили… но тут же она не замечает меня, стоило папе уехать. Я понимаю, она волновалась, переживала, боялась… Но Вы же тоже всё это пережили: и страх, боль, и волнение. Но Вы про меня не забыли, Вы не забили на меня, как мама. — голос Володи-маленького задрожал, — Я понимаю, папа очень долго был в командировке, мама за ним соскучилась. Получается, что я её интересовал, пока не вернулся папа. Да и папе я нужнее, чем ей! — воскликнул ребенок. — Не говори глупости, Володенька, — Надя крепко прижала мальчишку к себе. — Ты очень сильно нужен. И маме, и папе, и мне с дядей Сашей. Очень-очень. Просто мама сильно испугалась за папу и не хотела пугать тебя. Подобные ситуации каждый переживает по-своему. Кто-то, как мама, уходит в себя и старается быть одной, кто-то наоборот уходит в коллектив, чтобы отвлечься. Это не признак равнодушия, это защитная реакция. Сейчас всё успокоилось, всё хорошо. Ты же сам закрылся и от неё, и от папы, и от меня. У вас за последнее время произошло много событий и много неожиданного, к этому нужно привыкнуть. Всё хорошо. Просто нужно время и терпение. — замолчала, поцеловала детскую макушку. — Ты же и от меня отворачивался, молчал, но позволял быть рядом. А мама не хотела, чтобы ты видел её в таком расстроенном состоянии. Иногда какие-то моменты легче пережить одному. — Почему?! Почему от меня нужно что-то прятать, почему нужно меня бояться? — Потому что ты ещё слишком мал для таких событий. Поэтому мама и хотела, чтобы это прошло максимум мимо тебя. Но ты слишком умный у нас. Всё замечаешь. И очень чувствующий. … Просто поговори с мамой… — Не хочу! О чём говорить, если то надо не показать, это скрыть?! — Ты меня не слышишь, — мягко проговорила тётя. — Запомни одну вещь: мама тебя очень любит. Сидели молча. — Я ей не верю и не доверяю, — пробурчал Володя-маленький. Надежда Николаевна похолодела. Мальчик произнес самые страшные для неё слова, слова которые она очень боялась услышать от любимого мужчины и сына-племянника. А услышала, хоть и не в свой адрес, от практически 12-летнего ребенка. — Что ты говоришь, Володенька? — А что, тёть Надь? — корфовскими интонациями спросил Володя-маленький. — То всё отлично, то маме моча в голову стукнула и она летит во Францию, потому что там перспективы, то она боится сказать мне, что ей плохо… А я? А мне нормально с ней прощаться и не знать, вернётся она или нет, или они с папой разведутся и она меня заберёт в свою Францию, в свои перспективы?! А мне не было плохо? Почему она со мной не была? А только с собой?! Со мной были Вы́, но не мама?! — А ты сам маме всё рассказывал? Про школу, например, про то, что тебя там обижают, унижают? — Это другое, я — мужчина, я должен её беречь, оберегать, решать свои дела сам. — Вот и мама так же. С той разницей, что ты для неё — ребенок. Всегда маленький. Которого тоже нужно оберегать и не грузить проблемами. С отъездом там своё… — Да какое там своё, — разочарованно отмахнулся мальчик. — Всё тоже. — замолчал, — Ладно, спасибо Вам большое. — За что? — За этот вечер. За разговор. За то, что Вы меня поняли, выслушали. — Ты спать? — Да, а Вы нет? — Нет пока. Спокойной ночи! — Спокойной ночи, Володенька! Мальчик робко поцеловал тётю в щеку и вошёл в дом. Надежда Николаевна сидела молча. Когда она заводила этот разговор, она преследовала одни цели, а получилось как всегда. Рядом с ней тихо села Анна: — Можно? — Конечно, Анечка. — Тёть Надь, Вы простите, но я слышала Ваш разговор. Случайно. Спасибо огромное. Я многое поняла. — Это ты прости меня, я не должна была в это вмешиваться. Это ваши личные дела. — Что Вы! Я сама хотела Вас попросить, но не знала как. Я теперь вообще ничего не знаю. — Идём в дом, поболтаем? — Конечно, только, может, пройдёмся? Вы сегодня не гуляли толком. — Спасибо, — на губах мелькнуло подобие улыбки. *** В доме устроились на диване в комнате Нади, Анна принесла фрукты и несколько пачек сока. Выключили свет. Обе молчали. Одна, потому что не знала как заговорить, другая, потому что не знала, с чего начать. — Знаете, тёть Надь, — тихо проговорила Анна, откинувшись на противоположную спинку широченной кровати, — я искренне, белой завистью, завидую Вашим отношениям с дядь Сашей. — Никогда не думала, что буду проводить сеанс психотерапии психологу. — усмехнулась Надежда Николаевна. — Нам с Сашей нечему завидовать. — Есть, поверьте. — Анна замолчала. — Вы понимаете друг друга с полувзгляда… нет, даже с полуповорота головы, никогда не ссоритесь… Вы никогда никаких коленец не выкидываете, дядь Саша над Вами трусится. Вы многое не видите со стороны. На вас посмотришь и понимаешь, что вы — одно целое, неделимое, что вы вместе. И вам хорошо именно вместе, вам особо никто не нужен. Надежда Николаевна внимательно слушала. По интонации девушки понимала, что она готовит не то, что хотела бы. — Ань? Ты серьёзно? Давай по порядку: мы с Саней оба неконфликтны по жизни, в принципе. Даже если ему крайне редко и захочется поупрямиться, это быстро проходит, потому что я всегда с ним согласна. А если не согласна, мы это спокойно обсуждаем. Мы и смотрим с ним в одну сторону… — А я тоже говорила Владимиру, — почти истерично перебила свекровь блондинка, — что мы всё обсуждаем! Что я — его тыл! А в результате сама что творю?! — Мы всё обсуждаем, — вполголоса спокойно продолжила Сычёва. — и приходим к какому-то общему решению, которое устраивало бы обоих или же было не во вред никому. Дальше, — сделала глоток сока, — про коленца… Я их действительно не выкидываю, просто потому, что это не в моём характере. Если я что-то захочу — я сначала обсуждаю это с мужем, именно обсуждаю, согласен ли он, вовремя ли это, подойдёт ли мне это. Мне важно его мнение, его взгляд со стороны. Иногда по ходу разговора я понимаю, что то или иное мне уже не нравится или не устраивает. Саша никогда ни на чём не настаивает, он не требует отчёта, разве что на работе. Это мне́ важно и нужно услышать его мнение. Он же, в свою очередь, обсуждает, если считает нужным, свои дела. У нас с ним изначально всё строилось на абсолютном и стопроцентном доверии, искренности и открытости. Я даже не представляю, как я от Саши что-то скрываю… Хотя, нет, с коленцами вру. Выкинула однажды, чуть родного мужа до белого каления не довела. Саня должен был ехать в горячую точку сам, один. А я без него себя не представляю, ну и напросилась следом за ним. Благо, военврачи всегда нужны, а хирурги и подавно… Господи, его лицо в тот момент, когда он меня увидел у себя в палатке в самом «жарком» месте я помню даже сейчас во всех подробностях… Как он злился, уговаривал, требовал, просил, убеждал… Иногда по упрямству я превосхожу даже Володю. — замолчала, ласково поглаживала животик, — Это был единственный раз. Потом мы оба вернулись домой, нам дали короткий отпуск, за который он так постарался, что я ушла из отпуска сразу в декрет, поздняя беременность, периодическое сохранение. Не до службы. Подала рапорт, перевели на более мирную работу. Саша подал свой рапорт на следующий день, как узнал, о грядущем изменении своего статуса. По поводу того, что Саня надо мной трусится… Для меня это самой удивительно. Скорее всего посттравматический синдром, своеобразный. Мы с ним никогда не демонстрировали даже друг другу своих чувств. А после смерти Русланчика и нашего расставания… Нам это стало нужно. Хоть и смешно, нам не пятнадцать лет. Но нужно. То, что мы понимаем друг друга с полуповорота головы, как ты говоришь… Мы вместе с первого дня знакомства. Конечно, мы понимаем друг друга очень хорошо. Но иногда он для меня загадка… Я точно знаю одно, без него я не могу. Да, мы можем не разговаривать сутками, но мы рядом и нам этого достаточно. Если бы не маленький, я бы сидела днями и ночами возле его койки и меня ничто бы не сдвинуло с места. И нам действительно никто, практически, никто не нужен. Только собственные дети и вы. Всё… — замолчала. Улыбнулась. Дала время Ане обдумать услышанное. Надежда Николаевна никогда не любила «разговоры по душам», но, видимо, сейчас как раз этот случай. Или ещё и волшебство ночи, когда в темноте скажешь то, чего не скажешь при свете дня. Странно, правда? Ночью, в тишине и темноте легче говорить о сокровенном. Казалось бы, Аня и днём и ночью, и при свете и в темноте, Аня, а говорить легче в темноте и всё тут. — Ань, перестань тянуть всё на себе. Я понимаю, — мягко продолжила свекровь, — ты столько лет была и за маму и за папу, но сейчас всё изменилось. Ты — мама, Владимир — папа. Сейчас у вас у всех сложный период. И не только потому, что папа в больнице. У вас прошел первый период — эйфория, радость, что вы, наконец, вместе. Теперь у тебя с Владимиром — притирка, а у Володи всё вообще по-другому: тебя для него … хорошо, скажу много, но это немножко не то, а папа всё спокойно и тихо объясняет. Для Володи, временно, папа вышел на первый план. Им нужно время. Обоим, чтобы понять, что ни один ни другой не исчезнут. Володе-маленькому ты очень нужна. Нужны твои объятья, твоё нахождение рядом. Если Владимир, взрослый мальчик уже, — усмехнулась, — а мы с ним первое время на работе тоже обнимались. Потому что ему этого не хватает. Так сколько лет Володе-большому и сколько лет Володе-маленькому? А тепла, любви не хватает одинаково. Владимиру не хватает тебя и Володи, Володе-маленькому не хватает тебя и папы. Тебе не хватает их обоих. Главное, не кренись в чью-то одну сторону, будь с ними обоими. Говори с ними обоими. Не бойся, что не поймут. Поймут. Лучше сказать, чем скрыть. — замолчала, — Вот твоя пресловутая поездка. Если Владимир простил, потому что очень тебя любит, то Володя-маленький не простил по той же причине. А первопричина у всего этого одна — твоё молчание. И твои цветы, конечно, тоже. — Я знаю. Просто… Просто Вы умеете любить. Владимир умеет любить, это в нём от Вас. А я нет. Да, я люблю, но в тоже время не так. Не то. — Этому спокойно можно научиться, было бы желание…. Да и каждый любит по-своему. — Надежда Николаевна сделала глоток сока и удобнее устроилась в подушках. Безумно хотелось оказаться в руках мужа, а приходится обманывать себя, сооружая фортификационные сооружения из думочек. — Я про Володь. И старший и младший тебя, конечно же, простят или простили. Владимир простил уже. Володя-маленький простит ещё. К его обиде за поездку добавилась обида за твоё молчание в этой ситуации…. Да ты и сама всё слышала. Я надеюсь, что он меня услышал. Он мальчик умный. Но всё ещё мальчик, маленький мальчик, хоть и почти двенадцать лет. Он — Корф. Который за внешней неприступностью и грубостью скрывает маниакальную потребность в нежности, любви. В тебе. Потому что, это всё им обоим можешь дать только ты. — Надя замолчала вновь. — И тем не менее, я всё только порчу…. — Глупости. Делай выводы. Учись, жизнь штука сложная. Всему надо учиться. Владимир учится и Володя-маленький учится. — замолчала. — Знаешь, как это бывает. Вот ты раз сделал человеку больно, а он стерпел. Два сделал, три-четыре, здесь забыл, там забил, а он всё терпит и остаётся рядом. Тебе может показаться, что так будет всегда. Что тебе можно всё. Что человек рядом с тобой — просто способен вынести всё. Но это не так. Возможно, этот человек стерпит ещё много, ещё не один раз справится с этой болью ради того, чтобы быть с тобой. Но однажды он уйдёт. Тихо, молча и навсегда. Тогда ты поймёшь, что потерял что-то очень дорогое в своей жизни, но вернуть уже не сможешь. Никогда… Да, я верю, что это не про вас с Владимиром. Но на моих глазах такое происходило с нашими с Саней знакомыми. Самые, казалось бы, крепкие пары разбивались далеко не о быт, а именно о боль… Просто подумай и реши, ты хочешь быть правой или счастливой? Я свой выбор сделала. Я права только на работе. В остальном у меня всегда прав Саша. Ты хочешь, чтобы всё было для́ тебя или чтобы всё было у́ тебя? Ведь Владимир и Володя-маленький любят тебя. И им обоим больно от этого всего. Они любят тебя искренне и по-настоящему. — Надя вновь замолчала, проверила молчащий телефон, нашла несколько фотографий мужа, долго смотрела на него с улыбкой и счастьем в глазах: Шурик не любит фотографироваться. В тот день случайно и с трудом одновременно удалось щёлкнуть эти пару чётких фоток. Он тут весёлый, счастливый, хоть на губах и нет улыбки, лишь в глазах. Но это её родной и такой любимый Шурик. Которого ей так не хватает. Ей и малышу, вон как активничает. — Улыбнулась своим мыслям. Заговорила дальше. — Анечка, ты не спишь? — Нет, — прошелестела Анна.- Вы устали? Будем спать? — Я нет, у нас сейчас период активности. Нам дано невероятное чудо — взаимная любовь. Именно взаи́мная. Её нужно беречь. Не бойся быть смешной или нелепой. Главное, сохранить это чудо любви. Да, это однозначно обоюдный труд. Именно обоюдный. Владимир это знает и это делает, Володя-маленький этому учится, понимает это скорее интуитивно. Мы трудимся, движемся по этому пути меняемся. Меняемся и мы сами и люди, которые рядом. Ты же Владимира хорошо знаешь. Таки́м, какой он сейчас, ты его знаешь? — Нет. Даже не думала, что он таким может быть. — тихо призналась девушка. — Ну вот. А всё почему? Потому, что люди, которыe нac пo–настоящему любят, меняют нac нe через давлениe, нe через требования, и дажe нe через советы и логическиe обоснования. Их Любовь меняет нac через принятиe. Они показывают нам две, казалось бы несовместимые, вещи Πервая — они показывают нам боль, которую мы доставляем себe и им своими неразумными поступками. А вот вторая… Βторая — этo полнoe принятиe нac такими, как мы есть. Πонимаешь? Μы чувствуем, чтo дороги им дажe такими… Дажe такими неразумными. И этo мотивирует сильнee любых слов. Этo создает огромнoe желаниe преодолеть вce свои слабости, привычныe реакции и дажe страхи эгo упасть в чьих–тo глазах. Πреодолеть и измениться… Это и про нас с Сашей. И про вас с Владимиром, и про меня с ним же. Мы же не хотим терять, правда? Именно потому, что знаем, ка́к это. Поэтому мы и меняемся. — Вы думаете, я смогу измениться? — тихо спросила Анна. — А зачем тебе меняться? Тебе не меняться нужно, тебе нужно понять и принять, что ты не одна. Что рядом есть Владимир, мы, в конце концов. Тебе не надо всё тянуть на себе. Есть Корф. И он рядом. Можно расслабиться, нужно делиться и делить свои дела и проблемы. Это очень сложно, я знаю, как никто. Но это возможно. Если хочешь быть счастливой. — Очень хочу. И чтобы оба Корфа тоже были счастливы. Со мной, хоть это и эгоистично звучит. — Это звучит правильно. Значит, меньше заморачивайся. И говори́! Не бойся открываться. Да, это самое сложное, по себе знаю. Я могу открыться только Саше. И ты учись. Учись открываться мужу. Пусть только ему, но это самое важное в отношениях. Не мне, ему. Мы с тобой всегда можем поболтать, я всегда могу выслушать. Не люблю давать советы, но высказать взгляд со стороны могу. — Спасибо большое! Это действительно нужно. Мне так точно. Тёть Надь, а научиться любить можно? Криминалист молчала. — Я думаю, — медленно и раздумывая проговорила Надежда Николаевна, — что ты неправильно формулируешь. А, возможно, это я не права. Я убеждена, что женщина, любая, в принципе женщина, умеет любить. Далеко не все умеют это… дать почувствовать близким. Такой была Верочка. И наш отец. Верочка обожала Владимира, но стеснялась ему это дать ощутить. Она, скажем так, любила свою любовь к нему. И при этом могла часами на него смотреть, играть с ним, слушать его голос. Поэтому, я считаю, не нужно стесняться любить. — вновь замолчала, пытаясь четко сформулировать мысль, — В моем лексиконе давно присутствует фраза «любить надо уметь». Да, я действительно считаю, что любить искренне и чисто надо учиться и уметь. Но женщина это умеет априори. В ней это заложено. Возможно, я ошибаюсь, потому что прихожу к таким выводам, основываясь на своих взаимоотношениях с мужем, сыном и племянником. Хотя, какой он мне племянник. Володя прав — сын. — пауза, — Любить — это бескорыстно и неустанно отдавать, не требуя ничего взамен. Любить — это всегда быть рядом и не иметь даже мыслей в голове, что можно отойти и отпустить руку. Любить — это быть преданным. Любить — это даже не думать об изменах. Любить — это находить счастье в другом человеке, это дарить ему свободу и радость, делать счастливым его каждый день. Если я знаю, что Саша любит, например, носить вещи, которые я ему выберу, то это ведь не так и сложно. Или любит смотреть, как я собираюсь на работу. Любовь — это забота. Это просьба одеться теплее, когда на улице похолодало, укрыть ночью одеялом, купить лекарства, принести чай в постель или в кабинет. Это делить все мелочи и переживания на двоих, «в горе и в радости», как говорится. А не кричать избитую фразу: «я тебя люблю», а на деле не спросить, всё ли хорошо. Любить — это не завидовать. Это искренне радоваться его успехам, быть опорой и поддержкой во всем. Это первым подавать руку помощи. Любить — это не «у меня нет настроения, давай что-то сделаем, что ты хочешь, в другой раз», а «я увидела тебя и я счастлива, даже если он занят и выделил мне минутку». Это желание показать любимому человеку всё самое прекрасное, что создала природа и предлагает мир. Это хотеть рассказать все самое тайное лишь одному. Это дышать в унисон. Это слышать такт сердца. Это быть одним целым, неделимым, монолитным. — Вы действительно так думаете? — Мой опыт, по крайней мере, говорит об этом. Ты же любишь Владимира. За что-то ты же его выбрала в своё время. — Я не знаю. Я просто его люблю, — прошептала Анна. Выдохнула. — Мы выбираем человека вопреки всему: времени, обстоятельствам, расстоянию… Вокруг могут быть те́, кто красивее, умнее, удачливее… Но мы их не замечаем, потому что есть то́т, к кому тянется и сердце, и душа… И никакими доводами это не объяснить… Это есть… и всё. Какими бы разными мы ни были, но в глубине души мы все хотим одного и того же: просто любить и быть любимыми. Мы хотим любви и не просто любви, а любви взаимной. Так мало вроде бы надо человеку для счастья. И так бесконечно много. Отчего-то эта взаимность такая редкая вещь. Отчего нас так перетасовали, поразбросали по белому свету? Зачем меня заставили попробовать на вкус чужие губы, чтобы в итоге понять, что это не моё? Зачем тренировала эта жизнь моё сердце так, что оно из нежных и мягких стало грубыми и жесткими, не желающим больше любить никогда? Ведь я до сих пор не до конца верю, что Корф рядом! Ведь я, как и каждый человек, хочу одного: засыпать и просыпаться в любимых объятиях. Слышать смех своего ребёнка и знать, что завтра всё будет очень хорошо, несмотря ни на что, потому что есть рядом человек, который крепко держит тебя за руку и ни за что не отпустит, всегда поддержит и скажет в любой сложной ситуации: «Я буду с тобой, даже, если весь мир против!» И действительно будет. — голос Анны звенел от боли и злости саму на себя. Замолкла. Поникла. — Только, как показывает жизнь, я умею только красиво говорить. А как доходит до дела. Я первая, кто в кустах. — Но у тебя есть любовь. И она взаимна. Береги её. Ведь Корф рядом, держит тебя за руку, он тебя очень сильно любит. И именно так, как ты хочешь. Прости, после вашего расставания я думала, он найдет кого-то, устроит свою жизнь. Но нет. Он — классический однолюб. И ему больно всё: и твои слезы, и твои слова, и твои поступки. Точно так же его радуют и твои слова и твои поступки. Да, в гневе и в ревности он страшен. Но не для нас, не для семьи. Его не нужно бояться. С ним нужно быть откровенной и его нужно любить. Ты же сама мне говорила, что оба Володи без любви не могут. И что ты сама делаешь? Ведь он очень тебя любит. Да, я понимаю, хотя, тут вру, понимаю, но не при́нимаю. Тебе хочется красивых слов, жестов, походов в ресторан и цветы охапками. Это да. Тому, кто действительно любит, ничего для тебя не жалко — ни сил, ни времени, ни денег, ни даже собственного здоровья… Он не считает потраченные на тебя средства, не смотрит на часы, не роется в телефоне, не прячется от тебя за монитором и не прикрывается очередным совещанием или задержанием… Он сам ищет с тобой встреч. Хоть на две минуты попить вместе кофе на работе перед летучкой или выездом. Любящий мужчина не придумывает оправданий своим дурным поступкам. Не отмалчивается и не исчезает. Не сводит все исключительно к сексу. Ему интересно не только, какое белье на тебе сегодня, но и почему ты весь вечер такая задумчивая. Ему не всё равно, как прошёл твой день. Да, он может быть очень занят на работе! Время от времени у него случаются тяжёлые дни! Он, как и все люди, периодически устает, болеет, не высыпается и находится в плохом настроении. У него бывают трудности с деньгами… Но есть одна очень большая разница между мужчиной, который любит тебя и хочет быть с тобой, и тем, кто любит только себя, а с тобой хочет приятно проводить время, и не более. Мы женщины всегда её чувствуем, но почему-то не хотим замечать… Но у нас с тобой есть самый главный подарок Судьбы — наши мужчины и наши дети. Поговори с каждым из них. С Володей-маленьким особенно. — С Владимиром мы уже говорили… — Вы́ говорили или о́н говорил и просил? Это разные вещи. Думай. Ты — психолог, тебе и карты в руки. Просто не грузись и не грузи. — Спасибо большое, — прошептала девушка. — Спасибо. — Не за что. Прости, если обидела. Строй своё счастье. Это только твоё и только от тебя зависит. И поговори с сынишкой. Ему очень плохо и больно. Ты сама слышала. *** На следующий день в палате висело напряжение: время близилось к полудню, а ни Анны ни Надежды Николаевны не было. Ближе к обеду приехали Анна с Володей-маленьким. — Слава богу! — шумно и нервно выдохнул Александр Христофорович, увидев их. — Мы уже не знали, что и думать! Что случилось? — Всем привет, — улыбнулась мягко блондинка. Володя-маленький быстро сел рядом с отцом и взял его за руку. — извините, так надо было. Это личное. Относительно тёти Нади: с ней всё хорошо, будет чуть позже, даже ближе к вечеру, мы уезжали, она спала. Ночью кроха не давала спать. — Бенкендорф выдохнул с облегчением. — Не волнуйтесь, всё хорошо. Просто вам же не позвонить, никто из вас телефон в руках не удержит, — голос девушки дрогнул. — Анечка, — зашевелил губами Корф, — родная, иди к нам. — Сейчас, Володенька. Дядь Саш, что-то нужно? — Уже нет, спасибо, Аня. Главное ты мне сказала. Анна села рядом с мужем и они наперебой с Володей-маленьким начали рассказывать новости. Спустя время мальчик отлучился в туалет, а Корф вопросительно посмотрел на любимую. — Всё отлично, не волнуйся, любимый. Надюша — золото, — прошептала блондинка на ухо пареню. — Нам нужно было поговорить с Вовкой. — замолчала, потом быстро прикоснулась губами к его сухим и потрескавшимся губам, зашептала в ухо Корфа, хотела успеть до возвращения сына. — Я очень люблю тебя. Я не могу и не хочу тебя терять. Я знаю, мои слова разошлись с моими поступками, но я клянусь, это было в первый и последний раз. Я действительно с тобой. Веришь? — внимательно смотрела в глаза Корфа, словно ожидала приговора. — Нет, — одними губами ответил тот. Анна вздрогнула. — Я это знаю. Жена вытерла скатившуюся слезу и искренне с облегчением улыбнулась. — Что врачи говорят? Что с тобой сегодня делали? — Начали тракцию, — вернулся Володя-маленький. — массаж. Сейчас опять капельницы. — А этот «трактор» это больно? — обеспокоено спросил сын. — Есть немного, — признался Корф. — но мы знаем, ради чего страдаем. — улыбнулся. — Зато потом электросамокаты наши. — Да конечно, — протянула Анна. — Минимум месяц с переломами, тракция эта неизвестно сколько, плюс ушибы внутренних органов ещё месяц. Итого — два месяца. — Н-н-н-дя, весёленькое лето у нас. А, не, сказали, что «трактор» этот десять сеансов. Надеятся, что хватит. Осталось девять. Ладно, как вы? Рассказывайте, что нового? В палату быстрым и лёгким, почти летящим, не смотря на положение, шагом вошла Надежда Николаевна в сопровождении охранника: — Всем привет! Как дела? Надеюсь, вы хорошо себя вели? — мягко улыбнулась женщина. — Надюша, — одними губами проговорил Корф. — Слава богу! — Наденька! — взволнованно позвал муж. — Ты как? — Я нормально. У меня фактически «доброе утро». Вы как? Это в ваших же интересах! — Ты придумала что-то вкусненькое? — улыбнулся Бенкендорф. — Сразу виден голодный мужчина, — хихикнула Аня. — Не знаю, как Вовка, я не голоден. Но это единственное, что приходит на ум. Вовка относительно, не жалуется. — Был на тракции, — перевела Анна мужа, — сегодня первый день, обещают всего десять. Пока не очень больно, посмотрим, что будет завтра. Глаза капали. Над кроватью вон даже расписание висит. О, через полчаса надо капаться. — Товарищ полковник, слушаю Вас, — шутливо-строго произнесла криминалист. — Всё отлично! Любимая женщина рядом. — А серьёзно? — Капали глаза. Глазам гораздо лучше, но не так, как хотелось бы. Был на тракции и на массаже ног. С обоих сняли капельницы. Теперь лежу. Иди ко мне. — Поняла, молодцы. Заслужили. Анечка, разделяемся. — протянула невестке небольшие ёмкости с перебитой в блендере клубникой с сахаром. Сама села рядом с мужем. — Сначала пробуем с ложечки, нет, значит, есть трубочки. Вова, ты можешь ложечкой, — улыбнулась. — Когда ты успела все сделать? — удивился Владимир. — А что его делать? Клубнику купила и помыла Зина, я только от хвостиков очистила и в блендер засунула. Заодно и проснулась.