two feet — go fuck yourself.
luci4 — bodypartz.
— Бля, назови меня папочкой, — Серёжа дышит прерывисто, толкается внутрь несдержанно, и Ваня весь сжимается. Член в заднице ощущается как-то странно и давяще, но не то чтобы плохо. Всё начинается с этой фразы. Кринжовой очень, Ваня не совсем понимает, что его должно возбуждать, но в целом вся обстановка нисколько не настраивает на секс. Они настроились на него сами. — Ты долбоёб? У тебя Эдипов комплекс какой-то или что? — Ваня утыкается в синий коврик для растяжки с каким-то изъёбистым названием, которое он не помнит, в спортивном зале школы, куда, они надеются, точно не заглянет физрук. (Бедный Виталий Петрович, Ваня купит ему хороший коньяк, это точно). — Да ну, это возбуждает, разве нет? — Серёжа делает толчки: медленные и размеренные, они совсем не соответствуют его дрожащим рукам, что обхватывают Ваню за талию, и сбитому дыханию. Он даже благодарен Серёже за то, что тот сдерживается, ждёт, пока Ваня в его руках расслабится наконец-то и сможет продолжать. — Не знаю, папочка. И Серёжа издает какой-то вот совсем странный звук, всем телом прижимается к Ваниной спине, выцеловывает его шейные позвонки, гладя по внутренней стороне бедра. С налитого и стоящего колом члена капает на бедный коврик, а меж бёдер куча смазки, которой Пешков вылил так много, что можно было смазать все двери в их школе, серьёзно, что за щедрость, но зато Ване не больно, а очень даже наоборот. Прикольно ему, вот. Главное Коле не говорить, а то застебёт за то, что тащится с члена в заднице. (может, не только в заднице?) Ваня мысли гомосексуальные подальше от себя отгоняет. Он нормальный пацан, без базару, баскетболом занимается, по выходным пьёт пивас, а не сладкую девичью бадягу, в спортивках ходит по комнате в общежитии. Он вот совсем не понимает, как так случилось, что после тренировки он совсем не гетеросексуально член принимает и тащится с этого точно сучка течная. Ноу сексизм, если что, просто выражение заебатое. — Пиздец, меня аж кроет с тебя такого. Серёжа сдерживаться перестаёт, толчки делает глубже и размашистей, а Ваня хочет сказать ему, чтобы нормально долбил, он не стеклянный, вообще-то, только вот вместо слов получается только стоны издавать оглушающе громкие в тишине спортзала, что эхом бьют по перепонкам, да вдох пытаться сделать грудью полной. Получается так себе, а тело, предательское вовсе, назад подаётся, насаживается, отчего пальцы на ногах поджимаются, а с члена всё капает и капает. — Прогнись сильнее, солнце, — и Ваня благодарит спорт за занятие растяжкой, потому что Серёжа давит на позвоночник рукой, и Ваня слушается его. («Какое, блять, я тебе солнце?» — глубокий толчок, — «ну, солнце, так солнце»). Отдёрнуть себя не получается. Где-то в голове мелькает мысль, что трушные пацаны такого не делают, но Ване так похуй становится, что в целом вся ситуация кринжовой уже и не кажется. Нормально всё, в принципе. — Давай жёстче, я уже скоро, — шепчет Ваня, а голос ломается немного и срывается на гласных, локти болят и ноют: на них точно останутся синяки, потому что коврик вот вообще не мягкий; колени разъезжаются, из-за чего бёдра опускаются, но Серёжа пальцами впивается в его ягодицы, придерживает. И Ваня совсем дуреет, крышу срывает окончательно, потому что он добавляет громко (реально громко, придурок). — Папочка. И Серёжа стонет, подаётся вперёд, и Ваня чувствует на члене его руку, пальцы, что сначала мягко проводят по всей длине и увеличивают нажатие на красной головке, а после так же мягко опускаются вниз. Этого всего так много, это так ярко и приятно, так оглушительно хорошо, что Ваня кончает долго и горячо: сперма выплёскивается потоками в ладонь Пешкова, пачкает коврик и Ванин живот, и он весь сжимается. Ноги дрожат от оргазма, руки совсем не держат, и он утыкается плечами в пол, пытаясь д ы ш а т ь. В такого мягкого и податливого Ваню вбиваться кайфово, он только отходит от оглушительного оргазма, и Серёжин член вот вообще никак не облегчает ему задачу, потому что он елозит внутри, растягивает и дальше мягкие стеночки, задевает простату. Серёжа ставит ему засос сзади на шее, хотя они не обговаривали, что им делать можно, а что нет; они вообще ничего не обговорили, просто накинулись друг на друга и начали сосаться. Ну, Серёжа даже не успел пошутить, что видел порно, которое начинается так же, потому что занялись они в итоге тем же. (Возможно, он этого хотел, раз таскал с собой смазку на все общие тренировки с Ваней). Ваня вот, кстати, вообще лежит немного в ахуе, пока Серёжа там кончить не может, потому решает взять всё в свои руки. Он снова прогибается в спине, подаётся со всей силы назад и говорит хрипло, но мягко так, певуче: — Кончи для меня, папочка. И это, блять, работает. Серёжу прошибает импульсами по всему телу, что концентрируются внутри, и он выйти не успевает полностью, кончает так много и продолжительно, что впору этот момент записать как самый лучший в его недолгой жизни. И пока Серёжа утыкается лбом в чужую спину, вдыхает запах спортзала, пота и секса, Ваня недовольно восклицает: — Ебать ты подсос обдристанный, ты хули в меня накончал, совсем башку отшиб себе? — он скидывает его на холодный пол, недовольно поднимается и шагает к брошенному рюкзаку возле стены. Там достаёт влажные салфетки, стараясь стереть чужой оргазм, а Серёжа залипает на то, как его сперма чуть поблёскивает в тусклом свете меж ягодиц Вани, и он ещё не знает, что это воспоминание будет преследовать его в стольких мокрых снах, что впору ванядрочером называться. Культ Вани организовать, поставить памятник какой-то в виде банки со смазкой, чтобы приходить туда и дрочить на него такого пиздатого и ворчливого. — Я как с этой залупой хлюпающей буду в комнату идти? — Да как обычно ходил, так и будешь, ты ж заднеприводный, — лениво тянет в ответ парень, тоже поднимаясь и отходя к разбросанной в порыве страсти одежде. Он не парится: натягивает трусы, серые спортивки и футболку, накидывает сверху олимпийку и ждёт, пока Ваня перебесится. — Пошёл нахуй, — отвечает Бессмертных, но как-то привычно совсем, мягко. Он тоже одевается, злится немного, но секс и правда был хорош, так что он готов многое простить. Хочется выпить чаю и закурить, но Ваня бросил пару месяцев назад, а вот горячий чаёк точно будет в тему. Россия ведь, хули, тут в семнадцать уже бросают курить. Они убирают тот бардак, что натворили, забирают испачканный в сперме коврик, надеясь выбросить его куда-то по дороге, и выходят из спортзала, надеясь, что никто это не видел и не слышал. Идти им всё равно в одну комнату, потому что судьба к Ване несправедлива: довелось ж его поселить с долбоёбами Колей и Серёжей. Ваня возмущается искренне, но как-то тихо совсем, про себя, а приятная усталость по всему телу растекается, расслабляя. Так и начинается история его удивительной и огромной любви. Может, потому что единственной.