Мгла

Константа, не смотря на свое имя, была очень переменчивой. Но нет сомнения в том, что она любила страдания Хиггсбери, только вот это непостоянство заключалось в выборе издевательств над ним. Первая ночь, скоротечность времени, неподготовленность к своим же кошмарам и полная растерянность — и Уилсон вовсе ещё не понимал, как смог выдержать весь этот удар, если даже сейчас, подготовленный, худо-бедно переносил ночи. Первые дни пребывания здесь были самыми худшими, но Персиваль ещё не знал, что ему придется выкарабкиваться полумертвым из куда более страшных испытаний. Уилсон давно сбился со счета, сколько он здесь живёт. Он даже ничего и не помнил, кроме того, что повелся на какую-то антинаучную муть, собрал какой-то портал, несмотря на все свои сомнения, и через него попал сюда. Насколько тогда ученый был отчаен? И теперь парень жил тут по прикидкам... Года три? За которые он даже ни с кем не встретился. Константа имела целое множество зверей, даже самых разных неизвестных ему тварей, но ни одного человека, кроме него. Уинлсон в большей мере был интровертом. Возможно, это скорее даже помогло ему, ведь учёный не сразу озадачился этим вопросом, да и не сильно-то позже. Но совсем позже одиночеству надоело быть терпимым. Оно угнетало Хиггсбери и давило на него с каждым днём всё сильнее. Поэтому встретить очертания человеческой фигуры поздним вечером было... Ну, неожиданно, мягко говоря, но, на самом деле, радостно и волнующе. Ночь грозила вот-вот начаться, а незнакомец так и не подходил к нему, из-за чего пришлось подхватить факел, лёгкую походную сумку и запастись ещё ветками и травой. На самом деле, это была самая главная ошибка в его жизни. И если бы не эти простые материалы, подхваченные чисто для того, чтобы пробежать в тьме пару сотен метров... То он бы легко умер. Нет, в этом мире нельзя потерять жизнь от простой ночи. Ее отнимали те, которые с ней приходили. Кошмары. Уилсон повстречал много нового. В Константе жили свинолюди, образующие собственные деревни и имеющие своего предводителя, слишком большие злобные пауки и чёртовы псы, которые несколько раз за год так и наровили снести его лагерь. Более того, он встречал огромных птиц с длинными ногами и одним единственным глазом, гигантские щупальца, когда переплывал с острова на остров и широкие червоточины, которые оказались на самом деле концами одного червя, через внутренность которого можно было просто пролезть на другом конце соседней поляны. Это все было так безумно! Уилсон мог лишь понять одни из этих вещей, смириться с другими и принять их существование, но этого он понять не мог. Ужасающие чернильные тени, принимающие форму когтистых рук, желающих его схватить, или куда более страшных монстров, тянувшихся к нему. И учёный буквально чувствовал, как гасло его здравомыслие, как трещал по швам рассудок и как нарастал еле разберимый шепот в голове. Они тянулись к нему каждую ночь, но лишь в полнолуние Хиггсбери мог спокойно отоспаться: холодный свет луны защищал его не хуже солнечного, но рациональность и прагматичность постоянно заставляли его хвататься за дела и пользоваться доступным и совсем не лишним временем максимально эффективно. И в ту самую ночь, когда он слепо кинулся к отдаляющейся спине человека, Уилсон задавался вопросом «Почему ты все никак не остановишься?!» вместо «Почему ты не подошёл ко мне, почему ты уходишь?». Он оказался совершенно далеко от лагеря. С одним лишь факелом в руке и полностью дезориентированный, Уилсон четко понимал, что даже палатки с самыми необходимыми запасами рядом нет. Это были меры предосторожности, потому что в самом начале своего выживания здесь Уилсон не мог прочувствовать новый режим суток, поэтому каждый раз не успевал возвращаться. Но это была какая-то другая сторона. Неизвестная местность, на которой он раньше не бывал. Лишь с тлеющим огнем в зажатой руке. Они тянулись к нему. К губительному свету, к спасающему его пламени, стремясь лишить единственную надежду на то, что сохранит его жизнь. Шансы и без того были минимальны. Уинстон не мог оставаться на месте: тогда твари запросто убьют его. С костром было лучше. С костром безопасней. С костром, чей огонь тянулся высоко вверх, отбрасывая свет на метры вокруг себя. Встревоженный и уставший Персиваль всегда мог вовремя отреагировать. Даже в самые худшие ночи, когда он боролся со своими мыслями в голове, достаточно было лишь подкинуть заранее отложенных дров, и юркие руки пугливо возвращались в свою родную тьму, стоило лишь наступить рядом с очертаниями когтей. Но у Уилсона всегда было такое чувство, что с ним словно играются. Но ничего не оставалось. Тот лес горел до рассвета. Уилсон даже не корит себя за то, что впустую потратил столько древесины — жизнь ценнее. С полноценным пожаром они уже ничего не могли сделать. Уж слишком силен, насыщеннее кострища и выше его в разы. Его нельзя было потушить разом, и жадный быстрый огонь перескакивал с недогоревшей ветки на другую, не оставляя шансов поспеть за собой. Уилсон просто уставился на него. На горящие ели и сосны, понимая, что в безопасности, несмотря на свору рук и бесформенных туловещей за собой. Он был в безопасности. Безмолвные и не способные достать Уилсона, в один момент они исчезли, когда за спиной раздались глухие шаги. Персиваль спешно обернулся и встретил мужчину в черном мрачном костюме. Неестественно аккуратном для этого мира, но такого гармоничного для беспросветной ночи, что вновь стало не по себе. Губы мужчины широко улыбнулись, но улыбка эта доброй совсем не была. Обещающая что-то в конец не ладное, она явно не перечила высокомерному и презрительному виду бледного незнакомца. — Я могу вас поздравить, Персиваль, этот раунд за вами. И несмотря на всю свою недогадливость, сердце его забилось вновь так же быстро, как при побеге от ужасных кровожадных сущностей, чуя лишь надвигающийся кошмар. Весь запал связываться с кем-то вовсе исчез, но Хиггсбери не мог не спросить: — К-кто вы? Крайне мутный тип, не страшившийся тьмы и знающий его имя. Рассудок вновь начал падать вниз. — Максвелл, — услужливо представляется новый собеседник, — остального вам знать не обязательно. Уилсон молчит. Максвелл спокойно смотрит на пожар за его спиной. Хотя ещё ничего не было кончено, лишь дождь помог бы добраться до зашуганого брюнета. Обильный, прям как из ведра, многочасовой и непрекращающийся, но Максвелл, пусть и был целеустремлённым, убить выжившего не стремился. И лишать себя зрелищ — тоже. — Это все... Устроили вы, — наконец-то доходит до Уилсона, и в глазах заинтересованность и любопытство сменяется тревогой и страхом. И без того острый взгляд Максвелла становится насмешливым. — Кто же ещё? — спрашивает он, играясь. Весь вид Хигглсбери растерянный. Почему Максвелл просто не поможет ему? Но весь этот мир пренадлежит ему. Поэтому Максвелл и хотел, чтобы так все и закончилось. — Но в качестве доброго знака начала нашего знакомства, мистер Хиггсбери, я дам вам возможность отдохнуть. Как следует подготовтесь. а к чему? И стоило лишь моргнуть, он пропал. Уилсон не сразу понял, что спину перестал опаоять жар: огонь успел перебраться дальше, но никаких рук и когтей на земле не было. Даже притаившийся силуэтов в самых темных углах. Но учёный лишь пододвинулся к буйной стихии, предпочитая сгореть заживо, чем попасться кошмарам, и дождался рассвета. Так произошло его знакомство с Максвеллом. С тем, кого он будет ненавидеть и с тем, кто одновременно с этим будет жутко его интересовать. Весь день учёный добирался до лагеря, собирая все возможные цветы по пути. В желудке свербило, но он не хотел отвлекаться и желал оказаться у костра как можно скорее. К нему он вернулся лишь под конец дня, лишь краем сознания поразившись, насколько сильно отошёл от своей единственной опорной точки, лишь ради какой-то тени. О Максвелле он начал думать, как о плоде своего воображения. Или сумасшествия, что было вероятнее всего. Только под конец дня ученый осознал, что тот прошел как-то слишком спокойно, а когда закончился, то парень и вовсе не дождался их, задремав у камней с горящими поленами. И проснулся он с громким криком, заозиравшись по сторонам в поисках силуэтов, но вместо них наткнулся на высокую фигуру перед собой, чудом сдержав ещё один крик. Максвелл усмехнулся. — Кошмары, приятель? Уилсон почти облегчённо вздыхает. А он-то думал, что совсем чокнулся. Затем приходит осознание: лучше бы он всё-таки чокнулся. — Грубо со стороны джентльмена, но вам повезло, что я не обидчив. Из нас двоих достанется именно вам. Не достается? И Уилсон смотрит на него ошалело, но успокаивает себя тем, что очень часто не мог уследить за собственным языком. Он-то и днём бурчал себе под нос, и здесь мог легко не сдержаться, так? Глуповатое «простите», — серьезно, Уилсон, ты хотел извиниться перед этим очевидно не-человеком, принесшим с собой лишь феерический пиздец? — перебивается очередным непониманием. — В смысле? И лицо у Максвелла делается крайне хитрым. Но не безобидным, словно шалость удумал, нет. — Неужели вы ещё не поняли, мистер Хиггсбери, что вас ждёт? Хиггсбери каким-то чудом выдерживает этот взгляд, но молчит. Он уже понимал. Но на тот момент все же не очень, потому что тогда Персиваль не мог представить, что ему вскоре понадобится разжигать несколько крупных костров и тщательно за всеми следить. Кошмары были более яростными. Не позволяли зажечь утерянный огонь, двигаясь быстрее, когда брюнет отвлекался на каждую мелочь, и рисковать так не мог. Он не хотел проверять, как быстро они потушат последний... Уилсон любил предосторожности, но даже он ходил по тонкому льду. Были ли сомнения в том, что другие давно провалились? Максвелл как-то сказал о том, что за учёным ему интереснее всего наблюдать. Но ничего не говорил, смотря на сбитого с толку Уилсона. Он прекрасно знал, что тут никого нет, кроме него самого, но упоминания незнакомых имён лишь сильнее обескураживало. Но как-то Уилсон все же заикнулся... О цели. Всего этого. Максвелл осмотрел его изучающе, и выдал: — Без обид, приятель, но ты просто не поймёшь, что здесь происходит. И так было каждый раз: Максвелл ехидно отвечал на его вопросы, но в большинстве случаев молча редко появлялся вечером, каждые первые такие посещения пугая ученого. Но мужчина мог появиться в следующий раз через месяц, и Уилсон все равно не переставал дёргаться. — Сколько это будет продолжаться? Максвелл криво улыбнулся. — Пока мне это не надоест, если исключать вариант с твоей смертью. Уилсон ответил почти машинально. — Неужели смотреть на что-то одно и тоже — интересно? — Ты хочешь предложить что-то новое, приятель? Инициатива все же удивила, пускай для Уилсона же лучше, если он придумает что-то такое, что и для Максвелла интересно, и для ученого безопасней. Впервые в глазах Максвелла зашевелился интерес. — Почему ты не поместишь всех нас в один мир? ...который почти моментально угас. Естественно, мужчина думал об этом, но не находил совместное выживание чем-то разительно отличавшимся. Суть, как и должна, оставалась прежней, но в деталях мало что менялось. Им этого, конечно, было достаточно. Для них эта суть только и важна, только самому Максвеллу очень быстро надоедало смотреть на одно и тоже. Даже с самыми разными игрушками, которых и выбирал. К слову об этом, Уилсон, который находился здесь ещё до него, не разочаровывал. — Чем же это будет отличаться? Попытка убедить его казалась смехотворной. Максвелл ни в коем случае не собирался торговаться со своей осмелевшей жертвой. Хотя Максвелл сам не сказал, кем является, верно? Да и жертва — учёный. Ему ещё и придётся доказывать что-то. Но беседы с ним были, стоит сказать, занимательными. Человек большого ума знал, на удивление, много для того, кто провел здесь четыре года и не позабыл все свои ненужные знания. В один момент, однако, он резко заткнулся, заоглядывался и обернулся к костру. Тогда он окончательно понял, что Максвелл напрямую управлял кошмарами. — Почему ты остановился? Продолжай. Только в дальнейших речах была видна нервозность. Она пропитала собою все движения брюнета, дав им дерганность, стоило лишь оказаться на едине с Максвеллом. Он боялся задать вопрос. Один единственный вопрос. А не-человек перед ним продолжал невозмутимо курить сигару, появляться из ниоткуда и также внезапно исчезать. И Уилсон начинал замечать себя на том, что боялся его и начинал ненавидеть. — Не сказать, что я обеспокоен нашими отношениями, приятель, — Максвелл стряхивает пепел, — но, кажется, ты наконец-то научился достойно реагировать. Уилсону лишь оставалось гадать, где он был настолько открытым, но уверять мужчину в том, что не недолюбливал его, было глупо. Это, пожалуй, самая ожидаемая реакция от парня: эта личность была прямо связана с его длительным пребыванием здесь, ухудшением всего возможного и ещё не стеснялась издеваться над ним. Естественно, Уилсон его не любил. Просто не мог сразу дойти до того, что точно такой же человек, как и он, устроит все это. Потом он не мог дойти до того, что Максвелл кто угодно, но не человек. Или обычный человек: привычки у него были уж... Свойственными. Он был явно педантичен: поправлял манжеты, галстук, воротник, а ещё постоянно следил за своим видом, сдувая невидимые пылинки, поправляя лепестки розы в небольшом грудном кармашке и укладку коротких черных волос. У людей всегда в приоритете внешность. Возможно, именно из-за этого Уилсон здесь, так как у него нет ощущения, что он точно так же следил за собой. А может попадание сюда неизбежно, сколь бы хорошо ты не устроился в жизни. Персиваль не строил теорий, прекрасная зная, что все зависит от Максвелла, чье мышление было непонятно Хиггсбери. Решения мужчины явно не были спонтанными. Более того, он был похож на того, кто тщательно продумывает следующий шаг, беспокоясь о своей выгоде. Но если он напрямую контролировал тени, так ли у него оставалось много знакомого? Быть может, это вообще чужой облик? — Как ты их контролируешь? — поинтересовался однажды Уилсон. Он искренне желал узнать хоть что-то об этом мире, но ни от кого, кроме Максвелла, узнать не мог — В начале я их не контролировал, — Максвелл усмехается. ...Нет, они поддавались. Каждый раз выбирали короля по известным только самим себе критериям. Совсем недавно Уильям Картер тоже был на месте Уилсона Хиггсбери. Тому, тем не менее, никто не досаждал. Но никчемному Уильяму было куда сложнее: привыкший к вниманию публики фокусник в миг лишился всего, и не сразу до него дошло, что рост не заканчивается только в своей сфере деятельности. Он был глуп и смешон. Поэтому с ним и развлекались абсолютно одинаково, как он сам развлекался с учёным. Только суждено ли ему сменить его? Но трон уже не окажется свободным. Именно на него садили несчастных людей, даруя титул короля. А вместе с ним — и творить то, что только пожелаешь. — Что произошло? — Любопытство сгубило кошку, — отмахивается Максвелл, но резко стал куда более серьезным. — Тебя уже ничего не спасёт, приятель, если ты узнаешь об этом. Уилсон больше не продолжал в тот вечер беседу. Но он задавался новыми вопросами. Нужными. — Ты сказал, меня может что-то спасти. — Лишь мое желание отпустить всех, — Максвелл издает смешок, — но даже если бы я решил так и сделать, я бы отпустил всех, кроме тебя. Это было очень не справедливо. Вопиюще, но Уилсон надеялся, что Максвелл просто обманывает его. Потому что... Оговорка должна что-то значить! Должно быть хоть что-то, что даст шанс! Но Максвелл с поднятой бровью наблюдал за человеком. Потому что он, похоже, все же сошел с ума, решив игнорировать кошмары и посвятить себя изучению местности, которую перед этим проверял раз так сто точно. Ходить с одним лишь факелом было смело. Крайне смело. До него не сразу дошло, что Уилсон теряет ценность своей жизни. Что он все меньше боится умереть, пускай никогда по-прежнему и не хотел. Король лишь усмехнулся, вспоминая один из их прошлых разговоров. То, чего Уилсон когда-то давно сильно хотел, получит.