Мгла

С момента смерти Уилсона Хиггсбери прошло полгода, однако ученый до сих пор помнил ледяные когти, вспрывающие его живот. С тех пор Персиваль весьма параноидален касательно всего темного. Но, на удивление, не это самая главная новость за прошедшие семнадцать месяцев. Да, он умер. И это все еще походило на сумасшествие: Уилсон на полном серьезе считал, что умер от воплощенных в жизнь кошмаров и воскрес. Но боль была слишком реальна, чтобы в нее не верить. Уилсон помнил ее до сих пор. Мутная тема. Крайне мутная — о ней бы не думать и не вспоминать, но Уилсон всегда помнил об этом. И размышлял. Очень много, пытаясь понять — существовал ли Максвелл на самом деле или у ученого рассудок прояснился, стоило очнуться на поляне с цветами. Уилсон был уверен в том, что Максвелл был реален. Однако не-человек не то, что не появлялся — не намекал на свое присутствие. Надменным хмыком, сверлящим спину взглядом или запахом зажженной сигары. Это было странно. Это было жутко — потешающийся над Уилсоном демон резко исчез, а сам Хиггсбери оказался разорван на кусочки. Персиваль думал, это конец. Он до сих пор думал о том, что ему радоваться бы, да только нелогичность и несостыковки его ситуации не дают ему покоя. В лагере умерли все. В смысле, до того, как возродиться. Но, оказалось, все пострадали от несчастного случая и никто не страдал от голодных теней так же, как Уилсон, которому приходилось в последние дни своей второй жизни разжигать больше трех костров. Ох, Уилсон был буквально помешан на свете и дереве. Он, черт возьми, оказался слишком странным для Вуди, который вообще превращался в бобра, и это лишний раз давало усомниться в том, что хоть кто-нибудь знал о Максвелле. Кто-то знал. Кто-то даже не видел. Не сказать, что Хиггсбери хотел вернуть его общество. При осознании того, что буквально являлся любимчиком, — кажется, он смутно вспоминает какую-то фразу бархатным голосом. Про то, что Уилсон самый занимательный, — хочется хвататься за голову. В конце концов, Уилсон смог успокоиться. Прошло столько времени — если Максвелл и был, то явно разбирался со своими проблемами. А ему предстояло со своими. Буквально недавно огромная стая гончих застала выживших врасплох. Не сказать, что их всего много: в группе состоял тот же дровосек, мим, девочка с цветком, тяжелоатлет и женщина с крайне тяжелым взглядом. Уилсон надеется, что у них дела лучше, чем у него самого, ведь... — Проблемы, приятель? — насмешливо раздается сбоку. Уилсон оборачивается с полным ужасом на бледном лице с синяками под глазами, вызывая довольный и опасный оскал у демона. — Максвелл, — ученый отшатывается, едва не падая в костер. И, на самом деле, он не знал, что лучше — сгореть заживо или встретить того, кто не давал ему покоя долгое время. Демон стоит на месте, облизываемый яркими контрастными тенями от всполохов костра, сверлит его взглядом пронзительных глаз, но сразу же переводит его на Уилсона. — Я уже было остерегался, что ты забыл мое имя, приятель. Он стряхивает пепел, стуча пальцем по трубке, а Уилсон в это время думает, что не смог бы забыть, даже смирившись с тем, что от самого ученого ничего не зависит и никогда не зависело. Особенно... Это обращение — неотъемлемая формальная фишка этого дьявола во плоти. Они с натяжкой могли зваться приятелями, и такое знакомство учёный вновь бы предпочел забыть, но у этого не-человека, видимо, были свои планы. Хиггсбери в любом случае не успевает ответить, — будто не ушедшего шока мало, — ведь где-то вдалеке завывают гончие. Его передергивает: он весь день бежал от этих тварей, пытаясь оторваться от них, и они мало того, что нашли след заново — у Хиггсбери не было ничего, что помогло бы ему. Единственный вариант — бежать, однако Уилсон не имел материалов для создания факелов. Прошло как минимум две ночи, и Персиваль мог только собирать ягоды по пути, чтоб совсем не пухнуть от голода. Этот вечер, в прочем, выдался лучше: поняв, что гончие отступили, должно быть, найдя жертву попроще (как же он ошибался), человек посвятил свободное время подготовке к созданию небольшого лагеря. Таковым этот... Пункт экстренной остановки было сложно назвать — Уинстон брел вперёд и в один момент просто повалился без сил на голую землю, — сказывалась постоянная изнуряющая усталость тела и мозга и недосып до темных кругов у глаз, — и очнулся едва за час до заката. Так Уинстон паниковал только в своей первой жизни. Когда бежал с одним лишь факелом в руке под дождь за ускользающей тенью. О, ну и когда тени взбесились. Это было тоже жутко страшно и... В этот раз отвлекаться было нельзя: чудом Персиваль смог выполнить необходимое и насобирать минимум палок, но на другие ресурсы местность оказалась бедной. Колоть камни и рубить деревья слишком же долго. К тому же, в ослабленном состоянии он может разве что собирать хворост. Но, нет, Уилсон не такой уж и не мощный, просто еще, судя по всему, здесь уже собирали различного рода ресурсы, а когда те кончились — просто ушли. Хотя, наверное, не подалеку остался заброшенный лагерь, — и он думает правильно, — только банально не успел до него добежать. Ещё бы знать, где он вообще. По планам было хотя бы ночь пережить, а после уже сориентироваться на местности и вернуться в свой лагерь. Увы, задуманному не суждено было сбыться... Максвелл, в отличие от своего старого знакомого, остался безразличен к завыванию псин, однако воспользоваться ситуацией не мог. — Похоже, это твой конец. Он приподнял уголок рта. Издевательство. — Ты пришел посмотреть только на то, как меня сожрут живьем? — ученый огрызнулся, подскакивая на месте. Похоже, со своей смертью он мириться не хотел, как и предполагал Максвелл ранее, однако не мог не отметить, что этот слабый на вид парень изменился. Слабый. Но не слабовольный — в выживании он давал фору остальным, несмотря на кажущуюся мягкотелость. Или это был ум гения? Максвелл присмотрелся получше. В новом мире людям жилось нелегко. Одиночки уже умерли. Демон запомнил этого человека крайне смертельно уставшим, а теперь, по чистоте, он был просто заебан. — Отнюдь, — не-человек отрицательно качает головой, — но ты прав, приятель, я здесь не просто так. Персиваль, судорожно осматривающийся и занимающий свои руки крайне занимательным делом в виде перекладыванием палок, внезапно замер. Присмотрелся к плавному изгибу полутени и уже потом к Максвеллу. О, он целых полтора года пропадал, чтобы в самый неудобный момент прийти и что-то требовать с него. Даже кошмаров отогнал. Уилсон правильно понял? У него взор раздраженный, однако одновременно с этим ученый не мог не понять, что Максвелл — его последняя надежда. Может, поэтому и злился? Перед тем, как стало очевидно, что Персиваль не ответит, демон продолжил: — Смерть от клыков гончих схожа со смертью от их когтей. Не думаю, что ты хочешь вновь ощутить нечто схожее в последние минуты жизни, — и он был прав, только Хиггсбери не понимает, зачем Максвелл тратил время не на то, чтобы поскорее предложить что-то, а на то, чтобы произнести очевидный факт. — Я мог бы разобраться с ними. У Маквелла прямая осанка. Расправленные плечи. Он возвышается над сгорбленным Уилсоном, открыто насмехаясь над ним и его бедой. — Что я тебе вообще могу дать? — растерянно бормочет Персиваль. Максвелл прикрывает веки, не сдерживая очередной смешок. Очевидно — если Максвелл здесь, то Уилсон что-то, да имел для него. — Много чего, на самом деле, приятель. Но я спрошу самое меньшее. О, и вновь туманные реплики с запутанными словечками. Хиггсбери — человек науки, а она, хоть и любит заковыристые переплетения и иногда трудна в понимании, по сути своей всегда прямолинейна. У Максвелла совершенно другая логика, она всегда менялась, потому что и интересы у Максвелла — тоже. — Всего на одну ночь твое тело уйдет в мое полное распоряжение. Персиваль хмурит брови, думая, что вообще подразумевает этот черт, и интуиция Персиваля говорит ему: «Тебе крышка». Что бы там вообще демон не надумал, Хиггсбери... Ему же придется совсем не сладко. Для Максвелла сохранить жизнь — случайное движение, но он не может не понимать, насколько эта услуга дорога. Как минимум для самого Уинстона, речь-то о его жизни. И этот человек, такой жалкий на вид, вновь показывает Максвеллу свой внутренний стержень. Стоит отдать должное — восхищало, однако стоило уточнить одну деталь... И даже не поймёшь, как Максвелл думал: хотел сохранить любимую куклу или доломать ее самостоятельно. Смотря за душераздирающими метаниями выжившего, не-человек не может не усмехнуться. — Я имею ввиду секс, приятель. — «Самое меньшее»?! — Уинстон гневно корчит лицо и вновь шипит, но, прежде чем тирада начнется, Максвелл обрывает его речь взмахом руки. Действует, как по волшебству: Персиваль действительно затыкается, и демон по-деловому изрекает. — Как следует обдумай предложение, Хиггсбери, и только потом дай мне ответ. ...Очевидно, он не хотел выслушивать про идиотизм собственного предложения. Не Уинстону жаловаться, ведь, на самом деле, это действительно меньшее из того, что Максвелл мог бы потребовавать. Но и это не душевная доброта — сколько Максвелл думал о теле Хиггстери? О самом Хиггсбери. И вот это уже было больше похоже на идиотизм, а не тот факт, что Максвеллу захотелось к себе в постель парня. Ярость в его глазах стихает, на удивление быстро, и Хиггсбери всерьез отвлекается на то, чтобы разобрать ситуацию, следуя совету. Но, на самом деле, ответ мог быть только один. Если Хиггсбери не захочет умереть. Всякая дама назвала бы его джентльменом, но Максвелл видел Уинстона насквозь: вроде такой простодушный и понятный, а на грани безумия был значительно опаснее каждого. Уилсон бы сам вспорол брюха этим псинам, имей возможность. И Персиваль к этому предрасположен... Не в своем обычном состоянии, но, насколько Максвелл заметил, оно у него уже как какое-то время пограничное. И Максвелла привлекало это, что-то знакомое. Его привлекала тьма в Уинстоне, а не его сообразительный ум, хотя это, право, играло тоже не последнюю роль. — Я... если я соглашусь, ты действительно сделаешь это? Ты не смеешься? — Я всегда держу свое слово, Хиггсбери. — Тогда... тогда у меня будет условие. Максвелл вопросительно поднимает бровь. И, действительно: несмотря на то, что именно демон пользовался ситуацией, смелость и наглость Уилсона поражала. Но Максвелл ценил умение искать выгоду для себя, и из интереса отмахнулся от вольности ученого: — Так и быть, Хиггсбери. Что же мне еще придется сделать, чтобы ты наконец согласился? Его слова не смутили Персиваля, хотя прежде, чем заговорить, он поджал губы. — Ты доведешь меня до лагеря. — Всего-то? — усмехается Максвелл. — Ты уверен, что этого не повторится, приятель? Уилсон молчит. Через пару секунд его передергивает и он слишком странно смотрит на Максвелла. Если это было предложение опеки ценою в доступное тело, то Уилсон отказывался верить в то, что это существо не тронулось головой. Да, черт побери, Максвелл за секс ему жизнь спасает. Это абсурднее, чем голос из радио и устройство мира Константы. — Уверен, — Хиггсбери цедит это слово, отказываясь. Дело Максвелла — предложить. Он вообще все это время наблюдает за ученым, как за потешным животным, и так и стоит, не двигаясь. Не долго. Он приподнимает руку, и над над этой ладонью зажигается холодный белый огонь. — Здесь неподалеку есть лагерь. Тебе не хватило какой-то сотни метров. Учёный поджимает губы, но ничего не говорит, только палки свои подбирает и с огромной тревогой отходит от небольшого костра. Но толку, если опасения его иррациональны, и на эту ночь он может вообще забыть о существовании кошмаров? Максвелл мог взять его за руку и так и потащить за собой, в полную тьму — наверное, это даже почти перекрывало прозвучавшую издевку. Но не стоило, все же, забывать о том, что всю эту игру с самого начала Максвелл и затеял.