@ my worst – blackbear
Комната для допросов была холодной и темной. Минхо казалось, что, открыв единожды глаза, его сожрут материализовавшиеся ночные кошмары или образ Хан Джисона, возникающего перед ним в моменты полного отчаяния и забытия. Все его тело, исполосованное синяками и ссадинами, жгло ослепляющей болью, но Минхо не мог даже пошевелиться, будучи намертво закованным в браслеты наручников. Светодиодная лампа то и дело раздражающе мигала, словно намереваясь вызвать в Минхо наиболее искреннюю злость и нетерпение. Мужчина разлеплял веки и видел перед собой Хан Джисона. Его единственная, наиболее искренняя улыбка, озаряла мертвенно-бледное лицо, и Минхо не мог избавиться от удушающего образа единственного человека, который не отпускал его мысли даже во снах. Он не помнит, когда последний раз высыпался, не помнит, когда чувствовал столь всепоглощающее отчаяние и безысходность, не помнит больше, что послужило началом его эмоционального спада. Но он помнит Хан Джисона. Он помнит их короткие разговоры июльскими вечерами, помнит, как мужчина самозабвенно курил, задумчиво-пристальным взглядом обводя линию горизонта, помнил его бесчувственные глаза в тот момент, когда говорил о совершенном Минхо убийстве с таким бесстрастием, будто смерть женщины лежала на его непоколебимых плечах. Минхо сгорал от желания увидеть его вновь, но с тем же рвением готов был молиться, чтобы молчаливо-осуждающий лик Хан Джисона исчез навеки также, как и сам Хан Джисон исчез из его жизни навсегда. Хан Джисон не был одним из миллиона. Для Ли Минхо он был единственным на всю вселенную, на одну из той вариаций реальности, в которой они больше, чем просто жертвы отягчающих обстоятельств.***
– Он не проронил и слова с того момента, как явился сюда с повинной, – следователь Го, коренастый мужчина благоприятной наружности, произносил эти слова без явственного энтузиазма и стремления познать истинность мыслей сознавшегося в своих деяниях преступника. – Если так и продолжится, то мы сможем предъявить ему обвинения лишь в одном убийстве. – Как его звали? – парень, значительно моложе своего напарника, с интересом сквозь зеркало всматривался в отчужденное лицо сидящего на металлическом стуле Ли Минхо, и его глаза сквозили неподдельной радостью от выдавшейся возможности поучаствовать в столь запутанном деле; господин Го вопросительно клонит голову. – Жертву. Как звали его последнюю жертву? – Хан Джисон, двадцать один год, – безучастно отвечает он и протяжно зевает. – Я поговорю с ним, – не отрываясь от созерцания картины, тихо бросает парень, на что следователь Го только щурит взгляд, но дает добро легким кивком головы, бесшумно выходя из замкнутого и тесного помещения, воздух в котором был пропитан то ли возбуждением, то ли запахом въевшегося в стены пота.***
– Смерть забирает лучших, верно? – дверь допросной открывается, и Минхо вскидывает голову вверх, щурясь из-за пролившегося из коридора яркого света, но в итоге замечает только приветливо-улыбчивого сотрудника полиции и его настигает безмерная скука, от которой он в мгновение ока прячется в собственных мыслях, но продолжение фразы одергивает его от рассматривания черного экрана перед глазами. – Хан Джисон был одним из них? – Ли Минхо медленно приоткрывает один глаз и уголки его губ надменно ползут вверх. – Одним из лучших. – Худших. – Извините? – парень вскидывает брови, не ожидая, что контакт наладится так скоро, но терпеливо садится напротив, складывая руки на холодной столешнице. – В небе ежедневно взрываются миллионы разносортных звезд, – выдыхая спертый воздух Минхо откидывается на спинке стула, размеренно покачиваясь на его шатающихся ножках. – Они все – это идентичные по составу организмы, люди, – полицейский щурит взгляд, не понимая, о чем идет речь. – Вы, господин следователь, не сможете выбрать одну-единственную, ту, которая больше всего подойдет вашей типичной душе. Перебирая звезды, как часто Вы даете им личностную характеристику? – спрашивает Минхо. Собеседник только молчит, растерянно хлопая глазами. – Вы все подобны одному, – тянет мужчина, пробуя на вкус застоявшиеся в глотке слова. – Думаете, что легко сможете понять ход мыслей человека, у которого нет никаких моральных принципов. Думаете, будто станете тем самым ключевым звеном расследования, и после беседы со мной вам вручат заслуженный орден и повысят зарплату, – Минхо пожимает плечами, уже больше не обращая внимания на присутствие постороннего. – Вы учились в надежде, что станете высококлассными специалистами, способными, на манер Шерлока Холмса, раскрывать любые преступления, только взглянув на место происшествия. Ли Минхо склоняется над столом в силу своих возможностей, чтобы вытереть с лица незаметно-проявившуюся усталость. – Посмотри реальности в лицо, – грубо кидает Минхо, обращаясь к следователю, тело которого пробирает неконтролируемая дрожь; глаза мужчины напротив излучают ненависть и плещущийся в зрачках гнев. – Ты живешь в неисполнимых иллюзиях, и если хочешь добиться от меня стоящих ответов, то напряги свой карликовый мозг и подумай, какие вопросы стоит задавать в моем присутствии, а от озвучивания которых следовало бы воздержаться. Минхо резко поднимает руки на себя, звеня наручниками, и испуганный полицейский отскакивает назад, роняя папку с личным делом Хан Джисона. Ли Минхо окидывает ее беспристрастным взглядом и с самодовольной улыбкой смотрит в глаза собеседника, чьи скулы напрягаются, а вены на шее становятся багровыми. – Я ведь тебя предупреждал, – старший по званию хлопает содрогающегося юношу по съеженному плечу, и заливисто смеется, мельком смотря на глядящего в стену подозреваемого. – Им, – он условно указывает в сторону Минхо. – Не нужны допросы и излишние разглагольствования. – Но что тогда?! – вскрикивает парень, метаясь взглядом из стороны в сторону. – Разговоры, – тянет следователь Го, потирая ладонью отросшую бородку.***
Минхо не помнил, когда последний раз видел солнце. Он застрял в этой комнате, казалось бы, на целую вечность, и все, чем он мог довольствоваться – это звуком открывающейся двери, на пороге которой, словно по часам, ежедневно появлялся следователь Го. И если первые несколько дней Ли Минхо заимел привычку его игнорировать, то сейчас не мог противиться желанию мельком взглянуть на принесенный мужчиной стакан кофе, который он любезно каждый раз ставил перед самим Минхо. Следователь Го, как выяснилось позже, был человеком пенсионного возраста, и от работы получал не большее удовольствие, нежели от стирки постельного белья. Он был одиноким и терпеливым человеком, чья выдержка взывала в Минхо едва уловимое уважение. Ему иногда казалось, что господин Го приходит к нему только по той причине, что рутина, в которой он утопает на протяжении всей своей жизни, изрядно его потрепала. Следователь Го садится напротив Минхо, подавая тому напиток, который сам преступник любезно принимает из чужих рук, не смотря на скованность своих собственных. – Это наша последняя встреча, – говорит мужчина, и Ли Минхо косится на него из-под отросшей челки. – Суд вынес приговор, Минхо, – господин Го качает головой и продолжает: – Тебя упекут за решетку до конца твоих дней. За одно-единственное убийство. По помещению разносится удовлетворенный вздох. – Не думал, что эти конченые ублюдки сделают выбор в мою пользу, – на лице Ли Минхо растекается хамоватая улыбка, истинность которой мог некогда понять только Хан Джисон. – Я строил догадки, что к концу месяца буду корчиться на каторжном стуле. – И лучше, если бы оно было так, – следователь выглядит уставшим, и на лице Минхо вновь отражается безучастная апатия, которую он любил показывать только в случаях полной растерянности. – Ты даже не представляешь, что тебя ждет. Забудь о нормах морали: со дня на день ты окажешься в месте, которым правят законы джунглей. Минхо распахивает веки, а его тяжело-вздымающаяся грудь постепенно успокаивается, пока мужчина настраивает мысли на нужный лад. Если следователь Го желает вывести его на эмоции, тем самым заставив признаться в иных преступлениях, то Ли Минхо был готов поспорить, что мужчина точно не ожидал смиренной улыбки и легкого покачивания головы. Он признался только в том, что от его рук погиб двадцатиоднолетний Хан Джисон, и ничто больше не сможет усугубить его ситуацию. Возможно, именно так Ли Минхо раскаивался в том, что сожалеет о содеянном, но даже следователь Го не мог прочитать по его безучастным глазам, что же творится в голове у этого психопата. И он решил действовать более решительно. – Все новости буду говорить только о тебе, ведь ты все еще первый подозреваемый по делу убийства твоей сестры, – говорит господин Го. – Все люди будут видеть твое лицо на билбордах и кидаться проклятиями. Они будут тебя ненавидеть и презирать, – Минхо слушает чужую речь, отпивая кофе с помощью трубочки. – Ты станешь всеобщим символом аморальности и бесчинства. – Вы собрались льстить мне или напомнить, какой я урод? – скучающим голосом спрашивает Ли Минхо и продолжает: – Я думал, что смогу найти с вами общий язык, но увы. Для меня мнение общественности не значит ровным счетом ничего: я не претендую на звание благодетеля мира сего или матери Терезы, мне не нужны ваши беспочвенные опасения за мою жизнь, не нуждаюсь и в предупреждениях, – Минхо цокает языком, демонстративно показывая как сильно ему надоел этот бессмысленный разговор. – Мне двадцать три года и я убийца. Почему я должен волноваться о том, что скажут обо мне люди? Почему меня должно заботить ваше мнение? Ли Минхо закрывает глаза, откидываясь на спинке стула. – Но ведь мнение Хан Джисона для тебя что-то значило, – выдает следователь Го, и допросная окунается в пучину безмолвной тишины. Ли Минхо не хотел знать, откуда у мужчины возникли столь глубокие познания в их взаимоотношениях также, как и не хотел ему отвечать. Хан Джисон – это титульный лист его истории, и когда чужак дотрагивается до священных страниц написанной книги, то в душе автора начинает разгораться огонь. Хан Джисон – это его посмертное напоминание о совершенных преступлениях. Хан Джисон – это одушевленное признание Ли Минхо в том, кем он является на самом деле. Хан Джисон – это Ли Минхо, не боящийся признаться в истинности своего существования. Ли Минхо, который по истечении долгого времени смог заглянуть в свои глаза и увидеть там не меньшее, чем ненасытного монстра, питающегося вниманием только одного человека. – Его взгляд в ту ночь был красноречивее миллиардов звезд, – тянет Минхо, решаясь в конечном итоге поделиться своей историей с человеком, которого больше никогда не увидит. – Я воспользовался перочинным ножом, – говорит он, привлекая к себе внимание, и следователь Го не смеет сдвинуться с места, даже не принявшись записывать детали преступления. – Дешевый, купленный на последние гроши в соседнем канцелярском магазине. Готов поспорить, что тот продавец ни черта не сможет вспомнить. Ли Минхо усмехается сквозь стиснутые зубы. – Он встретил свою смерть добровольно: он был готов к тому, что умрет, – его голос звучит глубже и жестче обычного, отчего даже у наученного опытом следователя по спине проходится табун мурашек. – Первый удар предназначался для того, чтобы сбить его с ног, но этого было мало: он улыбался так, будто смерть – это его собственное искупление, будто я был для него ангелом-целителем, способным излечить его душу, пустив кровь, – Минхо глубоко вдыхает душный воздух. Он делает еще один глоток кофе, смотря куда-то в сторону и не обращая внимания на застывшего в одном положении мужчину. – Второй выбил из его легких воздух. Он смотрел на меня смиренными глазами, подавляя растекающуюся по телу боль, – Ли Минхо цепляется пальцами за вереницу цепей. – Его ноги подкашиваются и Хан Джисон ударяется головой о стоящий позади стол; в его глазах по-прежнему бескрайнее принятие и спокойствие. Мои нервы накаляются до температуры обжигающего асфальта, нагревшегося под солнечными летними лучами, – Минхо скалится, не понимая отчего его тело сковывает неопределенная напряженность. – У него все еще хватает сил, чтобы сжимать мою спину своими дрожащими руками. Он вспоминает наиболее крепкие объятия, которые имел возможность чувствовать в своей жизни, и на лице Минхо отображается нестерпимая боль, от которой он наклоняется над столом и сжимает в цепкой хватке ладоней собственные взмокшие волосы. – Третий, и мои руки действуют самостоятельно, выдвигая лезвие, – Минхо размеренно дышит: вспоминать пережитое кажется сложнее, чем он думал прежде. – Я чувствую стекающую по своей коже теплую кровь, я слышу нечленораздельные хрипы и последующий болезненный стон. Его руки все еще сжимают мою мокрую, орошенную его кровью, футболку, – следователь Го затаивает дыхание и его зрачки расширяются. Минхо замолкает. Весь мир молчит вместе с ним, оплакивая смерть Хан Джисона. Оплакивая кончину того, чье имя Ли Минхо не сможет больше произнести. – Мне нет дела до того, что со мной станет, мне нет дела до моего будущего, моего настоящего и моего прошлого, – говорит мужчина, отталкивая от себя пустой стакан. – Мне не важно ни ваше молчаливое одобрение, ни осуждение, ни сочувствие. Все, что было важно для меня… – Минхо вдыхает глубже обычного, задыхаясь из-за стоящей в комнате духоты; стены начинают давить на него со всех сторон, загоняя в угол. – Это компания. Ли Минхо молчит, намереваясь озвучить свою последнюю мысль. – Четвертый был направлен прямиком в сердце, – с отчуждением говорит он, словно игнорируя собственные слова, лезвием проходящиеся по его пульсирующему сердцу. – Но я натолкнулся на ребра. Этого хватило, чтобы хватка на моей спине полностью ослабла, – в его голосе следователь Го замечает отголоски отчаяния и испытуемой боли. – Бесконечно долго я наблюдал за тем, как его лицо постепенно бледнеет. Бесконечно долго я смотрел на застывшую на его мертвенно-белом лице улыбку. Я не стал его концом: я был его спасением. Ли Минхо затихает и эта тишина длится неопределимо долго, но никто не решается ни заговорить, ни поднять глаз. – Четыре раза, – тянет Минхо. – Ровно столько мы говорили об июльских дождях, – говорит он и замолкает навечно.