smoking kills.

             Глядя на чужой силуэт в отражении залепленного снежинками оконного стекла, мужчина в который раз убеждается, что в его Антоне сексуально всё; начиная с увитых браслетами запястий и заканчивая легкой хрипотцой в голосе. Даже, блять, то, как он курит — самая настоящая пошлость.       Они выходят на балкон, где нараспашку открыта одна из форточек, и Шастун облокачивается на край подоконника, щелкнув зажигалкой. «Будешь?» — предлагает брюнету изрядно помятую пачку, от которой тот отказывается, заторможено мотнув головой — Арсения ведёт от одного только вида его рук, и примешивать сигареты к алкогольному опьянению сейчас как-то не хочется. Арс кусает губы, отворачиваясь к чернеющему за окном Московскому небу, прокручивая в голове клубок из надоедливых мыслей. Одна хуже другой. Зачем согласился остаться у него на вечер, почему не сбежал при первой возможности? Ах да, поддался соблазну. Ну так радуйся. Радуйся, Арсений, чего же ты? Вот он, желанный, перед тобой, смотри сколько угодно — смотри, но не трогай.       Где-то внизу гудит, забитый машинами, проспект, а ледяной воздух поочерёдно обжигает сначала лицо, а затем и лёгкие. Тонкие пальцы, сжимающие сигарету, чуть заметно подрагивают от напряжения, касаются потрескавшихся губ, когда парень делает очередную затяжку.       — Курение убивает, Тош. — как бы цитируя избитую фразу с пачки говорит Попов.       — Ага.       Парень поворачивается к другу, отводя взгляд от слепящей лампочки под потолком, смаргивая образовавшиеся в под веками блики.       — Не нравится? Хочешь, чтоб бросил? — Арсений молчит. Не время читать нотации. Разве что только себе, о моральных устоях и здравом смысле — но люди — не сигареты, на них не напишешь предупреждений, и нет идиотски-громкого лозунга «чувства к Антону убивают». Да и если б был, разве он обратил бы внимание? Вот и получается: один курит, а второй от этого задыхается. Пиздец как несправедливо.       Все эти разговоры об их с Шастуном «тайных отношениях», кажется, не вызывают у последнего ничего кроме раздражения. Да и сам Арсений нередко избегает больной темы — больной не в том смысле, что он уже который год скрывает симпатию к коллеге, а просто потому, что боится. Непрошеных мыслей, осуждения, а больше всего — отказа. Кто он и какое право имеет на взаимность, когда рядом с Антоном есть, такая непоколебимо-идеальная во всём, Кузнецова? И пока Импрофандом поголовно сходит с ума от их очередной совместной фотографии или неосторожно брошенной фразы, Попов выгорает. Буквально и изнутри.       Брюнет точно не знает, что ему так даёт в голову, виски или сам Антон.       Парень тушит наполовину истлевший бычок об дно пепельницы, закашлявшись, и стирает с пальцев пепельную крошку.       — Вот тут ещё осталось, — нет, бля, Арс. Не смей. — Дай помогу.       Это клиника, самая настоящая. Беспринципный вы человек, Арсений Сергеевич, — ехидно заключает внутренний голос, пока рука шатена тянется к чужой ладони, мягко растирая кожу там, где в общем-то, нет никакого пятна, а есть только бархатистая поверхность, прохладная. Арсений сам начинает подрагивать. Под внимательно следящим взглядом подносит руку к губам, заранее придержав за запястье; как будто если бы парень захотел вырваться, он смог бы его удержать. Ну нельзя так, ну пойми же, слишком сложно просто смотреть. Коснулся, а дальше что?       Дальше только про́пасть. Все эти ваши точки невозврата — полная фигня, думает Попов, и обхватывает тонкие пальцы губами, средний и указательный, ощущая на языке крепкий привкус никотина. Втягивает их в рот, прихватывает кончик зубами.       — Блять.       Тихий шепот на периферии сознания; Шастун выдыхает морозный воздух и смотрит. Смотрит, как Арсений прикрывает глаза, как горячая влага стекает вниз по подбородку, от чего хочется простонать в голос, но он сдерживается. По инерции проталкивает пальцы глубже, — хотя, казалось бы, куда ещё дальше? — проходясь ободком одного из колец по кромке зубов, лаская податливый язык.       — Арс, — шипит, не в силах отвести взгляда от друга, и грубо дергает за волосы, заставляя откинуть голову. С покрасневших губ слетает рваный вздох, а чересчур выразительно распахнутые глаза напротив полны мольбы. — Какого хрена ты делаешь?       Выпустив изо рта чужие пальцы с характерно пошлым звуком, Попов отшатывается, приникая спиной к ближайшей стене, весь сжимаясь, будто ожидая удара. Антона как ледяной водой окатывает — он вдруг понимает, что даже при минусовой температуре ему становится жарко, что в горле застрял, так и не сумевший вырваться наружу стон, и что ему, блять, мало. Мало видеть, как Арс со всей прилежностью берет в рот, — пока ещё только пальцы — как дергается его кадык в жалких попытках сглотнуть скопившуюся слюну, как теперь уже дрожит, цепляясь за подоконник, не поднимая на Шастуна глаз. Мало.       — Ты ебанулся. — то ли себе, то ли другу, сообщает Антон, зажимая того между напрягшимся торсом и стенкой. Широкие ладони скользят по плечам, и ниже, выбивая из груди голубоглазого остатки кислорода.       Что ты делаешь, что ты делаешь, что ты делаешь, что ты-       Пальцы смыкаются на заметно выпирающей ширинке, которую Шастун рефлекторно тянет вниз, приспуская на Арсении штаны. Забирается под резинку белья и чуть оттянув ткань, как бы дразня, кладёт ладонь поверх горячей плоти.       — Мы оба, кажется, — Попов встаёт на цыпочки, чтобы наконец оказаться на уровне чужих губ, но на большее не решается, да и не нужно; Шастун сам целует его, терзая и сминая чуть влажные губы, прикусывает нижнюю, в то время как его рука, обхватив член брюнета, приходит в действие. Арс глухо стонет, когда тело прошибает не слабая такая дрожь. — Ан- Антон, я...       — Рот, блять, закрой, — слышится над ухом, а хрипловатое дыхание обжигает кожу. — Я уже понял, что он у тебя пиздецки классный, а теперь завались.       Если бы Арсений мог, он бы сейчас рассмеялся, но на высказывание Антона лишь кривит губы в надломленной улыбке. Если вытворять такое — то только по пьяни, на балконе, с другом, коллегой, или кто они там?.. Из груди рвётся горячее дыхание, прерывистое, как движения украшенной кольцами руки на члене. Шастун подхватывает мужчину за бедра, усаживая на первую попавшуюся поверхность — стол, кажется, — по ходу дела расстегивая собственные штаны. Грубая джинсовая ткань неприятно трётся о болезненный стояк, а когда сверху его накрывает подрагивающая от напряжения ладонь, Антон срывается и глухо стонет в открытую для поцелуев шею.       — Ещё... блять, Арс, пожалуйста... — вот он, ваш самоуверенный актив, получите-распишитесь. Попов наспех обвивает ногами талию партнера, подтягиваясь ближе к краю столешницы, и сам кладёт руку Антона на оба их члена, подталкивая к действию.       Плевать, что форточка открыта нараспашку; стены в квартире и так картонные. Перестаёт смущать и то, что катастрофически не хватает слов, чтобы хоть как-то объяснить, какого хрена между ними происходит. Арс подаётся вперёд, ловя влажные, приоткрытые губы — терзает языком рот, пока кровь в висках учащённо пульсирует в ожидании приближающейся разрядки.       — Тош, быстрее, — дважды просить не приходится, парень и сам уже готов кончить от одних только стонов Арсения. Влажная от смазки рука проходится по всей длине, чуть ощутимо царапая чувствительную кожу металлом колец; Антон ускоряется, толкаясь бёдрами в неплотно сжатый кулак, пока на живот шатена не начинает выплёскиваться горячая жидкость. Тот шипит, содрогаясь под парнем, и уже спустя секунду присоединяясь к нему, упираясь локтями в столешницу для равновесия.       — Вот, блять,.. — комментирует Шастун, осматривая результат. — Хорошо не на джинсы.       — Отстирал бы, — Арсений устало потягивается, разминая затекшую спину, и уже в очередной раз тянется к пальцам блондина, слизывая белёсые капли.       — Арс, сука, у меня щас опять встанет. — в ответ на хитрую ухмылку жалуется Антон, но руку не отнимает, а только смотрит, с каким-то обожанием даже, задержав дыхание. — Я, кажется, влюбился.       — Не шути так. — Попов бегло оставляет лёгкий поцелуй на костяшках пальцев, отстраняясь, и заглядывает в зелёные глаза напротив. — Влюбляться — не твой конёк.       А сам выдыхает, молчит. Так спокойнее. «Хочешь, чтоб бросил?» — Арс и сам не может бросить; остаётся только прижиматься к чужому, нет, родному телу, вдыхать пропахший сыростью зимний воздух и гадать, в какой момент Антон сам стал его плохой привычкой.