With first snow

— Брат, да ты философ! — Как всегда издевательски, произнёс Тэхён. — Влюблён в кого-то? — А если и так? — На омегу смотря, Намджун отвечает, ему говорит. — Серьёзно? Спустя девять лет, всё ещё? — На брата зло глядя, Зверь спрашивает. — Вы про кого? — У Хосока земля из-под ног ушла.  — Да ему омега соседский раньше нравился, но я думал, что всё прошло! Он же тебя в грязь втоптал! Мерзкий, невоспитанный пацан! Как он тебе вообще нравиться мог? — Тэхён брату слова выкрикивает. —Так ты к нему, значит, не равнодушен? — Боль за улыбку пряча, Хосок себя ломает. Он ведь альфу, с запахом корицы, всем сердцем любит, на отрицательный ответ надеется… Но Намджун молчит, боль усиливает, сердце омеги в клочья рвёт. — Хватит про любовь, тошнит от неё! — Чонгук с отвращением голову ведёт, плечами передёргивает. — Она людей слабыми делает, играет с ними, а потом как игрушки ломает и выкидывает. Я видел, ужасное зрелище. Стоит только любимым пригрозить, сразу всё бросают, отдают. — Чонгук, ты меня не любишь? — Хосок у брата спрашивает, обиду чувствует. — Мне выбора не дали. — Омегу обнимает. — Если бы дали, не полюбил бы. — Удар под рёбра получает.  — Скотина ты, Чон Чонгук! Редкостная! — омега, от брата, к Тэхёну идет. — Тэ, ты тут один меня любишь! А этим… — Двух альф, пальцем обводит. — На меня плевать… Ты ведь любишь? — В глаза кровавые всматривается.  — Конечно люблю. — Руки, для объятия, разводит. — Они тоже любят. Ты же наше солнце! Куда мы без тебя? — Неправда! — Альфу отталкивает. — Один вон, по первой любви сохнет, второй, вообще любовь не признаёт. — Глазами блестящими смотрит, «Солнечный мальчик» слышит, в пепле тонет. Вся злость уходит, ни капли не остаётся. Только боль ноющая, покоя не дает. Его альфа, другого любит, а сейчас перед ним стоит, смотрит ласково. Хосок в происходящее верить не хочет. Отворачивается. — Долго мы здесь пробудем? — Спрашивает. — Недели две думаю. — Чонгук брату отвечает. — Нужно сил набраться. Город, как ни как, захватывать будем. — Понятно… Нужно найти, где остановиться. Около часа бродили. Люди в этом городе всё такие же. Как девять лет назад им никто не помог, так и сейчас, никто в дом не пускает. — Ничего не изменилось. Как были все свиньями, так и остались. — Чонгук уже из последних сил держится. — Лучше в поле ночевать, чем с бесчестными под одной крышей.  — Давай последний? Что мы теряем? — Тэхён всё не сдаётся. Как тогда жизнь брата изменил, так и сейчас жизнь Чонгука изменит. — Если не хочешь, я сам могу спросить! — К двери подошёл, постучал. На пороге омега красивый, лет тридцати, возник, о чём-то, с Зверем, мило беседовал. Через пару минут, сияющий, Тэхён вернулся. — Я всегда прав! Всегда и беспрекословно! Надо было сразу сюда идти, час бы сэкономили! — Победоносно, как будто бы, целую армию прирезал, альфа объявил. — Идёмте, нас любезно согласились принять. — Вот так просто? — Гук, с подозрением, альфу спрашивает.  — Вот так просто! Нужно людям улыбаться! Хотя кому я говорю? Ты же даже брату своему не улыбаешься. — Развернувшись, пошёл к дому Ким. — Не бери в голову. — Намджун, Чона по плечу похлопав, вперёд проходит. — Ему невозможно отказать. Войдя в дом, они сразу попали в центральную комнату. Интерьер её был скудный: низкий стол, пару подушек и очень много растений, самых разных видов, даже тех, что в корее не растут. Поодаль от двери, тот самый омега стоял, гостям улыбался. Поклонился, за стол позвал. — Я — Пак Чанёль. Войнов в дом пустить, честь для меня. Располагайтесь, как вам удобно, живите сколько нужно. — Очаровательной улыбкой всех присутствующих одарив, принялся на стол накрывать. — Сколько просите? — Сразу к делу Чонгук перешёл. — Ну что вы! За добро, денег не берём. — А ваш супруг против не будет? — Не отступал Чон. Очень ему придраться хотелось, хоть долю скупости в глазах увидеть, но вместо неё — одна печаль. — Нет его у меня. — Улыбку натянув, отвечает. — Лет пять уже, как в земле покоится.  — Прошу прощения, просто мне показалось, что вы господин, не один живёте. — Чонгук внутри себя ругает, за что сам не понимает, он ведь не знал, но на омегу сил нет смотреть.  — Я и не один, господин. — Печаль, на лице Пака, теплотой сменилась. — Сын у меня имеется. Ему девять. — Альфа? — Чон спросил, зачем сам не понимает. — Омега, господин. — Как же вы живёте? Не боитесь? — Намджун к Чанёлю обращается. — Без альфы тяжело.  — Тяжело господин, но муж мой был почитаемым человеком в городе. Нам никто зла не желает, да и незачем. Мы не скандальные, живём себе тихо. — Почему снова замуж не вышли? — Не выдержав, спросил Хосок. — Любовь, господин, дважды не приходит. — омега смиренно голову склонил. Чонгук любовь презирает, за слабость считает, клятву, что не полюбит давал. Хотел омеге ответить, не успел. Дверь с грохотом отворилась, холод в дом пуская. Маленький мальчик, с белоснежными волосами в комнату забегает, внимание на посторонних не обращая к папе льнёт, рубаху его слезами мочит. — Чимин! — Лицо ребёнка в руки взяв, Чанёль в глаза сына вглядывается. — Малыш, что случилось? — Они снова меня закрыли… — По новой залился. — Мой мальчик… — Омега сына в макушку целует, успокоить пытается. Чонгуку, за омежку больно стало. На жалость всё валит. Узнать, что случилось, порывается, с места встать не может, во рту пересохло, ладони вспотели. Омега сына в комнату уводит, сам обратно возвращается.  — Простите. —Произносит, а у самого губы трясутся. — Я сейчас ужин подготовлю.  — Прошу прощения, но я бы с дороги прилёг. — Чонгуку и в правду бы лечь, только не из-за усталости. — Можно? — Конечно идёмте, я провожу. Чанёль ужинать звал, Чон отказался. Аппетит весь пропал, теперь лежит и о маленьком омеге думает. «Что не так? Мне должно быть плевать и на белокурого мальчика и на то, что с ним случилось! Так почему кусок в горло не лезет?» Чимин, как Чонгук ушёл, только через полчаса вышел. Весь зарёванный, но с поднятой головой, словно не было произошедшего.  — Здравствуйте. — Поклонился Пак. — Я — Чимин. — Здравствуй. Я — Ким Намджун. — Я — Чон Хосок. — Лучезарно улыбаясь, протянул руку для приветствия омега, но его опередил Тэхён.  — Здравствуй, малыш. Я — Ким Тэхён, но ты можешь звать меня, как тебе угодно. Есть ещё Чонгук, но он очень скучный. — А почему он не за столом? — Сынок, он устал с дороги, пошёл прилечь и уснул.  — Можно я отнесу ему? Познакомлюсь заодно… Чонгуку сон не идёт, белая макушка в сознании всплывает. Чон белый не любит, но цвет волос, под веками поселился, если вырывать, то только с глазами. Скрип двери слышит, со спины, на бок поворачивается, ненавистный белый видит. Чимин только голову просунул, посмотреть хотел. Чонгук в глаза небесные смотрит, как летает, представляет. В детстве он мечтал летать. С этим малышом, его мечты сбываются. Чимин разрешения не спрашивает, проходит, к альфе ужин несёт, покорно голову склоняет. — Здравствуйте, господин. Я — Пак Чимин. Вас принять, большая честь для нас. — Пак голову поднимает, поднос в руки альфы суёт. — Вы не посетили нас за ужином, я подумал, что лучше сам его занесу, заодно и представлюсь. Чонгук молчит, все слова вмиг забыл. В горле сухо, хоть целую реку выпей, не поможет. Перед ним всего лишь ребёнок, а он уже земли под ногами лишился, что же будет, когда он вырастет, когда запах раскроет? Самым прекрасным станет, альфы проходу давать не будут. Чонгук злится, он клятву давал, про любовь забыть обещал, сейчас поправки вносит, что как цель поставленную достигнет, за омегой придёт. Чьим-то другим видеть не может, своим представляет. — Господин, с вами всё хорошо? — Омега за руку берёт. Чона молнией насквозь пробивает, руку отдёргивает, отвечает. — Всё хорошо, не стоит беспокоиться. Я не представился. Я… — Я знаю, господин… Вы — Чон Чонгук, ваши друзья мне рассказали. — Глазами улыбается, в альфе мёртвое ожить заставляет. Душой стать, одним взглядом обещает. Чонгук, что так бывает, не знал. Он омег много видел, ночи с ними проводил, в глаза смотрел, своих никогда не опускал, а здесь, перед малышом, оттаивает, зверя своего, у его ног положить готов, цепь на шею натянуть и омеге в руки вручить. — Отдыхайте, господин. Спокойной ночи. — Омега дверь за собой закрыв, у альфы небо отобрал. Чонгук день не любит, но в глаза небесные, с головой нырнуть готов. В этом омеге, всё, что альфа ненавидит, собралось, полюбить заставляет. Гук и полюбил, искренне и нежно воспоминания хранить будет.

***

За всю ночь, так ни разу и не уснув, Чон на базар пошёл. Долго бродил, в дом возвращаться боялся. Покупку большую совершил, братьям подарок приготовил. Уже к полудню в дом зашёл, всех выйти заставил. Во дворе, четвёрка вороных коней, своих новых хозяев ждала. — Ого! — Восхищения не сдержав, старший Чон воскликнул. — Ты, где такое сокровище нашёл? — Намджун восхищения скрывать и не думал. — Не нашёл, а купил. — Своего по шее похлопывая, Чонгук приговаривает. — Уже и сёдла нацепил! — Ухмыльнулся младший Ким. — Я своего Парамом назову, чтобы так же мчался. — Очень оригинально, Тэ. — Омега в седло садится. — А ты Намджун? — Мой — Тхэян. — Альфа на омегу смотрит.  — В мою честь что-ли? — Смеясь, Хосок спрашивает, сам внутри сгорает, ответа ждёт. — Да. — Как отрезав, альфа произносит, мир омеги заново отстраивает. — Именно в честь тебя, Солнечный мальчик. У Хосока сердце разрывается, верить, что альфа в другого влюблён, отказывается, омеге правду показывает, но тот слушать не желает. В голову вчерашний диалог бьёт, забыть не позволяет, ложную правду накручивает, Хосока убивает. — Гук, а ты как? Чонгук долго не думал, ещё по дороге назвал, первым, что в голову пришло. — Ханыль. — Серьёзно? Ханыль? — Недоумевал Хосок. — Вы что, конвон собрать хотите? Ну нет, я своего Мёчжи назову. — Намджун у омеги, как раз с ним ассоциируется, ведь сколько там уже могил хосокова сердца вскопано. Чонгук «Ого» со стороны дороги слышит, в личное небо смотрит. Альфа, когда в дом зашёл, омегу не увидел, Чанёль сказал, что тот в лес ушёл, скоро вернуться должен. Вернулся, теперь стоит, коней разглядывает, подойти боится. — Чими-ни, ты вернулся. — Намджун к омеге подходит, на руки берёт. — Ну как? Нравится? — Очень красивые, господин. — Погладь, не бойся. — Альфа маленькую ладошку в руки берёт, а у Чонгука вены вздуваются. Чон знает, что Ким его брата любит, но зверь принимать происходящие отказывается. — Чимин. — Чонгук больше смотреть не может. — Садись, я тебя прокачу. — Намджун, злость в глазах улавливает, омегу на землю отпускает, отходит. Воздух тяжелеет, на всех присутствующих давит, только Чимину всё равно, он к альфе подходит, посадить себя позволяет, спиной тепло чувствует. — Только к ужину возвращайтесь! — Кричит Чанёль, вслед удаляющемуся коню. Чонгук за поводья тянет, ладони на своих запястьях чувствует, как злость уходит, понимает. — Господин, как его зовут? — Чимин тишину прерывает. — Ханыль. — Альфа с трепетом по гриве гладит, любимцем про себя называет, ведь имя — цвет глаз Чимина описывает. — Красиво, а почему именно так? — Не знаю. — Врёт. — Я долго не выбирал. — Я думал, чтобы хорошее имя придумать, нужно думать долго. — А ты знал — первое, что в голову придёт, всегда самое лучшее? — Правда? — К альфе голову поворачивает, с бездной глаз встречается, как засасывает, чувствует. — Я запомнил, господин. — Отворачивается. Как сердце стучит, слышит. — Почему ты вчера плакал? — После недолгой паузы, Чон спрашивает. — Ох простите, господин. — Омега стыд чувствует. Он привык только при папе плакать, от остальных он слёзы прячет, слабости свои не показывает. Так отец учил. — Не извиняйся. — Себя ругает. — Так почему?  — Меня в сарае без света закрыли. — Всю волю в кулак собирает, чтобы перед альфой не разрыдаться. — А я… — Умолк, произносить не хочет. — Темноты боишься? — Омега не отвечает, Чонгуку и не нужно. — Кто сделал? — Сын янбана с друзьями. — Всхлип подавить не успевает, прижатый спиной, к груди широкой, сидит, руки его обнимающие чувствует. — Не плачь… — Каким бы чёрствым Чон не был, он всегда дарил тепло, когда даже не старался. Чимин это не забудет.  — Хочешь я разберусь с ними? — Всем сердцем омеге помочь хочет. — Не нужно… Вы уедете, а они ещё больше будут меня обижать. — Уже не сдерживаясь рыдает, что этому альфе доверять можно, чувствует. Чонгук ещё сильнее в себя, крошечное тельце омеги, вдавливает. Чимин чувствует, как кожа по швам расходится, как кости ломаются, как вены лопаются, но боли не ощущает. — Почему они так поступают, господин? Я ведь ничего не сделал. — В локоть чужой носом зарывается. — Всё потому что ты красивый и сильный, Чими-ни. Ты им нравишься, вот и всё. — Когда кто-то нравится, так не делают. — Не понимает Пак.  — Все разные, но будь я на их месте, я бы тебе цветы, да пирожные таскал, а не в темноте закрывал. — Знает, что так бы и делал, что встреть он Чимина в детстве, тенью бы за ним ходил, дорожку, из лучших цветов, ему прокладывал, самыми вкусными сладостями угощал бы. У Чонгука детство забрали, а этот малыш, одним своим видом, его возвращает. — У вас красивый лук, господин. — Через пять минут, Чимин произносит.  — Ему уже много лет. — Чонгук объятья раскрывает, омеге дышать позволяет. — Сколько? — Как тебе. — Омегу улыбкой одаривает, первой за несколько лет. Рядом с ним, только улыбаться нужно. — Правда? — Пак восхищение даже скрыть не пытается. — Я бы тоже хотел научиться. — Хочешь, я и тебе сделаю? А потом ещё и стрелять научу. — У Чонгука, от искренней улыбки, уже лицо болит. — Если ты готов к урокам. — Конечно, господин Чон! — У Чимина, сердце биться перестало. — Я буду беспрекословно вас слушать. — Честно?  — Честно, честно!  — Поехали, дерево для лука выбирать.

***

Через неделю лук был готов. Чимин за это время, ни разу от Чонгука не отходил, всё, что альфа делал, до мелочей запомнил. Намджун, всё так же, малыша теплотой одаривал. Тэхён сладости таскал, а Хосок удивлялся, что брат, так трепетно к омеге относится, и сам так же начал. — Ну, Чими-ни? Твой лук готов. — Чонгук, омегу по белоснежным волосам потрепал. — Можно начинать. Ещё неделя ушла на обучение. Чимин очень быстро учился, схватывал на лету, поэтому сложностей не возникло.

***

Пришло время выдвигаться. Чонгук не хочет омегу оставлять. Если бы смог, с собой его забрал бы, но нельзя. Он ему только мешать будет, да и не сможет альфа, его детства лишить. — Вы точно должны уезжать? Вы не можете остаться? — На руках Намджуна, рыдает омега. — Точно Чими-ни, мы не можем, у нас много планов. — Прощается с Паком, Тэхён. — Мы приедем тебя навестить. — Обещает Хосок. — Чимин. — Зовёт его, вошедший в дом, Чонгук. — Пойдём со мной. На улице холодно, тучи заволокли ночное небо, и только двое стоят и смотрят на него. — Я не хочу, чтобы ты боялся темноты, малыш. Если ты боишься её, значит и меня тоже, а я так этого не хочу. — Заключая Пака в объятья, выдыхает, в макушку, — Почему? — Поднимая красные глаза от слёз, смотрит омега. — Хочешь секрет? Только обещай, что никому не расскажешь. — Обещаю! Чонгук опускается, чтобы их лица были на одном уровне. — Я — её дитя, Чими-ни. Я — Призрак, малыш. — В глаза, любимые, смотрит, боится страх в них найти, но вместо него восхищение видит.  — Тот самый, о котором легенды ходят? — Чимин, в тайне от папы, на базар бегал, истории о «Смертельной четвёрке» слушал, Призраком восхищался, по этому и стрелять хотел научиться. — Я вами восхищаюсь, господин! — Правда? — Альфа недоумевает, как такой светлый малыш, может восхищаться таким, как Чонгук? — И ты не боишься?  — Нисколько! Я всё мечтал о встрече, что когда-нибудь вас увижу, а оказалось, что вы меня ещё и стрелять научили. — Чимин теперь уже от радости плачет. — Я рад, что встретил тебя, Чими-ни. — Пошёл снег. Чонгук навсегда запомнит. — Когда вы вернётесь? — Пак глаз не отрывая, на Чонгука смотрит.  — Через восемь лет, с первым снегом. — Обещание не омеге, а себе даёт. — А я вас вспомню? — На ресницы снежинки падают. — Я умру, если не вспомнишь. — Знает, что умрёт, что если Чимин его забудет, то и жить смысла не найдёт больше. — Ты — ангел, Пак Чимин. — В глаза смотрит. — Самый прекрасный.

Самый

Два года спустя

 — Отстаньте от меня! Хватит! Что я вам сделал? — Ты всё ровно выйдешь за меня, Чимин! — Кричал ему альфа, лет 15. — Тебя даже спрашивать не нужно! А пока, — открывая дверь, в этот злосчастный, сарай и запихивая туда омегу, приговаривает. — Здесь посидишь, подумаешь над своим поведением. Дверь захлопнулась, забирая последний воздух, из лёгких Чимина. Опять без света, опять страшно и больно, только потому, что он красивым родился. Пак свою красоту ненавидел, даже тело своё уродовал, терзал, лишь бы от него отстали. Чуть не умер, папа спас. Чимин не плачет, никогда здесь не плакал. Только дома, у папы на коленях, пока тот его по голове гладил. В дверь ногой бьёт, в ответ только смех слышит. — Выпустите! — Выйдешь за меня? — Лучше здесь сдохнуть! — Вот и сиди. — Опять смеются. — Какого? Эй, ты кто? — Копошение. — Совсем страх потерял? Ты знаешь кто мой… — Договорить не успевает. — А-а-а-а. — Чимин вопль альфы слышит. — Пошли вон! Чтобы к нему больше не подходили! — Дверь открывается, за ней парень стоит, ближе подходит, себя разглядеть позволяет. Чимин омегу, лет 15 видит, волосы голубого цвета сразу в глаза бросаются. — Ты как? Ничего не сломал? — Паку подняться помогает. — Спасибо, но у вас теперь проблемы будут. — В глаза, цвета моря, смотрит. — Вся моя жизнь проблема, малыш. — Чимин горькую улыбку улавливает. — Я — Мин Юнги. — За руку младшего хватает, пожимает. — Я — Пак Чимин. — Отвечает. — Да я знаю, не раз уже вижу, как они тебя закрывают, не выдержал, помочь решил. — Пятерню в волосы запускает. — Спасибо. Может зайдёте к нам на ужин? — Не думаю, что сегодня получится. — Мин взгляд увёл. — Очередную взбучку получать буду. Несколько дней не приду наверное, но как появится возможность, загляну. — Взбучку? — Недоумевает Пак. — От отца, за то, что в очередной раз ослушался. — Ваш отец избивает вас? — У Чимина в голове такое не укладывается. — Как так можно? — Вот так вот, малыш. Тебе просто повезло, что тебя любят, и давай на ты, я не хочу чувствовать себя старым. — Смеётся. — Сколько вам… тебе лет? — 21 — Ого, не выглядишь на столько. — Я просто хорошо сохранился, малыш. Ну я пошёл, найду тебя сам. Пока. — Я тебе отплачу! — Кричит Пак, уже удаляющемуся Юнги. — Ловлю на слове, Снежок. Чимину от «Снежок» тепло стало. Его отец так называл. Пак всё что угодно придумает, но Юнги отблагодарит.

***

Юнги домой пришёл, отца ещё не было, зато папа уже плакал. Юнги привык, сколько себя помнит, тот всегда плакал. — Что опять? — На колени перед омегой садится. — Тебе конец, сынок, конец! — По новой залился. — Всё, как всегда, ну ударит, голодать заставит, дома закроет, что изменится? Я всё равно буду делать так, как считаю нужным. Понимаешь? — Папу за руки хватает, в чувство приводит. — Прекрати из-за меня плакать, оно того не стоит. — Не успевает договорить, дверь в дом открывается. Встать не успевает, удар по лицу получает. — Ты — Позорище моего рода. — Новым ударом, омеге губу разбивает. — А ты! — К мужу обращается. — Мало того, что омегу мне выкинул и бесплодным стал, так ещё этот выродок меня позорит! — Юнги опять удар получает. Глаз заплыл, не видит. Кровь на ноги альфы сплёвывает. Новый удар в живот получает, падает, не сопротивляется. — Урод недоношенный! Никакой от тебя пользы! — Ногой по лицу бьёт, бровь рассекает. — Чтобы ноги твоей, в моём доме не было! — Опять в живот получает. Юнги не видит, чувствует только как его водой холодной обдают и на улицу выкидывают. Осень, холодно, сил даже подняться нет, не то, чтобы идти куда-то. Руки нежные чувствует, как его подняться просят, слышит. Голос знакомый надежду вселяет, светлое будущее обещает. Юнги сейчас верит и после всегда будет. Его раздевают, на кровать укладывают, по волосам гладят, убаюкивают. Юнги в сон проваливается, от кошмаров мучается, спасения просит. Юнги глаза открывает, незнакомую комнату взглядом обводит, много цветов и свет из окна видит. Головы поднять не в силах, пальцем дёргает, что что-то шевелится, понимает. — Юнги! Ты проснулся! О боже, как я рад, что ты живой. — Мин личико знакомое видит, глазам не верит. — Чимин? — Хрипит. — Как ты? — Подожди! — Уходит, с водой возвращается. — На выпей. — Голову держа, омегу поит. — Спасибо. — Обратно ложится. — Как я сюда попал? — Ты, когда в тот день, домой ушёл, я за тобой проследил. — Стыдливо голову опускает. — Узнал где ты живёшь, остался подождать, вдруг что случится. Вот и случилось. — Полные слёз, глаза поднимает. — Я как увидел, что тебя мокрого на улицу выкинули, сразу к тебе бросился… Я так испугался! Я плакал, просил тебя подняться, но ты не слышал, мне пришлось с себя одежду снимать, тебя укутывать. Домой приволок, папа даже против не был. Мы тебя раздели, обтёрли, раны обработали и перемотали, спать уложили. Ты два дня пролежал… Я уж думал, что ты больше не проснёшься. — Рыдая, Юнги за руку берёт. — Ты, для незнакомого тебе человека, столько сделал? — Юнги такой доброты не видел, чтобы так чужие, за него переживали, представить даже не мог. Слёзы глаза щиплют. — Ты мне помог, хотя знал, что с тобой могут сделать, а я добро не забываю. — Слёзы, с лица напротив, утирает, всхлипы слышит. — Мне ведь и идти некуда, и отплатить вам нечем. — За добро, денег не берут, и мы тебя не отпустим! Обратно ты не пойдёшь! С нами жить будешь. — Перебить себя не даёт. — Мы уже всё решили, возражения не принимаются! — Юнги в чудо не верил, а сейчас лежит и на него смотрит, слезами щёки омывает. — Хочешь или нет, ты теперь в плену! Ходи, где хочешь, делай что хочешь, но ночевать и ужинать сюда приходи. Это твоё наказание! — Юнги, от чиминовой улыбки, тает. Прекраснее не встречал. — Ты — ангел, Пак Чимин. — Юнги пальцы переплетает. — Самый прекрасный.