Рушатся под кольцами невидимой цепи хрупкие, кристальные, блестящие мечты Узник страха, боли, лжи от цепей, как зверь, бежишь и не скован ты, как все в сердце, мыслях и душе Жизнь твоя — стальная цепь, разорвет ее лишь смерть Unreal — Цепи
Небо заволокло плотными, пушистыми и темными предгрозовыми тучами, невозможно было понять — утро сейчас, день или вечер. Лис стояла в среднем дворе, ежась на пронизывающем ветру. Воздух пах водой, пылью и подступающей опасностью. Небо будто пыталось по цвету слиться с камнями Каэр Морхена, нависало тяжелой грядой. Трава и деревья поникли по-осеннему, потемнели. — Эй, где все? Она отчего-то была уверена, что недалеко от нее есть люди, хотя крепость казалась по-нежилому пустой. Прижимала к себе стилет, спрятанный под рубашкой — ночью она долго не могла заснуть от уже ставшего знакомым ощущения беды, но, видимо, уснула — так и не сняв тонкий ремешок с закрепленным на нем оружием. Сухая желтая трава зашуршала под ногами. И все вокруг было таким — желто-коричнево-серым, темным, мрачным, давящим. — Холера тебе в бок, Эскель! Лис дернулась от неожиданности — женский голос был ей незнаком. Присела, пригнулась, крадучись подобралась к стене — около нее были навалены обломки дерева. Этой кучи в среднем дворе она не помнила, но аккуратно влезла на нее — так, чтобы только макушка и глаза торчали над стеной. Уцепилась за камень пальцами. В нижнем дворе стояли трое. Трое, не считая двух черных волков, которые лениво лежали у ног высокой женщины в походной одежде. Лис с любопытством разглядывала ее: светлые волосы копной обрамляли лицо, женщина нервно положила руку на оголовье пристегнутого к поясу меча. Высокая фигура, стоящая к Лис спиной — широкоплечая, смутно знакомая, в черной куртке. Провел ладонью по волосам, пальцами зачесывая длинные каштановые пряди назад. Третьим стоял Весемир — его Лис узнала твердо, пусть и выглядел он совсем слегка моложе, чем тот Весемир, которого она знала. Паззл сложился, тихо щелкнув. Она уснула — и приступ, видение, если угодно — настигло ее во сне. Не самый плохой вариант, если так подумать. По крайней мере она никого не напугает пустым взглядом вникуда. Но вот кто эта женщина? — Дейдра, ты… Эскель говорил негромко и спокойно — Лис пришлось напрячь слух, хотя в этом не было насущной необходимости — все, что хотело показать ей видение, она видела и слышала отчетливо. Женщина его резко оборвала, взмахнув рукой: — Двадцать лет Дейдра. Двадцать лет, за которые ты не удосужился меня найти. И я нашла тебя сама, и, как твое Дитя Предназначения, прошу у тебя защиты от этой чародейской мрази! Эскель повернулся к Весемиру. Старый ведьмак буравил обозленную девушку взглядом. — Отчего она за тобой охотится? — От дворцовых интриг, — осклабилась Дейдра, — прикрываясь мнимым проклятием Черного Солнца. То, что солнечное затмение может влиять на рожденных в этот день детей, могли придумать только чародейские идиоты! — Геральт и Ламберт в курсе, — тихо сказал наставнику Эскель. Тот кивнул, приняв решение. — Каэр Морхен может дать тебе защиту. При условии, что ты согласишься на диалог и примешь взвешенное решение, когда это потребуется. — В гробу я видела все их решения, — буркнула Дейдра, жестом подзывая к себе волка, — в том числе и взвешенные. Мне нужно, чтобы меня не пытались убить, не закрыли в башне под угрозой вивисекции и вообще оставили в покое. Она развернулась, отходя — волки последовали за ней. Ведьмаки начали подниматься в средний двор. — Я надеюсь, она еще способна держать себя в руках. Весемир был строг и собран, но Лис не смотрела на него — вжавшись спиной в стену и подобравшись в комочек, чтобы не свалиться со штабеля деревяшек, она во все глаза разглядывала Эскеля. Узнавала и не узнавала одновременно. Шрама, который стал ей привычен, который никогда, в общем-то, ее не пугал — длинного рубца, рассекающего правую сторону его лица от виска вниз, растраивающегося на щеке, рассекшего краешек верхней губы, безвозвратно повредившего мимические мышцы — не было. Совсем. И без него Эскель — сейчас ему едва можно было дать на вид больше двадцати восьми лет — очень походил на Геральта. Как родной брат — тот же прямой нос, широкая, выступающая углами челюсть, только глубоко сидящие глаза были не яркими золотисто-желтыми, чуть темней. Каштановые волосы на висках коротко острижены, челка, чуть длиннее, падает на лоб. — Она не сумасшедшая, Весемир. Она ребенок, которому пришлось быстро взрослеть. Предназначение, которое я не уберег. Он говорил тихо — Лис на автомате задержала дыхание, чтобы не упустить ни слова. — Она жива — значит, еще все можно исправить. Идем, Эскель. Девочка аккуратно, перебежками двинулась вслед за ними — она знала, что ее не увидят, радовалась возможности двигаться в видении, но тело само стремилось забиться в темный угол, спрятаться, стать поменьше и понезаметнее, чтобы ее, не дай лисья богиня, не нашли и не отчитали. В большом зале — вроде том же, но что-то неуловимо отличается: не так стоят строительные леса, большой и длинный стол чуть сдвинут ближе к камину, шкуры на полу нет — она еще висит на стене, растянутая на раме — она вжалась в тень, жадно разглядывая ведьмаков. Только Весемир выглядел почти так же. Лис и не могла представить его моложе, как ни старалась. Геральт был тоже непривычно молодым. И без шрама, рассекающего левую бровь и щеку. И ему тоже сложно было дать больше двадцати восьми лет — напряженные линии от верхних краев крыльев носа и до краешков губ еще только наметились, жесткая щетина была добросовестно сбрита, а взгляд не был таким усталым. Ламберт вообще выглядел лет на двадцать и красовался неаккуратным порезом на щеке — судя по всему, брился он еще неумело. Черты лица были острее, хищнее, живее. — Я уберегу ее, — твердо сказал Эскель, — что бы ни произошло. Она — мое Предназначение. — От которого ты пытался сбежать, — поддел его Ламберт, — потому что она — девчонка. — От которого я больше не буду сбегать, — нахмурился Эскель, — я буду на ее стороне. Всегда. Она на миг прикрыла глаза — и все изменилось. Потому что открыла их она уже в шатре. Дейдра разговаривала с парнем, который был очень на нее похож — должно быть, брат. Сначала — негромко и спокойно. Третий человек в шатре — красивая, фигуристая женщина, — с усмешкой наблюдала за ними. Вмешалась в разговор. Дейдра начала ощутимо закипать. Чародейка проигнорировала мечущие молнии серые глаза, продолжила ехидно говорить, каждым словом задевая девушку за живое. Даже парень нахмурился, попытался прервать ее — и был остановлен коротким жестом. Все развернулось слишком быстро, замелькало, как в калейдоскопе. Дейдра схватилась за меч — ее лицо исказилось бешенством. В шатер ворвались вооруженные незнакомые люди. Чародейка взмахнула руками, парень шарахнулся. Лис, забившаяся в угол, ошалело смотрела, как солдаты пытаются достать девушку мечом — ее собственный меч мелькал смертоносными вспышками, налево и направо обрывая чужие жизни. В шатер ворвался Эскель. Кинулся к ней, выхватывая клинок из-за спины. По лицу Дейдры в один миг пробежала гамма эмоций — злость, страх, обида, ярость, разочарование. Эскель развернулся полубоком, поднял меч. Но Дейдра, ослепленная яростью, раздраконенная словами чародейки, не поняла, не увидела, что он хочет ее защитить. Она видела поднятый клинок около себя, сосредоточенное лицо ведьмака, его короткий взгляд — всего лишь проверяющий, что она держится на ногах, что она не ранена. И бросилась вперед, остро отточенное стальное полотно рассекло куртку, кожу, мышцы. Под полог шатра вбежали еще двое ведьмаков, принимаясь за оставшихся наемников — Лис их не видела, она широко раскрытыми от удивления глазами смотрела в такие же широко распахнутые глаза ведьмака. Эскель тут же опустил меч, отступил, споткнувшись о чье-то распластанное на полу тело, едва не потерял равновесие, прижимая ладонь к животу. Удивленное молодое лицо мгновенно стало еще младше, непонимающее, растерянное выражение. Как у ребенка, который получил за помощь вместо хотя бы «спасибо» ремня. Больно и непонятно, за что. Дейдра издала короткий, яростный крик, левой рукой выхватила откуда-то из-за пояса стилет. Лис прижала руку к боку там, где в ребра впивалась сталь в ножнах. В немом шоке уставилась на ведьмака и разъярённую девушку, стремительно налетающую на него, на них — Ламберт сместился в бок, пытаясь прикрыть от наседающего наемника раненого собрата. Стилет рассек куртку на его плече — молодой ведьмак рявкнул что-то неразборчивое, локтем попытался оттеснить Дейдру, но сделал только хуже. Потому что девушка окончательно уверилась, что помощи ей ждать не придется. Она с тихой злобой всеми брошенного существа приняла, что те, к кому она пришла за защитой, не собираются ее защищать. Тот, к кому она пришла за защитой, тоже был против нее, решила она. Она не замечала в горячке ярости, что ведьмаки бьются на ее стороне, что наемники все перебиты, а чародейка — зажата в углу. Лис не видела ее лица — видела только короткие соломенные волосы, мокрые от пота, прилипшие к шее, видела короткий взмах руки со стилетом, видела, как острая сталь рассекла чужую щеку, зажмурилась, пытаясь спрятаться от пронизывающего, окатывающего детским искренним удивлением взгляда темных золотистых глаз. Короткий звон — стилет из руки Дейдры вылетел, стукнулся о землю. — Дейдра, — тихо, едва слышно. Пронесся рядом шорох, Лис не видела, но знала, что девушка, перемазанная в чужой крови с ног до головы, вылетела из шатра. — Эй, колдунья! Резче! Спасай его! — Ламберт, судя по звуку — чуть не за шкирку подтаскивает чародейку к раненому Эскелю. Тишина, наполненная хриплым дыханием. — Рана почти смертельная, — тон чародейки изменился — из игривого, ехидного, которым она разговаривала с Дейдрой, он стал сосредоточенным и злым, — мелкая идиотка от души его задела. — Ты, курва, сейчас все сделаешь, — опасно низким голосом произнес Ламберт. — Я стараюсь, — процедила чародейка, — края не сходятся… — Что? — вмешался Геральт, — осталась же только на лице. — Заткнись, ведьмак. Я не понимаю, я вливаю Силу, — цедила чародейка, — но края не сходятся, не срастаются, как на животе. Это очень странно. Это похоже на… — Проклятие, — за нее закончил Весемир. Лис сжалась в комочек в углу, изо всех сил жмурясь, стараясь стать как можно меньше, раствориться тут, чтобы проснуться обратно в крепости, где уже нет Дейдры, нет этой чародейки, где все живы. Она слышала разговор с Дейдрой от начала до конца и смогла составить краткую историю ее жизни. Княжна, отца которой спас Эскель. Претендующая на титул, но рожденная во время Черного Солнца. Якобы мутантка. Сбежавшая от чародеев, которые хотели устроить ей вскрытие наживую, жившая в лесах и где попало, ставшая разбойницей и убийцей, не доверявшая никому и ничему. Она нашла Эскеля, следуя за Предназначением, но так и не смогла ему поверить — и едва не убила, думая, что он тоже против нее. — Она сбежала. Голос Геральта — усталый, глухой. Лис не раскрывала глаз. — Я знаю, — ровно ответил Эскель. — Она больше на перестрел к тебе не приблизится — она думает, что ты предал ее. — Я знаю. — Она попытается убить тебя при первой оказии. — Холера, да в курсе я. Задрали. Иди к лешему, Геральт, без тебя тошно. Вместе с Ламбертом. Я что, по-вашему, тупой? — Честно? — суда по звукам, Геральт усмехнулся. Эскель издал короткий злой звук. — Провалитесь вы. Лис сжало и поволокло прочь из видения. Еще пару минут она пялилась в каменный потолок, тяжело дыша. Стояла глубокая ночь, окно она не закрыла — в комнате стало холодно. Мокрые от пота рубашка, штаны и одеяло липли к коже, холодя. Глаза жгло. Хотелось зареветь — не вышло, и она продолжала пялиться в потолок, пытаясь высмотреть в камне, за что ей такие подарки от судьбы и когда эта карусель с видениями закончится. Встала с кровати, кутаясь в одеяло. Что ж, она хотя бы узнала, кто была эта женщина. Подняла упавшую на пол подушку. Легче от этого знания не стало. Закутавшись в одеяло и прижимая к себе подушку, двинулась к двери — комната давила, окружала промозглым холодом, затапливала темнотой. Пошла вниз по лестнице, как маленькое и дрожащее одеяльное привидение. Сердце колотилось в горле. Хотелось куда-то, где тепло и уютно. И спокойно.***
Эскель в приподнятом расположении духа спускался по лестнице. Сегодня была его очередь готовить. Все обитатели крепости еще спали, он спускался, засунув руки в карманы и мурлыкая незамысловатую горскую песенку себе под нос. В большом зале остановился. У камина на шкуре комком лежало не поддающееся опознанию сероватое бесформенное нечто, тихо сопя. Ведьмак тихо подошел, присел на корточки. При рассмотрении вблизи нечто оказалось одеялом. Аккуратно ткнул в одеяло пальцем. — Эй. Из глубин одеяла тут же высунулась всклокоченная седая голова. Лис смотрела на него, щуря покрасневшие глаза и сонно моргая. Сдержала зевок — напряглись мышцы на челюсти. — Судя по твоему виду, утро не особо доброе. Девочка кивнула, щуря глаза. Вздохнула. Эскель сел на пол рядом, подкинул в горевший всю ночь камин вытянутое из стойки поленце. — Что стряслось? Почему не в комнате спишь? — Сон приснился, — вялым голосом ответила Лис, все-таки зевнула и уложила голову на одеяло сверху, — очень настоящий. — Реалистичный? Девочка согласно угукнула, явно намереваясь снова заснуть. Ведьмак слегка потормошил ее за место, где, по его прикидкам, под одеялом должно было быть плечо. — Иди досыпай в комнату. — Не хочу, — буркнула Лис. Одеяльный ком зашевелился, стал поменьше — видимо, она поджала под себя ноги. — Тогда пошли на кухню. Нечего валяться на полу. Простынешь. Сил возразить невыспавшаяся и измотанная ночным видением Лис в себе не нашла — и поднялась на ноги, кутаясь в одеяло, покачнулась. Из одеяла выпала подушка. Нетвердым шагом двинулась вслед за ведьмаком на кухню, отчаянно зевая. Клевала носом над всунутой в руки кружкой травяного отвара, глядя снизу вверх на перемешающегося по маленькой кухне Эскеля. Через усталость пробилась детская, злая обида на судьбу. Она смотрела на чужие аккуратные, выверенные движения, отпивала мелкими глотками вполне вкусный отвар — и дулась на весь мир за то, что этот ведьмак, оплот спокойствия и невозмутимости, уверивший ее в первый день здесь, что тут безопасно, помогавший научиться владеть мечом и защищать себя, ровным, негромким голосом рассказывавший о чудовищах, травах, ведьмачьих медальонах и вообще всем, что могло заинтересовать двух девчонок — получил от жизни такого неожиданного и болезненного пинка. Эту жизнь хотелось встряхнуть за воротник и вкрадчиво поинтересоваться, какого хрена. Когда-то давно один из старших мальчишек в воронке, глядя на то, как Лис — тогда еще девятилетняя, совсем мелкая и тощая, оборванная, как все они, в великоватой одежде и с растрепанной косой, которую наотрез отказывалась обстригать, — перевязывает девчонке постарше разбитый в драке локоть, злобно бормоча под нос проклятия на голову взрослым шавкам, не дающим детям продыху, отвлеченно заметил, что будь ее воля — она бы всех, кого считает своими, защищала до последнего вздоха. Как загнанная в угол кошка защищает своих котят от псины в четыре раза крупнее, каждый клык которой — как кошкино ухо. Только вот она еще сама — мелкий котенок, которого надо бы по-хорошему от всего защищать — ее же перешибить плевком можно. И строго наказал не высовываться. Тогда злющая, как кицуне, которой отдавили семь из девяти хвостов, Лис вскочила и начала орать, что никто ее не удержит в следующий раз, и пусть хоть одна скотина подумает сунуться к кому-то из Овец — она их в морской узел завяжет. Пацан только усмехнулся, затягиваясь ворованной сигаретой, и неожиданно дал добро. Ее поставили в патруль следующим же днем. Где они нарвались на таких же оборванцев, среди которых был явно больной чем-то нехорошим кашляющий мальчишка и его младшая сестра. Глядя на темноволосую девчонку примерно ее возраста, Лис, забавляясь, скалилась — мелкая жалась за спину брата, как перепуганный щенок. Лис не за кого было жаться — в патруле было семеро детей, самому старшему и главному — тринадцать, и ему в обход Лис приказали девчонку поберечь чутка, хоть и разрешили припугнуть, чтоб сбить спесь. Момент для «припугнуть» был идеальным — бродяжки впятером жались друг к другу, но отказались присоединиться к Овцам. Дети, на левой руке у каждого из которых синел браслет Овец, вежливо попросили их в таком случае со своей территории. И старший брат испуганной девчонки сорвался. Тогда она выжила из патруля одна. И получила шрам на шее, едва не ставший причиной ее скоропостижной смерти. Лис на автомате потерла шею ладонью, отпивая отвар снова. Погрузившись в свои мысли, она не заметила, что уже некоторое время молча и отвлеченно пялится на лицо обернувшегося к ней Эскеля. — А? — очнулась она, — ты что-то спросил? — Сказал, — поправил ее ведьмак, — уезжаю через несколько дней. Как тут все дела закончу. Лис укукнула и опустила нос в кружку с отваром, куксясь. Она давно заметила, что улыбается он совсем незаметно и только левым уголком губ, его улыбка всегда пряталась в глазах, а не на лице. Насколько же сильно он, должно быть, ненавидел этот шрам, раз даже мимика под него подстроилась. — Зато не будешь больше пугаться моей рожи, — Лис протестующе шмыгнула носом, обиженно глядя снизу вверх, ведьмак вздохнул, потер правую щеку пальцами, — ладно, хреновая шутка, согласен. — Подумаешь — шрам, — пробурчала девочка, — что я, шрамов не видела? У меня, вон, тоже есть. — Где? Не видел. Лис оттянула одеяло с шеи, показывая потемневшую от времени полоску, и отвернулась. Сухие теплые пальцы аккуратно очертили шрам. — Опасная рана. Резаная, вскользь, но опасная. Едва не задела сонную артерию. — Знаю. Еще чуть-чуть — и одной мной в двух мирах стало бы меньше. — Как получила? Нож кинули? — ведьмак профессионально оценивал характер повреждения. Лис мотнула головой. — Дура потому что. Доказывала, что всех защищу. Не учла, что не доросла еще до защиты, а меня уже в патруль засунули. И мы нарвались на каких-то сомнительных личностей, — девочка недовольно бурчала, глядя в угол, — пацан защищал свою младшую сестру, мою ровесницу, а мы защищали свою территорию. И не поделили интересы. Я чудом выжила. Одна из семи. Эскель сел на лавку рядом, вздохнул, уперев подбородок в сложенные в замок ладони. — Надеюсь, когда-нибудь мир станет таким местом, где детям не надо будет думать о том, чтобы кого-то защищать. — Не станет. Всегда надо защищать по крайней мере себя. Что? — недоуменно отозвалась Лис на прищуренный, чуть ехидный взгляд, — циникам жить легче. — Маленьким девочкам не положено быть циниками. — На это «положено» у жизни, — она осеклась, но ведьмак закончил за нее, усмехаясь: — Вот такой хрен наложено. Знаю. И про циников знаю. — Когда-нибудь я вырасту, стану сильной, и буду циничить и защищать, кого посчитаю нужным, сколько угодно, — недовольно буркнула Лис, снова утыкаясь носом в кружку с отваром. — Весь мир не защитишь. — Весь мир можно разделить на своих, чужих и левых. Своих надо защищать от чужих, левых можно игнорировать. — Ты категорична, — все ее высказывания вызывали у взрослого, по ощущениям — так вообще старого ведьмака только добрую усмешку. Маленькая девочка, ежащаяся под одеялом, явно записала всех зимовавших в крепости, может быть, кроме Трисс, в «своих» — и теперь рвалась защищать и оберегать ведьмаков от всего подряд. Который день уже сама не своя ходит, как Ламберт уехал. — Я это уже слышала. — Я даже знаю, от кого. — Иногда мне кажется, — абсолютно серьезно начала Лис, — что ты вообще все знаешь. Как так получается? — В моем возрасте, — хмыкнул ведьмак, — уже положено научиться замечать и понимать то, что проходит мимо остальных. — А сколько тебе лет? — блеснули интересом зеленые глаза с карими звездами. Эскель прищурился, прикидывая — говорить или отбрехаться? — Восемьдесят семь. — Ско-олько? — широко распахнула глаза Лис. Ведьмак спокойно повторил. Девочка выдала какое-то короткое слово на своем языке, видимо, выражающее крайнюю степень удивления, и пораженно замолкла. — Не ругайся, — на всякий случай сказал Эскель, поднимаясь. — Я не ругаюсь, — открестилась все еще шокированная Лис, — в моем языке вообще мата в вашем понятии нет. Есть просто невежливые слова. В ее голове царил сумбур. Восемьдесят семь лет в понимании Лис — возраст, до которого вообще не доживают. Их с Одой старой соседке было восемьдесят, а она уже плохо говорила, иногда забывала, где она и выглядела так, будто сейчас рассыплется. Тонкие руки с пергаментной кожей в пятнах, седые редкие волосы, огромная куча морщинок на лице и невнятная, шамкающая речь. А перед ней пластично двигался по кухне, одновременно перемешивая готовящуюся еду, читая и собирая из туесков и мешочков травы на отвар, ведьмак, который был старше той соседки, а выглядел младше Босса Портовой Мафии, а двигался, как спортсмен на пике карьеры. В голове это упорно не укладывалось. Она боялась даже предположить, сколько лет Весемиру, который пусть и выглядел, как мужчина в годах, но все еще был способен задать крепкую трепку на тренировке и замечательно владел мечом и еще бог знает каким оружием.***
Мельница — Господин горных дорог
Эскель вышел в средний двор, груженый своими же сумками. Он знал, что вслед за ним из крепости выбралась Лис. Прошлой ночью она пришла, стукнув привычно один раз в дверь, и отдала ему маленький перевязанный нитью недобукетик — обломанную короткую ветку можжевельника, остролиста и чертополоха. Попросила взять. Ведьмак не стал задавать вопросов — травы были ему известны. Защита от дурного глаза и нечисти, тепло родного дома, оберег от злых слов. В груди предательски что-то защемило — не то резко от возраста начал ныть какой-то из старых переломов, не то слишком серьезно и взросло смотрела снизу вверх девочка. — Закат раскинулся крестом поверх долин, вершин и грез… Эскель начал спускаться в нижний двор, придерживая рукой одну из седельных сумок. — Ты травы завязал узлом — и вплел в них прядь моих волос… Вчера вечером она так резко кинулась его обнимать, едва он убрал неожиданный подарок, что удивленный ведьмак смог выдать только «вот так новости» и неловко похлопать ее по плечу. — Ты слал в чужие сны то сумасшедшее видение страны, где дни светлы от света звезд… Песня, на которую она убила несколько дней, бурча, что дважды переведенный стихотворный текст теряет две трети смысла и дергая его время от времени, чтобы он подобрал слово, которое вписалось бы в ритм. — Господином горных дорог назову тебя — кто сказал, что холоден снег? Вчерашний вечер не шел из головы. Защитников тоже иногда нужно защищать, тихо сказала Лис, будто оправдывая свой маленький букетик. — Перевал пройду и порог, перепутие, перекрестье каменных рек… Она сидела на стене верхнего двора — взгляд обжигал плечи. Эскель не зря считал себя хорошим следопытом — он знал, что если зверек выбрался из логова, нужно его не спугнуть. И не оборачивался, потому что сейчас она и была зверьком — робким, растерянным, не знающим, как еще выразить свои эмоции, кроме как песней. Эскель последний раз проверил ремешки — и взлетел в седло. В спину ему летели слова. — Я ухожу вослед не знавшим, что значит слово «страх». О, не с тобой ли все пропавшие, погибшие в горах? Что обрели покой там, где пляшут ветры под твоей рукой на грани ясного утра? Лис на стене вскочила на ноги, голос взлетел вверх испуганной птицей — ведьмак уже ехал по мосту, но еще слышал слова. Еще какое-то время слышал. — Господином горных дорог назову тебя, облака кружат стаей перед грозой… Интерсно, откуда она узнала, что он родом с гор, отвлеченно думал Эскель, слыша уже звонкую тишину с слабыми отголосками высокого голоса. — Наша кровь уходит в песок — позабудь ее и она прорастет… Слова истаяли — он отъехал слишком далеко. Лис стояла на стене, нервно выпрямившись, и вглядывалась в удаляющегося всадника. И пела — но уже не кричала, все равно не услышит. — Пахнет снегом прозрачная боль — то ли даль, то ли высь, то ли смерть… Точка становилась все меньше, исчезала на тропе в лесу. — Пусть укроет цепи следов моих иней, чтоб никто найти их не мог. Кто теперь прочтет подо льдом твое имя — Господина горных дорог?.. Она прощалась, как могла. Никогда не умела прощаться. Ее бывшая уже подружка Нана вечно хмыкала, что долгие проводы — лишние слезы, но Лис не умела быстро отпускать. И не стремилась научиться.