девять лет назад
Девочка сидела за столом. Перед ней были разложены в беспорядке детские драгоценности — ленточки, цветные нити, деревянные и металлические бусины, кусочки тонкой стальной проволоки и маленький пакетик с перышками. Девочка сосредоточенно наматывала красный шнурок на металлическое кольцо — ловкие детские пальчики пододвигали виток к витку, шнур ложился ровно-ровно, закрывая собой стальную основу. Мама отдала ей колечко от потерявшегося брелка — на таком же колечке носят ключи. Но девочка сосредоточенно хмурилась, пытаясь сделать из колечка что-то большее. — Милая, что ты делаешь? Мама всегда считала, что рукоделие развивает мелкую моторику, и потому с радостью помогала девочке с ее поделками. Для шестилетки малышка очень ловко управлялась с шнурками, нитками, лентами, проволокой и бисером — пока ее ровесники плели кособокие фенечки и менялись ими во дворах, девочка за своим по-взрослому большим белым столом выплетала блестящих бисерных зверушек по схемам, найденным в журналах, ловко и ровно затягивала нитки в узелки на настоящих плетеных браслетах — такие продают в сувенирных лавках и отнюдь не задешево. — Это Охотник за Снами! — гордо сказала девочка, показывая ей оплетенную красным шнуром круглую основу с небольшой петелькой вверху, — я скоро его закончу, и он будет нас охранять. Поправлять ее мама не стала — Охотник так Охотник. Картинка с ловцом снов, кажется, была в одном из последних принесенных ей журналов. — Плети-плети, — улыбнулась она, потрепав девочку по иссиня-черным волосам, — красивый выйдет. — Смотри, мам, какие бусины сюда пойдут! — девочка принялась осторожно выкатывать бусинки из пластиковых маленьких контейнеров, — вот деревянные, маленькие — смотри, какие шершавые! А эти гладкие, каменные, — девочка пальчиком выкатила на стол несколько блестящих обсидиановых бусин, с маленькую горошинку каждая, — а вот эти — железные! — в лоточке лежало несколько стальных бусин с выступающим узором, — и перышки — перышки обязательно! — Да, какой же Охотник за Снами без перышек, — согласилась мама, — покажешь потом? Девочка закивала, блестя шоколадно-карими глазами. Резкий, выделяющий ее из толпы разрез миндалевидных глаз, кругленькое пока личико, бледная кожа, летом покрывающаяся россыпью веснушек — вечное напоминание об авантюре ее матери. О том, что не должно было случиться, но все-таки произошло — и осталось на ее совести. Она боялась, как бы ее ребенка, ее маленькое личное сокровище не начали недолюбливать другие дети. Смешение двух совсем разных кровей, рас, образов жизни, вечное противоречие самой себе — вот, чем был этот ребенок. И настало время открыть ей самой вторую свою часть. — Милая, — говорит ей мама, отвлекая от сосредоточенного завязывания узелка на колечке, — ты знаешь, у меня для тебя сюрприз. — Какой? — девочка тут же оторвалась от Охотника за Снами, с интересом глядя на маму, — мы сходим в кафе? Ты запишешь меня в библиотеку? Я… — Нет-нет, не совсем, — еще одно короткое поглаживание по иссиня-черным волосам, мягким и чуть волнящимся, — мы с тобой полетим в очень красивую страну. Я там уже была. Тебе понравится. — Во Францию? — девочка телом развернулась на стуле, оборачиваясь целиком, склонила по-птичьи головку на плечо. — Не-а, — хитро улыбнулась мама, — в Японию. Знаешь, где это? — Покажи! — девочка скатилась со стула, с неудержимостью горного ручья схватила ее за пальцы, потащила через коридор в зал, где на стене висела карта мира, — где это? Это далеко? Туда долго лететь? А летать вообще страшно? А когда мы поедем? То есть полетим. — Тише-тише, — рассмеялась мама, — сейчас все расскажу. Смотри. Вот она — тут. — Такая маленькая, — девочка завороженно уставилась на карту, — а мое имя — оно оттуда? — Да, малышка. Оттуда. Знаешь, что оно означает? — хитро улыбнулась мама. Девочка скуксилась. — Знаю. Но оно совсем не местное. Никого так больше не зовут. — Не беда, — улыбнулась ее мама, — зато тебя точно ни с кем не перепутают. — А что там есть интересного? — продолжала дуть губы ее дочь, — она же такая маленькая! Туда ничего интересного не поместится. Мама рассмеялась, снова потрепала ее по волосам — то был их любимый жест. Бабушка чуть тискала ее за щечку, дед сажал на одну руку и качал, как на качелях — он ужасно сильный! — а мама трепала по волосам. — О, там очень-очень много интересного. Например, — она заговорщицки понизила голос, — там есть храмы, где живут настоящие лисы. — Правда? — в шоколадно-карих глазах загорелся огонек интереса. Девочка подергала маму за пальцы, призывая поспешить с ответом. — Правда-правда. Я сама видела. К своим двадцати восьми годам ее мама успела побывать, по мнению девочки, во всем мире и в каждом его уголке. Она часами мягким, негромким голосом рассказывала о том, какие красивые улочки в Женеве, как жарко и душно в Турции, какие небылицы можно услышать о Китае. У мамы были большие и круглые, теплые серые глаза и ломкие рыжевато-русые волосы. У деда были такие же глаза, но он брился налысо, и цвет волос угадать было нельзя, а бабушка была синеглазой и рыжей-рыжей, как настоящая лиса. — А еще там есть один очень большой лес, — мама еще больше округлила серые глаза, — мы сходим туда с тетей, который все-все про него знает. И ты ничего-ничего не будешь бояться.***
Лис сидела за столом. Ноги она подсунула под себя, чтобы чуть подняться и смотреть на стол повыше. Потерла отвлеченно правое предплечье — под чистыми повязками чесались почти затянувшиеся раны, от души смазанные лечебной мазью на ласточкиной траве, которую она сварила сама под чутким руководством Кота. Рубашка, превращенная в артефакт, лежала сложенной на плоской крышке сундука в ее комнате — рядом, опираясь на его стенку, стоял меч в треснувших ножнах. Другой, взамен того, что треснул, тоже стальной, с плавным узким лезвием — он ей нравился, но в деле его пробовать было еще рано. Наказание еще не истекло. Лис с интересом читала книгу о призраках, духах и вселенцах. Трупоедов она прошла еще зимой вместе с Цири и быстро сдала Весемиру «зачет» — школьная привычка активно откладывать в голове и систематизировать полученную информацию и тут ей помогла. До реликтов она еще не дошла, и целые разделы огромного ведьмачьего бестиария ждали ее на полках библиотеки — а пока что она читала о мелких пакостных полтергейстах, полуночницах, полуденницах и Моровой деве. Пара прочитанных строк заставили ее глухо захихикать. — Так вот, как ты называешься. Тихо посмеивающуюся над раскрытой книгой девочку заметил шедший куда-то по своим кошачьим делам Койон, заинтересовался. Подошел, заглянул через плечо. — Что такого смешного в мелких потусторонних сущностях? — недоуменно спросил Кот. Лис пыталась подавить прорывающийся смех, ткнула пальцем в описание ритуала и картинку рядом. — Ну. «Ношеные сапоги сложить в подобие забора…» — Это матный гномик. — Кто? — Койон прищурил яркие желто-зеленые глаза, недоуменно глядя на веселящуюся Лис. Та захихикала сильнее, прижимая ладонь к губам — задрожали узкие плечи. — Матный гномик. Привиденьице, которое начинает чудовищно ругаться, когда его вызываешь. Может раскидать сапоги и оставить оба ботинка на одну ногу. Мы таких вызывали. — Та-ак, — ведьмак прищурился, сел на скамью рядом, — а кого вы еще вызывали? — Тэк-тэк. И Осоматсу-сан. И Туалетную Ханако. И еще кого-то наверняка. И не смотри на меня так, ученые до сих пор спорят, есть ли у подростка мозг. Койон озадаченно молчал. Лис явно вспомнила что-то смешное — она широко улыбалась, одним локтем упираясь в стол рядом с раскрытой книгой, а второй рукой жестикулировала. В большом зале было тихо и тепло — мягкие отсветы огня из камина бегали по камням, с улицы доносились запахи воды, свежей, только недавно проклюнувшейся травы и дерева, слышался ритмичный стук — Эскель рубил дрова. — Я про таких не читал. Местные легенды? — Ага, — умиротворенно улыбнулась Лис, — очень забавные. И, конечно, страшные. Надо было Цири вместо той сказки про Кутисакэ-онна рассказать… — Тоже призрак? — Кот подпер щеку ладонью. Изначально он направлялся прогуляться в лес за травами, но это дело могло и подождать. — Да-а. Городская легенда. Говорят, по улицам бродит очень красивая женщина, скрывающая нижнюю часть лица повязкой, — Лис таинственно понизила голос, глядя в кошачьи желто-зеленые глаза, — она подходит к детям, которые гуляют одни, и спрашивает: «Я красивая?». И если ты скажешь «да», — она выдержала драматическую паузу, театрально возвела взгляд к потолку и будничным тоном закончила, — то она снимет повязку и покажет огромный разрез от уха до уха вместо рта и спросит: «а так?». Если снова скажешь «да» — накинется с огромными ножницами и сделает тебе такой же. Если скажешь «нет» — все равно накинется и убьет. — А если на первый вопрос ответить «нет»? — заинтересовался ведьмак. Разговорчивых призраков было немного, эта была, скорее всего, мстительным духом с зачатками разума. — Все равно накинется и убьет, — пожала плечами Лис, — ножницами. — То есть сбежать от нее нельзя, — потер подбородок Кот. — Можно, — усмехнулась Лис, — нужно всего лишь ответить уклончиво, вроде «я не знаю» или «подойди вон к тому парню, он скажет». Она запутается и можно успеть сбежать. Или можно задать ей вопрос раньше, чем она — тогда она тоже запутается. — Забавная легенда. Можешь классифицировать? — ведьмак кивнул на бестиарий. Лис задумалась, рассматривая потолочные балки. — Легенда говорит, что это призрак женщины, изуродованной ревнивым мужем, — задумчиво проговорила она, — ее имя так и переводится — женщина с разорванным ртом. Должно быть, что-то вроде мстительного духа. Как полуденницы и полуночницы. С привязкой на вещь с сильной эмоциональной окраской и останки. — Уничтожение? — Открытый бой, развоплощение призрака, — начала воспроизводить выученные строки девочка, — поможет масло против призраков и Ирден. После — найти вещь-якорь и останки и сжечь, произнеся слова во время ритуальных «похорон». Хм, Ханако-сан тоже под это подходит, дух девочки, убитой в школе. Появляется в женском туалете на третьем этаже в третьей кабинке, если погасить свет и трижды позвать ее по имени, закрывшись в любой другой кабинке. Потом надо спросить, здесь ли она, и если противный голос ответит утвердительно — бежать. — А если заглянуть в третью кабинку? — Утопит в нужнике. — Занимательные у вас легенды ходят, — усмехнулся Кот, — чуть что сделаешь — тут же пришьют, мяукнуть не успеешь. — У этого есть смысл, — снова пожала плечами Лис, рассматривая строительные леса в задумчивости, — все эти страшилки придумываются как предостережение. Не разговаривай с незнакомцами. Не гуляй по ночам. Не играй там, где опасно. Поверить в то, что Тэк-Тэк догонит, детям легче, чем в то, что ночью в темной школе можно запросто навернуться с лестницы и сломать себе шею. Поверить в то, что в стенах строящегося дома замурован заснувший невовремя рабочий, который стал призраком, убивающим детей, им тоже легче, чем в то, что на стройке можно легко свалиться с высоты или получить по голове камнем. Опять же, поверить в то, что ночью в чаще одинокого путника может запутать леший, проще, чем кивать скучным нотациям о том, как много людей заблудилось в этом лесу. — Только в отличие от всего остального, лешие действительно существуют, — безмятежно откликнулся Кот. Лис говорила все правильно. Люди и Старшие расы действительно придумывали страшные легенды для того, чтобы обезопасить себя и своих детей от несчастных случаев. Призрак старого шахтера, живущий в глубине краснолюдских гор, отпугивает маленьких краснолюдиков и оберегает их от того, чтобы ночью полезть в шахты и пропасть, заплутав или свалившись вниз, попавшись живущим в каменных коридорах гнильцам или арахноморфам. Страшилки про лесную царевну, заманивающую детей в болото, много лет спасали маленьких эльфиек от виксен — пока виксены не оказались на грани исчезновения. Так устроено почему-то сознание — вместо того, чтобы бояться реально возможных вещей, дети — да и взрослые — охотнее боятся выдуманных привидений и духов. Наверное, им легче верить, что что-то плохое является следствием какого-то давнего зла, причиненного разумному существу, чем в то, что убийство для чудовищ вроде гулей или инсектоидов — обычный порядок вещей. Никому не нравится верить в то, что его могут убить просто так.***
Мельница — Лента в волосах
Первым уехал Ламберт. Тянулся последний день наказания Лис, она сидела в большом полупустом зале на втором этаже на сложенных шатким штабелем обломках дерева, подогнув одну ногу под себя, и методично протирала лезвие меча смоченной в специальной жидкости ветошью. Солнце, проникавшее в зал через грязные окна, узкими лучами высвечивало танцующую в воздухе пыль, мягко катилось по плоским камням пола, на которых мелом и углем были расчерчены круги. Нужна такая странная разметка была для тренировок — шагая из круга в круг, требовалось выполнять одно за другим стойки, выпады и блоки. Она почти не заметила, как начала петь — настроение было спокойно-поэтическим, за окном начинала брать свое весна, светило солнце, пели в лесу птицы. Скоро никого, кроме ее, Весемира и птиц не останется в радиусе нескольких десятков километров вокруг. — Есть такие дороги — назад не ведут, на чужом берегу я прилив стерегу… Так она себя и чувствовала — стерегущей прилив. Она давно поняла и приняла, что до снегов они с Весемиром останутся в крепости одни, что не все из тех, к кому она успела привязаться, могут вернуться к зиме. — Обернуться бы лентой в чужих волосах, плыть к тебе до рассвета, не ведая страх… В ее мире давно никто не вплетал в волосы ленты. Она была не уверена, что сумеет при желании заплести косу так, чтобы лента была видна — да и не было у нее лент. Не то место ведьмачья крепость, чтоб находить тут такие вещи. Книги, всякая возможно ядовитая дрянь в колбах и фиалах, травы и мази, одежда, оружие — сколько угодно. Но не ленты, бусины и платья. Она на автомате потерла запястьем шершавые корочки на правом предплечье — раны почти совсем затянулись, повязок на ее руках не было уже пару дней. Но отдирать корочки она не спешила — сами отвалятся, даже одергивала себя, когда кожа под ними начиналась чесаться и пальцы сами тянулись к ним. — Шелком в руки родные опуститься легко — вспоминай мое имя, прикасайся рукой… Шедший по лестнице Ламберт замер, занеся ногу над ступенькой, и прислушался. Нет, не померещилось — и впрямь поет. И даже проникновенно, печально, с чувством. Про море, про тоску, про соленую воду, ржавое железо и ленты в волосах. Ведьмаков Лис своим пением еще не баловала — не то боялась, не то не представлялось случая. Они и про сам факт узнали случайно — Геральту и Трисс рассказала Цири, да Койон, полуночничавший иногда в библиотеке, слышал пару раз издалека и подтвердил слова маленькой княжны. Не то чтобы Ламберт сильно рвался это услышать. Ему, откровенно говоря, было параллельно — Эскель вон тоже напевает какую-то горскую песенку, когда на виверн и ослизгов охотится, и что с того. Маленьким девочкам, небось, по зову природы петь положено. Чего им не положено точно — так это иметь такую неизбывную тоску в звонком юном голосе, стеклянным эхом разлетающемся по каменным сводам большого зала. — Обернуться бы лентой в волосах, — для себя пробормотал тихо он, — маленькая ты мерзавка. За ужином он сказал, что уезжает с рассветом. Когда солнце село, в дверь тихо, будто нерешительно, стукнули один раз. — Заходи уже, мерзавка, — буркнул молодой ведьмак, застегивая сумку с вещами. Только она стучала один-единственный раз. Да и кому еще взбредет в голову стучаться к нему в ночь перед уходом на Путь? Лис аккуратно приоткрыла дверь, заглянула, зашла, тихо ступая по каменному полу. — Чего хотела? Девочка постояла пару секунд молча, пряча руки за спиной и снизу вверх глядя в глаза выпрямившемуся ведьмаку. — Ну? — поторопил ее Ламберт, — давай скорей думай, а то выставлю за дверь. Мне завтра в дорогу. Лис отвернулась и вытянула вперед одну руку. Ламберт некоторое время в молчаливом недоумении рассматривал маленькую куколку из шерстяных ниток — края были неровно оборваны, словно она не перерезала их ножом, а отрывала так. У куколки была круглая голова, перехваченная ниткой там, где должна быть шея, две перемотанные ручки, крест-накрест перевязанная грудь, несколько витков нити на поясе, две перемотанные ножки. Размером куколка была чуть меньше ее ладони. — Это что? — Оберег, — почти неслышно ответила Лис, пряча глаза, — возьми. Пожалуйста. — Еще чего, — фыркнул ведьмак, — я что, на деревенскую бабу похож — в обереги верить? Не занимайся херней. Лис тихо шмыгнула носом, не поворачивая лицо, но руку не убирала. — Топай спать, мерзавка. У меня и без детских игрушек поклажи много. Ламберт скрестил руки на груди, непримиримо глядя на куколку. Он твердо не верил в обереги, кметские охранные знаки, знахарские причитания и прочую чушь. Он был ведьмаком и мог перечислить наизусть все, что может уберечь от напастей — и нитяные куколки в список явно не входили. — Пожалуйста. Она совсем маленькая. Голос Лис стих окончательно. Глаз от пола она не поднимала — явно ждала такой реакции. Ламберт упорно молчал и сверлил ее взглядом. Поддаваться он был не намерен — сыграло природное упрямство. Но и девочка не сдавалась — продолжала протягивать ему свою дурацкую куколку. Неслышно вздохнула — острые плечики поникли. — Ну пожалуйста. — Вот нахрен тебе оно надо? Некому всучить поделку? Эскелю отдай, он больше на коллекционера детских игрушек тянет. — Мне так будет спокойнее, — Лис снова тихо шмыгнула носом. Ведьмак закатил глаза, смиряясь с тем, что женщин, даже маленьких, понять ему не судьба. Вот что может сделать дурацкая нитяная куколка такого, чтобы его, ведьмака, уберечь? Превратиться в меч в самый ответственный момент? Или ее надо, как бомбу, кидать в нечисть, чтобы изничтожить? — Давай сюда, — он сцапал поделку, зло запихнул в обычно пустующий по причине неудобного расположения карман в подкладке куртки, — и не думай тут сырость разводить. Не реветь, кому сказал. Лис быстро утерла запястьем глаза — и неожиданно кинулась к нему. Ведьмак быстро отступил на шаг. — Чего опять удумала, мерзавка? А ну брысь отсюда. Хватит с тебя того, что я поделку твою за просто так забрал. Девочка подняла голову, глядя в отражающие слабый лунный свет звериные глаза. Медленно сделала шаг, второй — ведьмак настороженно молчал, напружинился, как перед броском. Тонкие руки обхватили грудь поперек, сцепившись на спине — Лис прижалась щекой к чужой рубашке. Ведьмак остолбенел. — Э, ну-ка сдриснула быстро отсюда. Жамкать она меня вздумала. Брысь, кому сказал, — он коротко толкнул ее пальцем в лоб — белая голова мотнулась, но рук Лис не расцепляла. Только обиженно надула губы. Отлипать она явно не собиралась. — Мерзавка, тебе проблем мало? Щас добавлю. Отлезла. Лис фыркнула — угрозы ее явно не впечатлили. Тычок в плечо и в висок — тоже. Осторожный, правда, тычок, Ламберт и сам такому не поверил бы. Почему-то толкать по-настоящему не хотелось — девочка совершенно по-домашнему спокойно прижималась головой к его груди. — Хрен с тобой, — он слегка похлопал ее ладонью по плечу, — вот же прилипчивая зараза. Учти, это только один раз — я сегодня добрый. Потому что завтра уезжаю и не буду видеть ваших постных рож еще несколько месяцев. — Я буду ждать. Ламберт не был уверен, что ему не послышалось — уж больно тихо и непривычно звучали эти слова. С рассветом Лис подорвалась с кровати, тихо оделась и вышла в верхний двор — ее наказание истекло. Заслышала легкое бряцание и стихающие ругательства. В нижнем дворе Ламберт седлал Тучу, свою серую кобылу, которую трогать не разрешалось вообще никому, кроме него — к своей лошади молодой ведьмак относился ревниво и бережно. Девочка взобралась на стену и долго, до рези в глазах вглядывалась в одинокого всадника — пока он не превратился в крохотную точку и не исчез. Куколку она сделала за несколько дней до этого. Среди всех мотков нитей, которые нашел ей Весемир, ее руки сами собой потянулись к серым, толстым и пушистым шерстяным ниткам. В тот день она долго думала о том, что скоро трое оставшихся ведьмаков разъедутся кто куда — и ей стало невыносимо грустно оттого, что они останутся наедине со всем миром. Неприкаянные путники, которые берут заказ за заказом, рискуя однажды просто не справиться с очередным чудовищем, рискуя нарваться на толпу ненавидящих их кметов или на стрелы партизанящих эльфов. Она раз за разом гоняла эти мысли в голове, наматывая нить на сложенные пальцы, погружалась в желание хоть как-то помочь, защитить защитников, обогреть, оставить клочок воспоминаний о месте, где их будут ждать. Ламберт ехал через перевал, остервенело гоня из головы слова засевшей там песни. Вспоминай мое имя, прикасайся рукой. — Тебя хрен забудешь, — тихо буркнул он, пятками подгоняя лошадь, — а и забудешь — друзья напомнят, етить их через коромысло. Куколка лежала во внутреннем кармане куртки — странном, на уровне середины груди, куда неудобно тянуться, выворачивая запястье, чтобы пальцами пробраться в карман. Идиотский оберег дурной девчонки. На вопрос, почему он его не выкинул еще в долине Гвеннлех, Ламберт ответить бы не смог. Слишком хорошо еще помнил белую голову, доверчиво прижимающуюся к груди. На границе Каэдвена, в давно примеченной специально для таких целей таверне он встретился с Айденом — давним другом из Школы Кота. Долго за кружкой пива рассказывал о его собрате Койоне, зимовавшем в Каэр Морхене. — Котенок все же решил притащиться в Волчье Логово? — хмыкнул Айден, заправляя светлую прядь за ухо, — не обижали вы его там, надеюсь? — Не, — отмахнулся Ламберт, — он сам себя обидел. Пиво было неплохим, собеседник — приятным и давно знакомым, таверна — темной и полупустой, снятые со спины мечи лежали на скамье рядом. Все в совокупности слегка поднимало его обычно несносное настроение. О куколке в кармане он почти забыл. — Чем же? — Кот сделал знак трактирщику — тот споро притащил еще две кружки. — Не для этого клоповника разговор. Любовью к детям. С Айденом Ламберт путешествовал уже с пару десятков лет. Иногда Кот сваливал и не появлялся на горизонте по году-два — улаживал какие-то свои кошачьи дела. Пару раз они сильно — с орами и хватанием за мечи — ссорились, когда в целом спокойный и рассудительный Кот принимался отчитывать Волка за горячность или когда Ламберт решал поизмываться над бесполезными с точки зрения здравого смысла действиями Айдена. Все же свойственное всем Котам в разной степени легкое изменение в сознании себя в этом поехавшем мире и десять раз спокойного и рассудительного Айдена не обошло. Кот мог обозлиться на деревенского солтыса за то, что наглая сука поселила их в хлеву, когда имелся свободный чердак, и втихую ночью пойти и передавить весь солтысовский скот — действие, на взгляд Ламберта, бесполезное и мешающее дальнейшей жизни. Потому что в тот раз угваздавшийся в перьях и грязи Кот поднял его ни свет ни заря и с идиотской ухмылкой намекнул, что пора рвать когти. Не дав внятного объяснения до тех пор, пока они оба не отгарцевали на наспех оседланных лошадях добрых двадцать лиг. И потом — после получасового ора и выяснения, кто больше поехал крышей — разбежались в разные стороны, чтобы через пару месяцев снова столкнуться нос к носу в какой-то глуши в таверне и уехать оттуда вместе. — Понял, — безмятежно улыбнулся Айден, — котенок всегда был немного балбесом. Котятам это свойственно. — Как ласково, — паскудно усмехнулся Ламберт, — котенок, надо же. Мне впору думать, что у вас что-то было. — Ты свои вкусы на других не переноси, — в ответ осклабился Кот, — котенок — потому что младшенький. Самый мелкий из Котов. Во время осады Стигги проходил только Испытание Травами, валялся в беспамятстве. А очнулся уже в караване. Единственный из пятерых, вынесенных в тот день, очнулся. — Не иначе как сама Судьба этого Кота под хвост поцеловала. Ламберт понял, что ему не показалось — он и думал, что Койон младше него. Он и выглядел младше, на лицо больше двадцати пяти паскуднику было не дать, и девок утихомирить не смог, когда они решили использовать его вместо учебного пособия. Сам Ламберт бы рявкнул на них так, что обе еще пару дней приседали бы, когда рядом с ними кто-то в ладоши хлопал. А котяра только моргал растерянно. — Судьба — не знаю, а вот Гезрас с ним носился, как с собственным сыном, — Айден задумчиво отхлебнул пива, — да и я тоже. Забавный мальчишка. Уже лет двадцать на большаке, а все туда же — глаза блестят, язык чушь мелет, хвост торчком. Как есть — котенок. — И охотится так же. Через жопу, но с удовольствием. Все леса, сука такая, излазил. Я уж думал — диверсант этот ваш Кот, — Ламберт побултыхал немного остатками пива в кружке, — ан нет. — Нет, он просто такой, — вздохнул Айден, — жизнерадостный балбес. Умный, но балбес. Как есть — котенок. — Это пока ему хвост не прищемили, — вслух подумал младший из Волков, залпом допил пиво, — потом мигом заматереет. — Говорит заматеревший волчонок. Какая прелесть. Кто ж тебе хвост-то прищемил? Айден скорчил умиленную рожу, распластавшись щекой по лежащему на столе предплечью. Сверкнул желтыми с прозеленью глазами через упавшие на лицо светлые волнистые пряди. За зиму его волосы ощутимо отросли и уже доставали до подбородка. — Тебе, я так смотрю, челюсть жмет, — оскалился Ламберт. Кот тихо рассмеялся — перебранки были обязательной частью их общения. Ламберт знал, что Айден не хотел его по-настоящему задеть, Айден знал, что Ламберт не обидится. — Да так. Провожу аналогии. — Тебе б в университет, а не в ведьмаки, — хмыкнул Волк, — аналогии проводить. — А хорошая идея, — неожиданно произнес Айден, щурясь, — махнем в Оксенфурт? У меня там есть знакомая алхимичка… Путь до Оксенфурта предстоял неблизкий. Ламберт город этот не любил, но надо же, в конце концов, куда-то ехать. Про куколку он вспоминал время от времени, влезал рукой в карман так, чтобы Кот не видел, трогал кончиками пальцев теплые шерстяные нитки. Айдену он решил не рассказывать — слишком долго его знал. Кот бы точно решил, что его друг тронулся умом, и с удовольствием припоминал бы это маленькое помешательство при каждом удобном случае. Незадолго до Беллтейна они взяли заказ на беса в какой-то всеми богами забытой деревеньке в глуши. Народ косился на парочку ведьмаков с все усиливающимся отвращением — с момента, когда они въехали в селение, и отвращение достигло апогея, когда, сторговавшись под вечер со старостой об оплате, они сняли в крохотной таверне одну комнату на двоих. Кто б сказал кметам, сколько с трудом заработанных монет экономится, если не обращать внимания на такие мелочи. Среди привычных плевков «мутанты», «чертово отродье» и «бесы звероглазые» начали проскальзывать шепотки. За два дня, ушедших на подготовку, они только набрали силу. — Мужеложцы проклятые. Ни одна девка в своем уме не дает — так друг другом утешаются, — шепнула одна крепкая баба с перепачканным в земле подолом второй, ткавшей из обрывков ткани половик на скамейке у стены хаты. Два быстрых взгляда обожгли плечо Ламберта. Кот дернул вскипающего друга за рукав, дурашливо улыбнулся, потянул вперед, стягивая его куртку с плеча совсем по-детски. — Ты еще послушай, что они болтают, — фыркнул Айден, — у тебя ж больше дел нету никаких. Ведьмаки в полном вооружении шли навстречу бесу через луг. Деревня давно осталась позади, но еще гомонила по-вечернему, на краю обостренного эликсирами слуха. Ламберт зло фыркнул, резко вырывая свой рукав из цепких пальцев, одергивая куртку — Кот демонстративно закатил глаза и ушел чуть вперед. Самый молодой из выживших Волков жестом, ставшим привычным, запустил пальцы во внутренний карман на груди, извернул запястье. Но нащупал только подкладку куртки. — Мать твою. Айден удивленно обернулся. — Что стряслось? Глючит тебя? — Куклу потерял, — Ламберт, зло сдвинув брови, начал по своим следам брести обратно. Айден захохотал. — Куклу? Друг, я все понимаю, но иногда мне кажется, что из нас двоих Кот — я, а псих почему-то ты. Какая, к ебене фене, кукла? — Нитяная, блять. Оберег, — процедил Ламберт, раздвигая руками высокую траву. Предчувствие вопило раненой сиреной — ведьмак твердо знал, что если он сейчас же не возвратит потерю, что-то будет. Что-то плохое. Цедя сквозь зубы ругательства в адрес одной маленькой мерзкой девчонки с коротким звериным прозвищем, он с полчаса рыскал в траве — Айден присоединился, время от времени похихикивая над другом. — Откуда у тебя вообще оберег? — Девчонка одна дала, — общими словами открестился Ламберт. Кот прищурился, щелчком послал в него севшего на плечо жучка. — Твоя девчонка? С каких пор ты спишь с детьми, которые еще в куклы играют? Ай-ай-ай, вот так дружи с человеком много лет, спи в одной комнате, чтобы узнать, что он пре… — Да не спал я с ней! — рявкнул Волк, окончательно выходя из себя, — и не собираюсь! Я, слава богине, еще в своем уме! — Что-то незаметно, — продолжал измываться Айден, — вон, глянь, не она лежит? — Она, — ведьмак схватил куколку, неприкаянно лежащую в траве как раз там, где Айден дернул его за рукав — она и выскочила из кармана, — ну, мерзавка, пиздец тебе зимой. Всю душу выбью. — Бить детей нехорошо, — наставительно произнес Кот, — только если несильно и в педагогических целях. — Я несильно, — пообещал Ламберт, запихивая куколку обратно в карман, — и очень педагогично. Кажется, нам нужно ускориться. Ускоряться им было не нужно совершенно, как выяснилось через двадцать минут. Разбуженный группой кметов бес уже доедал последних идиотов с вилами. Уже потом, отбив у чудовища последнего рыдающего от ужаса мужика и прикончив беса, ведьмаки выяснят у него, что деревенские, недовольные как самими ведьмаками, так и тем, что они взялись за работу вдвоем и комнату сняли на двоих, очень разумно и справедливо решили раздраконить беса ровно перед тем, как Волк и Кот отправятся на охоту — чтоб чудовище преспокойно сожрало обоих. Как только они вышли из деревни — быстроногий мальчишка из местных тут же рванул напрямик к сидящим в засаде около логова самым отбитым местным мужикам. Но ведьмаки задержались — и бес сожрал не их, а лакомых медлительных человечков с глупыми затупленными железяками, которые посмели его потревожить. Айден коротким ударом в висок отправил выжившего мужика в беспамятство. Ламберт глядел в землю, неосознанно потянулся к карману на груди. Подушечки пальцев коснулись теплых ниток. Вспоминай мое имя, прикасайся рукой. Беззвучно произнес имя, которым никогда ее не называл. Не хотел, не делал этого сознательно. Пока она была просто мерзавкой и прилипчивой заразой — к ней можно было относиться соответственно. Можно было не привязываться. Он очень не любил этого делать. — Работает твой оберег, — заметил Кот, утирая чужую кровь со лба и устало опираясь на меч, — как знала твоя девчонка. — Как знала, — на автомате повторил Ламберт. — Отсидим тут до темноты, заберем лошадей и свалим к чертовой матери отсюда, пока они не прочухали, что треть их мужичья бес сожрал на закуску. На Беллетйн они попали в небольшой городок на ярмарку. Ведьмаки спокойно шагали между прилавков, глазея на товары — купить им надо было разве что травы да еды в дорогу, но за погляд денег не берут. Взгляд Ламберта зацепился за ворох ярких лент на прилавке. Обернуться бы лентой в чужих волосах… Высокий, стеклянно-звонкий голос сам собой зазвучал в ушах — он даже головой тряхнул, рассыпав по лбу короткие и прямые черные пряди. Айден удивленно приподнял брови, но тут же понимающе улыбнулся. Ламберт быстро подошел к прилавку и с максимально непринужденным видом оперся на дерево локтями, нависая над ворохом лент. — Девушке подарок ищешь, мастер? — улыбнулась бабушка-торговка, щуря глаза. Возраст не помешал ей безошибочно разглядеть желтые кошачьи глаза, медальон с оскаленной мордой и три параллельных шрама на виске. Ламберт молча кивнул, не отрывая взгляд от лент. Ему было до жути некомфортно. Почему-то покупать женщин было даже вполовину не так стыдно, как покупать подарок маленькой девчонке. — Как выглядит-то милая твоя? — бабушка принялась перебирать ленты с добродушной улыбкой, — глаза какие, цвет волос? Может, цвет какой любит? Лет ей сколько? Около двадцати пяти? — снова подняла она подслеповатые глазки, пытаясь по кислому лицу ведьмака определить, сколько ему можно дать лет. — Мелкая совсем. Лет четырнадцать. Сестренка младшая, — коротко ответил он, продолжая разглядывать пестрое многообразие перед собой так, будто ждал, что нужная лента сама в руки прыгнет, — серые волосы, длиннющие. И глаза карие с зеленым. А вот эта — думаешь, подойдет? — ткнул он пальцем в внезапно обнаруженную ленту. Длинная, шире остальных — в два пальца шириной — зеленая с золотисто-коричневым узором из бегущих лис и кроликов. На темноватом, глубоком благородно-зеленом фоне узор из поблескивающих нитей не бросался в глаза, органично вписываясь. — Звать ее как? — торговка взяла аккуратно ленту в руки, поднесла к глазам, рассматривая. — Лис, — коротко ответил ведьмак, пряча глаза, как мальчишка, — Лисою звать. На первый слог… — Точно подойдет, — кивнула старушка, — как для нее ткали. Бери, мастер. Свернутая лента отправилась на самое дно сумки — до зимы. До этой или до следующей — он пока знать не мог.