***
много лет назад
— Ты не можешь этого сделать, слышишь? Не можешь! Я тебе не позволю! — Иля, Илинька, послушай… — Нет! — высокая и изящная женщина прижимала к себе ребенка, — нет, ты этого не сделаешь! Ты не поступишь так! — Илинька… Ведьмак подпирал плечом стену и равнодушно рассматривал представшую перед ним картину. Дом был красив, люди жили в нем небедные, да только хозяин едва не помер, в городе эпидемия, и платить за свою жизнь алхимику было решительно нечем. Точнее, тем, что он увидит первым на пороге. Заболевшим сыном. Женщина — квартеронка, как приметил зоркий глаз охотника на чудовищ — кошкой шипела на мужа, стегая себя растрепанными черными косами по спине. Изящные руки сжимали худенькие плечики ребенка — мальчику тяжело было стоять так долго, болезнь пила из него силы, и он придерживался за мамины запястья. — Мам, — тихонько позвал мальчик, — мам, не кричи. — Да как не кричать на этого обормота, — красивый, громкий, звучный голос неприятно надломился, ведьмак едва заметно поморщился, — который хочет сделать… сделать… — Иль, верно? — ведьмак выступил вперед, задвинув за плечо лепечущего что-то алхимика. Женщина гордо вскинула голову, глядя прямо в чужое лицо, в кошачьи глаза — у нее самой глаза были цветом, как у кошки, яркие-яркие, изжелта зеленые, но зрачок круглый, человеческий. Непокорные глаза, смелые, решительные, изящный овал лица, черные волнистые волосы, сплетенные в змеи-косы. — Илиннинель, — строго ответила она. Ведьмак коротко прижал ладонь к груди. Женщина успела вызвать у него толику уважения — хотя бы тем, что не гнулась под мужа, защищала сына, как свое самое дорогое, и не боялась его. Ни капельки его не боялась. — Илиннинель, — повторил ведьмак, — вы и сами видите, что ваш сын болен. Ну-ка, парень, — ведьмак присел на корточки, ребенок повернулся к нему. Мальчишка лет восьми, лицом пошел в мать — кроме глаз, темно-серых, когда-то — живых и любопытных, пытливых, теперь — затуманенных слабостью и болезнью. Ведьмак быстро осмотрел лицо, тонкие руки, задрав рукава красивой рубашки мальчика. В осмотре не было смысла — он пах болезнью, пах травами, которыми пытались его лечить, пах слабостью, растекшейся по мышцам, сонливостью. — Причем ай, как плохо. Не вылечите. Пацан закрутил головой. Отец-алхимик схватился за сердце, запричитал, что он-де по уши в работе, эпидемия, за собственной кровинкой не уследил. Илиннинель молча закрыла глаза ладонью, замерла. Мальчик отвернулся от ведьмака и дернул ее за платье, сжав изумрудную ткань в кулачки. — Мам. Мам, не плачь. — Я не плачу, солнце, — она быстро взяла себя в руки, чуть натянуто улыбнулась ребенку, отняв руки от лица. Пацан сдвинул темные брови. — Я тебя расстроил? — Нет, что ты, — она потрепала его по вихрастой макушке. Ведьмак выпрямился — Илиннинель одной рукой придерживала сына и снова смотрела на чужака прямо и серьезно. — Ты сказал, что мы не вылечим, — ведьмак кивнул, — а ты — вылечишь? Есть шанс? — Есть. Женщина сжала бледные губы в тонкую полоску. Мальчик переводил сонный взгляд с одного взрослого на другого. — Мам, — слегка дернул он ее за рукав, — мам, мне не нравится болеть. Что надо сделать, чтобы прошло? — Пойти со мной, малыш, — ведьмак ребячески ему подмигнул. Он сам был молод и упивался свободой, тем, что выжил, пережил сначала Испытание Травами, потом — тренировки, потом — поиск чародеями ошибки. Он был безумно счастлив избежать участи десятков ведьмачат, похороненных в окрестностях замка Стигга, он молился на счастливую звезду, которая помогла ему убедить своих создателей, что он нормален. Теперь он мог разгуляться. А если он приведет чародеям еще одного подопытного — они наверняка будут благодарны и щедры. В отличие от своих сбежавших собратьев, которые вынуждены были прятаться по лесам под руководством рыжего полуэльфа из второго поколения, дорога которому, по мнению ведьмака, была ровно в могилу, из которой он вылез сотню лет назад, этот ведьмак считал лояльность благом и всячески помогал чародеям, считавшим его собратьев отработанным материалом и подопытными кроликами. Илиннинель раздумывала какое-то время. — Каков шанс, что он выживет после того, что с вами там делают? О, — так и подмывало ведьмака сказать, — мутации переживают трое-четверо из десяти, последующие эксперименты — дай Мелителе пятеро из всего поколения, не учитывая сбежавших, которых никто не считал. Но он не озвучил свои мысли. — Между гарантированной гибелью и гибелью возможной лучше выбрать второй вариант, Илиннинель. Вы — умная женщина. Ведьмак быстро понял, что разговаривать надо именно с ней — алхимик в доме не главный. Квартеронка долго его рассматривала, рассеянно поглаживая сына по голове. — Поднимайтесь наверх. Нехорошо в путь вечером выступать. — Если вы думаете отравить меня, — осклабился ведьмак, — то, к вашему сожалению, к ядам мы устойчивы. Лицо Илиннинель не дрогнуло. — Я думаю попрощаться со своим единственным сыном, которого вы хотите отнять у меня по воле моего обалдуя-мужа. Идите. Лед в ее голосе истаял, едва ведьмак поднялся на второй этаж, а незадачливый алхимик, причитая, сбежал от ярости жены в свою лабораторию. Ведьмак всю ночь слушал тихий шепот на первом этаже, веря своему слуху и не веря одновременно. — Мам, не расстраивайся. Я обязательно приеду, как выучусь, вот увидишь, — убеждал ее мальчишка. Не приедешь, — думал про себя ведьмак, ворочаясь, — не вернешься никогда. Ты даже не выйдешь за пределы замка, я уверен — мало кто выходит. А и выучишься — какое тебе будет дело до этих людей? Ты их, скорее всего, забудешь. — Мам, он же совсем не страшный, ты видела? Я не боюсь, честно-честно. Мне очень не нравится болеть, а он обещал вылечить меня. Мам, ну не плачь, перестань. Или ты его боишься? — Нет, солнце мое, не боюсь. Я просто очень люблю тебя и не хочу никуда отпускать. Ты еще совсем малыш. — Мам, так я вырасту! Вырасту и буду защищать людей от чудовищ. Это же только ведьмаки могут. И тоже кого-нибудь буду лечить! Защитник, — хмыкнул про себя ведьмак, — ничего ты не понимаешь, мелкий. Тебе будет плевать на людей. Так же, как мне. Ты будешь убивать их так же спокойно, как монстров. Ты станешь Котом, тебе будет плевать, за кого брать деньги. Если вообще выживешь. — Мам, не плачь. Я все равно вернусь. Вот увидишь! — Возвращайся, — едва слышно шепчет женщина, — возвращайся, солнце мое. Даже если ты станешь другим — это ничего не изменит. Все равно ты будешь моим сыном. — Как тебя звать, мелкий? — ведьмак седлал коня, мальчишка топтался рядом. Оторвал от земли взгляд умных не по годам, но затуманенных болезнью глаз. — Койон. — Койон из Повисса, — медленно проговорил ведьмак, будто пробовал на вкус чужое имя, — что ж. Поедем. Уходя, он видел, как Илиннинель без движения сидела на стуле. Будто выпустив руку сына, она разом потеряла опору, рассыпался стержень — и изящное тело больше ничто не держало в вертикальном положении. Ведьмаку не было ее жаль ни капли. Она не была первой матерью, отдавшей ребенка ведьмаку, но была, наверное, первой, которая попросила сына вернуться потом.***
— Пресвятая Мелителе! Лис едва заметно вздрогнула, оторвав взгляд от грязного дерева стойки хозяина таверны. Сам хозяин в немом шоке замер в дверях какого-то подсобного помещения, едва не выронив кружку. В таверне было пусто и тихо. Ни единого человека или нелюдя. Судя по всему, поселение стремительно умирало в глуши. — День добрый, милсдарь, — голос она прикрывала иллюзией, причем довольно качественной и тщательно проработанной. Тембр, звучание, интонацию она отрабатывала около двадцати дней непрерывно, делая голос приятным, чуть рокочущим, располагающим к себе. Могла бы и хрипеть, и лаять, но зачем, если приятно отдаются в чужих ушах спокойные, обволакивающие звуки, слегка тянущие гласные? — Да уж не злой, вестимо, — хозяин во все глаза пялился на высокую и худую фигуру в темно-синей куртке, — неужто ведьмак? — Все верно. — У нас тута вашу братию уж лет десять не видели, — растерянно сказал он. Лис аккуратно приподняла уголки губ. — Едим мы, как обычные люди. — Дело-то ясное, — хозяин прищурился, — а платите как обычные али как мутанты? — Монетами платим, — прохладно отозвалась она, — нету у вас тут работы какой? Хозяин махнул рукой, заглядывая куда-то под стол. Лис рассматривала зал, дожидаясь ответа. Пыльно, пол выметен плохо, пустота и тишина, мебель старая — глушь глушью. — Нету, ведьмак, — наконец, недовольно ответил хозяин, выбравшись из-под стола, — есть только сказки бабские да детские страшилки. Нечего у нас вашему брату делать. — Всякая страшилка имеет под собой основу, — промурлыкала ведьмачка. Хозяин смерил высокую фигуру чужака неприязненным взглядом блеклых голубых глаз. — К Любаве не суйся, ведьмак. Она тебе порасскажет — век распутывать бредни еейные будешь. Двинулась она умом, как дочка ее померла летом. — Я подумаю, — отговорилась она, — что насчет еды и комнаты, хозяин? — Яслав, — представился он, — я тебя предупредил, ведьмак. Нечего у нас ловить, нечего из люда кровные тянуть — нету у нас ничего и не было. Звучало минимум подозрительно. Лис пожала плечами и уселась за стол, не став снимать мечи со спины. Яслав на оружие косился, но не заговаривал больше.***
Ему никогда не нравилось жить в глуши, но чего не сделаешь ради собственной безопасности. Ветер принес незнакомый запах. Он прикрыл глаза, принюхиваясь, слегка улыбнулся. Интересно. Кто-то принес с собой чужой воздух, пахнущий сладкими, но горчащими на корне языка травами, будто жжеными благовониями с островов Скеллиге, лавандой-спокойствием, водой, дымом, солью и пылью дорог, металлом и выделанной кожей, отзвуком другого запаха, истаивающего на коже — резкого, аряного, перечно-гроздичного. Кто-то был женщиной. Нервный серый жеребец скосил глаз на проходящего мимо мужчину, ударил землю копытом, изогнув точеную шею. Он прищурился — переметные сумы обычные, но висит на боку уж очень странный крюк. Толкнул дверь таверны. Взгляд сразу выцепил незнакомую спину в темно-синей куртке. Два меча в ножнах, изящно, женской рукой оплетенных, куртка слегка запылилась, но чистая, на голову натянут капюшон. — Не найдется пива, Яслав? — он шагнул нарочито небрежно, чужак за столом не сдвинулся с места и не повернул головы. Хозяин таверны покосился на неподвижную фигуру за столом и кивнул. Чужак, не оборачиваясь, плавно поднялся, подхватил сумку со скамьи — и бесшумно взошел по лестнице. Мужчина с интересом проводил его взглядом. Экий нелюдимый. — Кто ж это такой, Яслав? — Ты б потише говорил, — буркнул хозяин таверны, наливая пиво в кружку, — слышит-то все, поди. Нелюдь. — Неужто эльф? Яслав тяжело вздохнул, утер красный лоб рукавом. — Ведьмак. Остановился на ночлег да про работу спрашивал. Я ему и говорю — нету у нас ничего, а он стоит и смотрит глазищщами своими звериными, ажно жуть берет, — хозяин таверны передернул плечами, — и улыбается еще так, что не заметишь совсем, улыбается — а глаза неподвижные, зрачки как щелки узкие, животные глаза, истинно говорю. Хотя голос приятнейший, то, говорили, хрипят они все, сипят да шипят, как змеи, а этот котом сытым урчит. — Ведьма-ак, — с интересом протянул мужчина, откинул с лица волнистую черную челку, улыбнулся совсем по-мальчишески, — вот уж не думал. А пахнет-то от него почему-то женщиной, к тому же — молодой. Интересно, почему? — Да никто не думал, — Яслав махнул рукой, — ну и делищщи, брат. Тока война кончилась — уж поналетели вороны на погосты. Мужчина успокаивающе улыбнулся, блестя из-под волнистой челки яркими желто-зелеными глазами. Яслав не обращал на него больше внимания — этот был ему знаком, с конца весны он тут обретался, говорил, война, говорил, не помнит, куда и зачем идет, а работник был справный, сильный. Разрешили ему остаться — и живет себе. С лица видно, что чужак — кожа золотистая, не красная от загара и жара, как у местных, по телу видно — воин, косая сажень в плечах, высок и гибок. Смеялся, сказал, что уж лучше меч на что мирнее сменяет, неохота браться за оружие вновь — только война прошлась косой по всему Северу, снося все на своем пути. Помогал, как мог, волков отогнал — не слышно их и не видно с тех пор, как пришел, одна беда — дочь Любавину задрал кто-то. Мать умом тронулась, все про оборотня твердила, а он обещался, что больше никого не тронут — никого и не задрали с тех пор. Люди уезжали, уезжали и не возвращались — оставшиеся закрывали на это глаза, не хотели признавать, что где-то жизнь лучше, на своей земле жить хотели. Вот и пустело поселение. Лис вслушивалась в чужой голос с какой-то внутренней дрожью. Отдавался он чем-то в груди, чем-то вроде бы знакомым, но мешало что-то, а спуститься вниз было боязно. Страшно было ошибиться. Издалека ветер заносил в комнату через открытое окно привкус звериной шерсти. Острый, тяжелый, живой запах, хищный — от него по телу сама собой быстрее бежала кровь. Ведьмачка тщательно заперла дверь, скрупулезно проверила оружие и эликсиры, запасы трав и мазей. Потянулась, не снимая куртку — телу в легкой броне Котов, ставшей более-менее привычной за лето, было легко и приятно, двигалось все слаженно, подтянуто и пригнано на совесть. Чужой неторопливый голос, доносящийся с первого этажа, задвинул на задний план мысли о том, что надо пойти наперекор словам Яслава и найти Любаву.