Blue Stahli — The Mountain
Чтобы добиться повиновения, Аято давно не приходилось прибегать ни к грубости, ни к излишней жестокости. Он хорошо помнил времена, когда его считали витающим в облаках юнцом, лёгкой добычей для кружащих вокруг Ясиро хищников. Сплетники были правы — Аято любил помечтать, но мечты его занимала в основном власть, и все, кто стоял на его пути, рано или поздно платили: службой ли, морой или жизнью, неважно, Аято не брезговал ничем. И только к самым близким он старался быть мягче. Действительно старался, но у него не всегда получалось. — Брат. — Аяка коснулась его стиснутых в кулак пальцев, улыбнулась, встревоженно заглядывая в глаза. — Снова тяжёлые мысли? Ты ведь обещал, что здесь мы будем только отдыхать. — Постараюсь. — Перед сестрой Аято не любил притворства, и улыбку изображать не стал. — Обещаю, мы хорошо проведём время. — Сюда! — окликнул Итэр. От телепорта он шёл чуть впереди, о чём-то болтая с Паймон, и Аято не мог не замечать, как Аяка то и дело бросает в его сторону влюблённые взгляды. — На Мондштадт стоит взглянуть отсюда. Аяка восхищённо ахнула, когда со скалы открылся вид на город в сердце голубого озера, на мельницы и блестящие шпили, на величественную крылатую статую, протягивающую к небу раскрытые ладони. — Паймон как лучший компаньон для путешествий всем рекомендует первый раз взглянуть на Мондштадт именно отсюда! — сообщила Паймон, надувшись от гордости. Аяка расцвела улыбкой и благодарно приложила руку к груди, а Аято прищурился. Где-то там, в этом городе, Тома родился и провёл свою юность. Где-то там он был сейчас, вторую неделю нежился в чужих объятиях, собирал восхищённые взгляды, пил вино из одуванчиков и рассказывал старым друзьям истории о таинственной Иназуме. По крайней мере, так ему следовало проводить заслуженный отпуск, — но вместе с благодарственными письмами от тех, кто получил подарки от клана Камисато, сам Тома весточки не передал. Конечно, он был последним, чью верность Аято поставил бы под сомнение, но… — Дальше я вас проведу. — Аято вздрогнул, когда Итэр поймал его руку. — Нас встретят на мосту, как здесь принято. Мир на мгновение потемнел — так, будто Аято потерял сознание, — а потом вспыхнул ослепительными красками. Аяка, пошатнувшись, ухватилась за его локоть — ей всегда становилось немного дурно от перемещений. — Голова… кружится… — пробормотала она и вынула веер. — Может, станет легче, если Паймон подует? — тут же всполошилась Паймон, а Итэр поддержал Аяку с другой стороны. — Или принесёт немного воды? — Я в порядке… — слабым голосом заверила Аяка. — Госпожа! — раздался оклик — Тома спешил к ним навстречу. — Аято! Господин! Аяка потянулась к нему, обхватила за шею, и Тома поднял её, весь светясь от радости. Внешне он, казалось, не изменился, только наряд сменил на местный, более простой и открытый, но то, как свободно он двигался, как широко улыбался, как говорил громче обычного, было… нет, не новым. Давно забытым. — Я в порядке. — Аяка уронила голову ему на грудь и прикрыла глаза. — Так рада видеть тебя, Тома… — Вам плохо? — На холм поднимались ещё двое. Господина Дилюка Аято узнал сразу, а второй… Улыбка сама скривила губы, когда Аято протянул руку, и сэр Кэйа с лёгким кивком взял её и вместо того, чтобы пожать, притянул к губам и запечатлел поцелуй над краем перчатки. — Аято, — проворковал он, и его вытянутый зрачок хищно блеснул. — Рад личному знакомству. — Вам нужна помощь? — повторил Дилюк, склонившись к Аяке так низко, словно пытался удостовериться, что она дышит. — Вам требуется лекарь? Заслонившись веером, Аяка становилась всё краснее — и было от чего. Не отнимая руки у Кэйи, Аято смерил младшего Рагнвиндра оценивающим взглядом, отметил Пиро Глаз Бога и стройные бёдра. Неплохо, очень неплохо. — Думаю, моя сестра всего лишь смущена, — усмехнулся он. — И если вы не хотите, чтобы ей стало хуже, постарайтесь соблюдать дистанцию. Дилюк вспыхнул — и стал ещё интереснее. — Я могу идти, — пробормотала Аяка, и Тома послушно поставил её на ноги, привычно оправил наряд и волосы. — Простите, что нарушила этикет, господин Дилюк, сэр Кэйа… — Что вы, — к ней сэр Кэйа почтительно склонился, показал меч в знак уважения, и она, кивнув, продемонстрировала свой. — На время пребывания в Мондштадте можете забыть об условностях. Вы наши гости и друзья. — Может, хватит обмена любезностями? — весело окликнул Итэр, который наблюдал за ними с неослабевающим интересом. — Мы, вообще-то, тоже давно с вами не виделись! — напомнила Паймон — и тут же забилась сэру Кэйе под накидку, а Итэр крепко обнял и их, и Дилюка. — Не говорите, что вы по нам не соскучились! — Соскучились, — хрипло прошептал Дилюк, нежно вороша волосы Итэра, и Аято подумал: если смысл путешествия в этом, в сближении, в дружбе, в том, чтобы скучать по тем, кто остаётся, когда ты уезжаешь, — ему не понять. Не почувствовать на себе. Аяка — да, она бы смогла. И Тома. А он, Аято, не такой человек, чтобы грустить, расставаясь. — Мне не хватало вас здесь, — прошептал Тома и, ступив ближе, робко взял за руку, за самые кончики пальцев, и опустил голову на плечо. — Хорошо, что вы смогли приехать. Я хочу показать вам мой город. Это «мой» прозвучало так по-особенному, так тепло, — и Аято подумал ещё: у него был дом, который он должен был защищать, но дом, по которому он скучал, не был местом. В любой точке Тейвата он чувствовал себя уютно, если рядом были Аяка и Тома. Демонстрировать привязанность никогда не было безопасно. С самого рождения отмеченный золотой печатью высокого происхождения, Аято лучше многих знал: любая слабость будет использована против него. Любовь и ненависть, страх и наслаждение — всё это должно было оставаться за закрытыми дверями, вдали от чужих глаз и ушей. Слухи ходили разные, но слухи без подтверждения были лишь слухами; любые факты превратили бы их в оружие, направленное в самое сердце клана, а такого Аято позволить не мог. На людях он был холоден со своей сестрой и насмешлив с Томой. За закрытыми дверями… там оставалось то, что выносить на люди не следовало. Высокое положение господина Дилюка не вызывало сомнений, однако, сидя рядом со своим любовником, он позволял дразнить и поддевать себя, держать за руку, ухаживать, и Тома наблюдал за ними двоими с мечтательной улыбкой, пока потягивал вино, а Аяка не скрывала любопытства. В силу разницы в возрасте Аято всё ещё считал её наивной; будь у неё кто-то, доверенные ниндзя из Сюмацубан донесли бы ему через пару минут. Но её отношения ни с путешественником, ни с кем иным не заходили дальше приличий. Стоило полагать, что она всего лишь интересовалась местными обычаями. — Мой лорд, — шепнул Тома, склонившись к уху, — ещё вина? — Позволь мне поухаживать за нашим гостем, — протянул Кэйа и поднялся. Он умел себя подать — облегающие штаны натянулись в нужных местах, пока он потягивался, свободная рубаха обрисовала соблазнительные изгибы, и Аято в очередной раз признал его несомненную привлекательность. Этот человек определённо пытался приблизить свою участь, и не было причин ему в этом отказывать. — Я бы хотел сам выбрать. — Подобрав одежды, Аято поднялся и вместе с Кэйей отправился к барной стойке. — Может, бармен исполнит мои особые пожелания? — Какие же? — Кэйа блеснул улыбкой, быстрой, как подсечка в тёмной воде, и Аято позволил ему думать, что клюнул. — Удастся ли мне помочь? — Может быть. — Аято задел его рукавом, улыбнулся в ответ, как бы случайно дотронулся плечом до плеча и… …вспомнил, что он не в Иназуме, потому что посреди таверны, заполненной по случаю вечера, на глазах у простолюдинов и бармена, в нескольких шагах от Аяки и собственного любовника, Кэйа прихватил его за подбородок, повернул к себе и поцеловал. Той секунды, пока Аято, охваченный возмущением, планировал ответный ход, хватило, чтобы Кэйа прижал его к себе за талию, скользнул губами по щеке к шее, прикусил мочку уха и облапал за зад. Аято забыл, как дышать. Через плечо Кэйи на него округлившимися глазами смотрел Тома. Сидящая спиной Аяка, к счастью, что-то живо обсуждала с господином Дилюком, который едва ли уделял происходящему внимание, но почти все остальные, тайно или открыто, наблюдали, и о приватности можно было забыть. — Я перешёл границы? — прошептал Кэйа, не думая разжимать руки; в его голосе звучала издёвка, и Аято разозлился сильнее, чем стоило себе позволять. — Хочешь меня наказать? — Наказать? — усмехнулся Аято и толкнул его в грудь. Прикладывать силу не понадобилось — Кэйа подчинился, отступил, но в его взгляде не было и намёка на почтение или страх, к которым Аято привык, и это разозлило сильнее. — Кто ты такой, чтобы я захотел тебя наказывать? Кэйа растянул губы в оскале, и Аято понял: его ждёт грязная игра. В точности такая, как ему нравится. — Тома, — окликнул Кэйа. Тома легко вскочил на ноги, пошёл к нему, улыбаясь, доверчиво потянулся под его руку. Аято почувствовал укол ревности, сильнее и больнее, чем случалось с ним раньше. — Подойди ко мне. Жест, которым Кэйа притянул Тому к себе, был жестом любовника, не стесняющегося своих чувств, и то, с каким удовольствием Тома позволил ему это, говорило не о попытке задеть Аято или сознательно причинить ему боль. Это тоже было прошлое, забытое на чужой земле, но вернувшееся, стоило ступить на улицы родного города. Таким Тома мог быть все годы, что провёл в клане Камисато. Да, его преданность шла от сердца, а многочисленные сложные правила он освоил с искренним рвением, но насколько тесно ему было в клетке приличий всё это время? Ревность не ушла, но к ней прибавилась боль, которой Аято не хотел, и вина, для которой не было причин. — Смотри, — прошептал Кэйа, стягивая с плеча Томы рубашку; жестокие рубцы, ещё покрытые коркой, не было видно никому, кроме Аято. Выходит, кое-что за закрытыми дверями прятал и Кэйа, но не из скромности, а скорее из уважения к чужим секретам. — Стало интереснее? — Кэйа хорошо заботится обо мне, — проговорил Тома с беззаботной улыбкой; его взгляд, как всегда, полнился любовью, и да, Аято никогда не собирался ограничивать его связи, но сейчас каждое слово жалило больнее кнута. — Хотите посмотреть, господин? Аято спрятал руки в рукава и опустил ресницы. — Разумеется, — проговорил он с той улыбкой, которая заставляла дрожать всю Иназуму. — Очень хочу. И чем скорее, тем лучше, Тома. — Чего же мы тогда ждём? — усмехнулся Кэйа и подхватил Тому под локоть. — Не волнуйся, Дилюк присмотрит за твоей сестрой. Следуя за ними, Аято оглянулся на сестру. Похоже, господин Дилюк смог заинтересовать её своими рассказами о виноделии и городских делах. Вдали от Сюмацубана никто не сможет донести, чем они занимались, но, положа руку на сердце, в глазах господина Дилюка романтическим интересом мог стать разве что сам Аято, сомневаться в его честности не приходилось, а Аяка — и это Аято знал лучше прочих — и сама была смертельно опасна для любого врага. Оставить её здесь было безопаснее, чем в любом месте Иназумы, тем более вскоре должен был вернуться Итэр, а потому Аято решил, что вполне может отлучиться на пару часов. Кэйа придержал ему дверь и пропустил вперёд с лёгким поклоном. — Мы постараемся, чтобы вам не было скучно, господин, — пообещал Тома, всё такой же беззаботный, сияющий улыбкой, слегка навеселе, выпоротый и обласканный рукой другого, и Аято коснулся его щеки, безмолвно говоря, что скучал и что ждёт случая сам о нём позаботиться. Этот Кэйа. Он не понимает, во что ввязался. Один неверный шаг — и Аято уничтожит его, заставит пожалеть обо всех совершённых ошибках. Сотрёт его в порошок, если Томе и его чувствам угрожает хоть крошечная опасность. К сожалению, с тем же рвением Аято не вступился бы за себя — но это его не волновало, ни сейчас, ни прежде. Из всего клана он меньше всего дорожил собой, и в этом была его сила. И, может, оттого ему стало так горько, но он предпочёл сослаться на непривычное послевкусие местного вина.***
— И тогда на острие своего меча я увидела Глаз Бога, — закончила Аяка свой рассказ. Он никогда не казался ей печальным, но Дилюк смотрел на неё с состраданием, и Аяка робко коснулась его пальцев. — Пожалуйста, не стоит огорчаться. Это история со счастливым концом. Глядя на своего брата, я так мечтала стать ему равной, и тогда… Я поняла, что смогу помогать ему. Смогу снять с его плеч часть бремени. — Понимаю. — Господин Дилюк накрыл ладонью её руку, в сравнении такую маленькую, и Аяка почувствовала, как горит лицо, но не отстранилась. Тома много рассказывал ей о Мондштадте, и за время странствий с Итэром она кое-что успела повидать. Разных людей и разные обычаи. В Иназуме прикосновения были почти табу; здесь… здесь это могло значить симпатию или не значить ничего. В любом случае, спроси её господин Дилюк, она ответила бы честно: он из тех, кто умеет к себе расположить. Люди, получившие Пиро Глаз Бога, всегда были её слабостью. Йоимия и Тома, самые близкие её друзья, лучились теплом и согревали одним своим присутствием. То же можно было сказать и о господине Дилюке, но, в отличие от Томы, ласкового и послушного огня, он был огнём бурным и неукротимым, таким же, как яростная метель самой Аяки, и это влекло. — Господин Дилюк, — проговорила Аяка; Итэр не раз просил её быть честной, потому что честность и открытость помогает прокладывать дороги к чужим сердцам. Итэр делал так и сам, и это действительно упрощало многие вещи, которые Аяка до знакомства с ним считала сложными. — Вас не затруднит составить мне компанию в прогулке? Людные места меня утомляют. Думаю, мой брат легко отыщет нас, если я ему понадоблюсь. — Я тоже устал от шума. — Господин Дилюк, не выпуская её руки, поднялся, потянул за собой, и Аяка испытала невыносимое желание коснуться его волос, прижаться к нему сзади, обнять, может быть, попросить о поцелуе. Обо всех тех радостях, которых она никогда не могла себе позволить. — Позвольте показать вам места, где нас никто не потревожит. «Нас никто не потревожит», — мысленно повторила Аяка, вспоминая дневник матери. Мечтая о путешествии в Мондштадт, о том, как сможет вырваться хоть ненадолго из тесных рамок приличий, мать фантазировала о привлекательных незнакомцах, о романтических событиях, которые навсегда останутся приятными воспоминаниями, о всём том, что было невозможно в Иназуме для женщины высокого положения. — Господин Дилюк… — Прошу, — господин Дилюк снял сюртук и укутал её плечи, — оставим формальности. Здесь я ваш друг, и мы не нуждаемся в титулах. Идёмте, я хочу показать вам Мондштадт таким, каким вы не увидите его на фото. — Покажите, — прошептала Аяка и снова поймала его пальцы, огладила бархатную перчатку, — для меня честь считать вас другом, Дилюк. Дилюк крепче сжал её руку, улыбнулся и указал на узкую тёмную аллею. — Как и для меня, Аяка. Её имя звучало так мягко в его устах, будто он мог одним прикосновением растопить её лёд, превратить метель в звенящие ручьи, и ей понравилась эта мысль.***
Страх иглами колол под лопатки, стекал по спине с каплями ледяного пота, пока Тома первым поднимался по тёмной лестнице, ведущей к апартаментам Кэйи. Господин молчал, и его лицо не выражало ничего — верный признак приближающейся грозы. Кэйа тоже молчал, заткнув большие пальцы за ремень штанов; в таком напряжении Тома видел его впервые. Грезя о том дне, когда господин прибудет в Мондштадт, Тома представлял всё не так. Кэйа умел быть предупредительным и обольстительным, как Аято умел быть открытым и весёлым. Почему они оба решили показать свои мрачные, пугающие стороны именно сейчас, Тома не понимал, и это всерьёз тревожило. Если они поссорятся, он обязан будет встать на сторону Аято, но ничто в нём не хотело исхода, при котором придётся выбирать. — Господин, — попытался он разрядить обстановку, но Аято бросил такой взгляд, что Томе захотелось сжаться. Он осёкся и замолк — а потом, как на кинжал, напоролся на взгляд Кэйи, бешеный, недобрый, и сжался ещё сильнее, желая и не смея извиниться. — Тома, что ты хочешь, чтобы мы сделали? — спросил Кэйа и, догнав, втиснулся между ним и Аято, беспардонно оттерев последнего плечом. Глаза господина потемнели от такой дерзости; Кэйа заметил, но не счёл нужным загладить вину. «Он не боится», — изумлённо понял Тома, и это стало откровением. В мире, где он привык жить, не было людей кроме Аяки, которые не боялись бы Аято, — но Кэйа был из другого мира. Из мира, где ценили и уважали не за статус и не за принадлежность к клану, и из этого же мира был сам Тома. Тома, который так и не склонил головы и в сердце остался свободным. — Ну же, скажи, уверен, твой господин сочтёт за удовольствие исполнить любые твои желания. Тома посмотрел на Аято, и тот кивнул с ласковой улыбкой, которая обещала много, много сладкой боли. — Конечно, Тома. — Свяжите меня, — прошептал Тома и, охваченный предвкушением, опустил глаза. — Не позволяйте шевельнуться, не позволяйте отвернуться. Не позволяйте мне издать ни звука. Я хочу только смотреть на вас. Это будет моим подарком и моим наказанием. Если вы позволите. — Как ты захочешь, — мягко проговорил Аято. В замке со скрежетом провернулся ключ, и Кэйа распахнул дверь в холодную тьму своего логова. — Тогда играем до конца, — усмехнулся он, и Тома первым шагнул вперёд, обмирая от предвкушения и страха. Ради такой игры он готов был пожертвовать всем, хотя в сердце надеялся, что жертвовать не придётся.***
С Сидрового озера дул прохладный ветер, но длины тёплого сюртука хватило укутаться до колен, а камни городской стены ещё не остыли после солнечного дня. За спиной мерно поскрипывала мельница, с улиц доносились оклики и смех, и даже сам воздух казался другим, чистым и сладким, таким, что дышалось легче. Подтянув колено к груди, Дилюк сидел рядом, и его молчание не было тягостным. Он молчал как человек, которому хорошо, и Аяка чувствовала себя так же. — Вам ещё не наскучило? — спросил он негромко, когда Аяка поёрзала, устраиваясь удобнее. — Если хотите, я могу отвести вас куда-нибудь ещё. — Я бы могла провести здесь очень много времени. — Аяка с сожалением вздохнула. — Нечасто выпадает случай отдохнуть от своих обязанностей. — Понимаю. Мне тоже. — Помолчав ещё немного, Дилюк осведомился: — Вы не замёрзли? — Крио Глаз Бога позволяет мне не мёрзнуть, хотя многих пугает моя холодная кожа. — Заставив себя улыбнуться, Аяка протянула руку и коснулась щеки Дилюка. — Вы, наверное, заметили. Может, поэтому люди и не желают со мной сближаться. — Глупцы, — прошептал Дилюк и, повернувшись, коснулся губами её пальцев. Аяка захлебнулась воздухом, но не отняла руку — его губы были горячими, и она обмерла от удовольствия. — Вы само изящество. Они не понимают, чего себя лишают. Если бы вы только позволили кому-то узнать вас ближе… — Дилюк… — Аяка потянулась к нему, глядя в его пылающие глаза, ища в них нерешительность, страх или отказ. — Если вы хотите просто быть вежливым, прошу, не нужно. — Я хочу поцеловать вас, — выдохнул Дилюк, и она закрыла глаза и разомкнула губы. Её первый поцелуй был жарким и страстным, и, напомнив себе, что Иназума и соглядатаи Аято в нескольких днях пути отсюда, Аяка взяла руку Дилюка и положила себе на грудь. — Пожалуйста, — сбиваясь, пробормотала она, — давайте забудем о приличиях на эту ночь. Всю свою жизнь я думала, как бы мне жилось, родись я девушкой из обычной семьи. Всю жизнь я мечтала… Стащив зубами перчатку, Дилюк бережно коснулся колена Аяки, сдвинул выше тяжёлый шёлк юбки, сжал бедро. — Сначала скроемся от чужих глаз. Не хочу, чтобы о наших секретах наутро говорил весь город. Он спрыгнул с зубца крепостной стены вниз, на укрытую от ветра площадку, и Аяка соскользнула ему на руки. Сжав в объятиях, Дилюк поцеловал её снова, дольше и крепче, сдёрнул за рукав упавший сюртук, бросил на камни. — Что вам нравится? Пылая от смущения, Аяка уткнулась ему в грудь. — Я никогда… — Ох. — Уложив на сюртук, Дилюк заставил её поднять голову, поцеловал в щёки, в лоб, в дрожащие веки, и эти поцелуи были неожиданно ласковыми и тёплыми. — Тогда позволите мне предложить? — Прошу, — еле слышно повторила Аяка и подняла юбку. — Я могу только полагаться на вас… Дилюк взял её за руки, поцеловал ладони и положил себе на голову. Зарывшись пальцами в его мягкие волосы, Аяка застонала от удовольствия. — Вы можете направлять меня, если захотите, — улыбнулся он прижался губами к её колену, спустился поцелуями по внутренней стороне бедра, коснулся через тонкую ткань, уже пропитавшуюся влагой, раздвинул языком припухшие от возбуждения губы. Аяка задрожала, стиснула его кудри в кулаках и потянула его ближе. — Простите, — спохватилась она тотчас же и попыталась ослабить хватку, но Дилюк оттянул резинку белья, поцеловал низ живота, обвёл языком клитор, и Аяка со стоном вскинула бёдра навстречу и дёрнула Дилюка за волосы. — Простите, я… Но ей было слишком хорошо, и она не могла остановиться.***
— Можешь поднять руки? — спросил Кэйа. Тома показал, что может, и получил в награду поцелуй и нежное поглаживание по щеке. — Всё хорошо? Тома кивнул. Пока Кэйа касался его, обматывая запястья и лодыжки, закрепляя на затылке кляп, проверяя и подтягивая ремни так, чтобы было удобно, тревога отступила, но, стоило Кэйе отстраниться, вернулась вновь. Аято следил молча, стоя у стены, пряча руки в рукавах, и под его неприятно задумчивым взглядом Томе было не по себе. Он не винил себя — господин никогда на него не сердился, — и всё же не мог полностью отдаться удовольствию. — Ты хорошо заботишься о нём, — проговорил Аято, почти не разжимая губ, и Кэйа повернулся к нему, напружиненный, будто вместе со словами ожидал подлого удара в спину. — Но если хочешь получить его целиком, у тебя не получится. — Получить его? — прищурился Кэйа, и в его голосе прорезалась незнакомая злость. — Если думаешь, что человек может быть чьей-то собственностью вне постельных игр, ты ошибаешься. — Слова мондштадтца, — усмехнулся Аято. Он нащупал точку, в которую можно ударить снова, и, Тома видел, не отступится, пока не выведет Кэйю из себя. — Сёгуну ты бы не понравился. — Сёгун мне тоже не нравится. — Кэйа поднялся с кровати, и в комнате сразу закончилось пространство для манёвров. — Как и её молнии. А что насчёт меня, господин Камисато? В своё «господин» он вложил столько презрения, что Тома нервно завозился на кровати. Он не хотел противостояния, ссоры и тем более дуэли. — Тебе стоило бы укоротить язык, — проговорил Аято; он насмехался, но Тома видел, как его лицо становится всё белее от ярости. — И продемонстрировать хоть немного уважения, о котором ты так много лгал. — Любишь смотреть свысока? Тогда тебе должен понравиться вид. — Там, где стоял, Кэйа опустился на колени, и это плавное, невыносимо чувственное движение заставило Тому застонать от возбуждения. Как он и хотел, на него не обратили внимания: Аято расширившимися от жадности глазами смотрел на Кэйю и молчал. — Думаешь, достаточно приказать, чтобы тебя слушался каждый встречный? — Думаю, — тихо сказал Аято и поддел носком ботинка ворот его рубашки, обнажил плечо и с силой надавил каблуком, — что да. — Попробуй меня заставить, — усмехнулся Кэйа, обхватив ладонями его щиколотку, и впился зубами в лодыжку. Тома похолодел — господин никогда не позволял трогать свои ноги. Даже от массажа стоп, который так любила Аяка, он всегда отказывался. Он будет в бешенстве, он… Вздрогнув всем телом, Аято тихо вскрикнул, но, к удивлению Томы, это не был крик боли или гнева. Это был крик удовольствия, и всё внутри вскипело от него. Крепко держа, Кэйа укусил его ещё раз, выше, и ещё, почти под коленом, а потом толкнул Аято к стене и поднялся на коленях, расстегнул пуговицы на его брюках. — Единственный, кто тебе принадлежит — ты сам, — проговорил он тихо, — и в твоей власти быть или не быть дерьмом для тех, кто тобой дорожит. — Тома, — хрипло позвал Аято и закинул ногу Кэйе на плечо, — кивни, если я ценю тебя недостаточно. Тома яростно замотал головой — хотя бы это он мог. — Люди могут решать за себя сами, правда? — прошептал Аято и за серьгу потянул Кэйю ближе. — Не всегда мудро, но тем и ценны собственные решения. — И что же решил ты? — с искушающей улыбкой спросил Кэйа. Его губы почти касались затвердевшего члена Аято — но только почти. — Кто из нас заслужил наказания? Тома обмер, ожидая слов господина. Ему понравился бы любой исход, исключающий конфликты, но, если быть честным до конца… Прикрыв глаза, позволяя Кэйе ласкать и растирать своё бедро, Аято теребил длинную серьгу и молчал. — Тот, кто превыше всего ценит преданность и всё же напрасно сомневался в ней, — наконец, проговорил он и глубоко вздохнул, опуская глаза. — Я. — Тогда обещай мне подчиняться. — Тон Кэйи был мягким — уговоры, не приказы. — И делать всё, что я говорю, если не захочешь остановиться раньше. Не моргая, Тома смотрел господину в лицо, но всё же не поверил, когда он кивнул. — Хорошо, — прошептал Аято и сполз по стене на пол. Всё, что Томе осталось, — лицо господина, выхваченное из мрака комнаты проникающим в окно лунным светом. Пришлось приподняться, чтобы видеть хоть немного больше — вздрагивающие колени у Кэйи на плечах и пальцы, впивающиеся в тёмные волосы. — Архонты, как хорошо… Он вскрикнул, захлебнулся стоном, закусил губу, и Кэйа, выпрямившись, легко поднял его и переложил на край кровати, всё так же держа его ноги на плечах. Разметавшись поверх одеял, Аято закинул голову, посмотрел Томе в глаза, и от этого виноватого и печального взгляда стало не по себе. — Прости, что сомневался в тебе, — прошептал Аято и опустил ресницы. Тома хотел бы сказать ему, что господин ни в чём не может быть виноват, что Тома всегда и во всём ему доверяет, что никогда бы не подумал дурного, но Кэйа, с влажным звуком выпустив изо рта член Аято, напомнил: — Я не разрешал говорить, — и Аято кивнул, скомкав в пальцах одеяло. Его покорность, незнакомая, пронизанная раскаянием, ранила сильнее любой пытки, и Тома мог только смотреть на него — и на то, как Кэйа медленно, с наслаждением отсасывает ему, помогая себе рукой. …но, если быть до конца честным, сильнее всего Тома хотел однажды увидеть, как его господина берёт кто-то другой.***
Сидеть у Дилюка на коленях было ещё приятнее, чем рядом, и хотя бы на эту ночь Аяка не хотела отказывать себе в удовольствии. В любых отношениях её пугала необходимость искать темы для романтических разговоров, в которых она, в отличие от деловых, ничего не понимала. Но Дилюк не пытался ни разговорить её, ни поставить в неловкое положение неуместными вопросами. Откинувшись на стену, в тонкой рубашке, накинутой на плечи, он смотрел в небо, и в его огромных, нездешних глазах Аяка видела пламя и холодные звёзды. — Отдохните, — единственное, что Дилюк сказал парой минут позже, и теплее укутал её в свой сюртук. Сдавшись, Аяка склонила голову ему на плечо и вздрогнула — Дилюк тяжело опустил ладонь ей на затылок, снял тугую заколку с волос, пропустил их между пальцами. — Скажите, если вам захочется заняться чем-нибудь ещё. Аяка прикрыла глаза, обещая, что ещё несколько минут — и она возьмёт себя в руки, но Дилюк продолжал гладить её по волосам и касаться губами макушки, и в его объятиях, впервые так близко к едва знакомому мужчине, она не испытывала ни смущения, ни страха. — Я… подумаю, — пообещала она, слушая лёгкое дыхание Дилюка и шёпот нежного ветра. — Мне так много хочется попробовать… Но, переполненная незнакомыми ощущениями и волнениями, она сама не заметила, как задремала.***
The Tech Thieves — Fake
Годы рядом с господином подарили Томе бесценный опыт наблюдения — а Тома был наблюдателен от природы. Ребёнком он мог часами прятаться в укромном месте, изучая привычки животных и птиц, и так же, оказавшись в клане Камисато, он исподволь следил за молодым господином и его пристрастиями. Внешне холодно-вежливый, Аято был не тем человеком, к которому легко найти подход, хотя теперь, годы спустя, Томе казалось, что его господин для всех вокруг как открытая книга, и его желания очевидны не менее, чем приказы. Это убеждение тоже было частью мира, который Кэйа разрушал у него на глазах. Сложные узлы с воздушными петлями и изящная вышивка, которых Тома всегда касался с благоговением верующего, не вызывали у Кэйи ни малейшего уважения, они были лишь препятствием на пути к наслаждению и ничем больше. Делало ли это больно? Да — а Томе нравились все грани боли. — Если думаешь, что я заставлю тебя умолять, — ошибаешься, — прошептал Кэйа, с силой дёрнув шнуровку фрака, и Аято выгнулся под его рукой, требуя больше. Он никогда не стеснялся требовать, как человек высокого положения и как красивый мужчина, и Кэйю заводила эта черта, Тома видел по лицу и по той нарочитой грубости, с какой он превращал сложный, идеально подогнанный наряд Аято в нечто совершенно непотребное. — Я не стану тебя слушать. Право голоса здесь есть только у одного. Он вскинул голову, и Тома похолодел под его взглядом. — Только Тома может попросить меня остановиться, — прошептал Кэйа и рванул в стороны расшитые отвороты. Со стуком прокатилась по полу драгоценная пуговица; затаив дыхание, Тома смотрел, как Аято хрипит и стонет, толкаясь членом Кэйе в бедро, пока Кэйа сдирает с него одежду, не щадя мастерскую работу иназумских швей. Нижнюю, самую тонкую рубашку, просвечивающую на острых плечах и затвердевших сосках, Кэйа потянул зубами на груди, несколько раз с силой дёрнул, и Аято охнул, сладко приоткрыв губы, обхватил Кэйю бёдрами, когда ткань всё-таки поддалась, и зияющая прореха обнажила татуировку. — Согласен? — прошептал Кэйа, крепко взяв Аято за подбородок, и Тома подумал: если отказаться сейчас, он остановится, какими бы ни были правила его новой игры. Остановится, потому что ненавидит насилие так же сильно, как сам Тома, видевший его за свою жизнь больше, чем хотелось бы. Но Аято кивнул с улыбкой столь обольстительной, что Томе стало больно от возбуждения — и такую боль он ждал больше любой другой. Довольный таким ответом, Кэйа снова соскользнул на пол, стащил с Аято брюки и, Тома был уверен, на них наступил, пока вынимал из ящика верёвки. …не верёвки. Красные шнуры, которыми Тома совсем перестал пользоваться, пока гостил в Мондштадте. — Я позабочусь о ногах, — проговорил Кэйа, — о руках позаботься сам. Пожав плечами, Аято потянулся к Томе, ухватился за его скрещенные лодыжки. Весь его вид говорил «давай, удиви меня, я начинаю скучать», но за этой маской Тома видел живой интерес. Чувствовал ли его Кэйа? Вероятно, да, потому что уловки Аято его не смущали. Пока Кэйа затягивал узлы на щиколотке, Аято второй ногой провёл по его бедру, коснулся ступнёй оттянувшего штаны члена, прижал его, играя, — но Кэйа быстро напомнил о своих правилах. Аято свистяще выдохнул сквозь зубы, оказавшись стреноженным, и сразу заставил себя обмякнуть на постели, но по напряжению, на миг сковавшему всё его тело, Тома понял, что он боится, пусть и уверен в своей силе. Передать контроль — невозможно для господина Камисато. И всё же… «Это для тебя и ради тебя», — сказал взгляд Аято, манящий, как ледяное озеро в разгар летнего дня, очаровывающий, и Тома потерялся в нём — но морок рассеялся в тот же миг. Вцепившись в ремни на его ногах, Аято задушенно вскрикнул, и его лицо исказило страдание. Подчиняясь выработанному годами службы рефлексу, Тома вскинул голову, ища опасность — и увидел над витками шнуров наливающийся синевой укус, и как Кэйа примеривается укусить рядом. — Сейчас ты никому не служишь, — усмехнулся он, взглянув Томе в лицо, и наотмашь ударил Аято по бедру, а потом снова сжал зубы чуть выше щиколотки. — Это он служит тебе. «Невозможно», — было первой мыслью, а потом… …Тома вспомнил время, когда и не помышлял ни о какой службе. Когда его вели только собственные желания. У него не было высокой цели, и он никого не хотел защищать. Обратили бы боги внимание на такого человека? Вероятно, нет, но… Удерживая Аято за шнур на щиколотках, Кэйа рывком поднял его ноги, ударил ладонью по икрам, с силой вдавил ногти в бедро, ударил снова, и хлёсткие звуки эхом отбились от холодных стен, вопреки местным традициям, лишённых всяких украшений. От каждого удара Тома вздрагивал, но сладкое, забытое чувство неповиновения поднималось в нём всё выше, как в легендах о Барбатосе вновь и вновь поднимались против жестоких аристократов мятежники, готовые жертвовать собой ради справедливости. — И он в твоей власти, — добавил Кэйа; судя по тону, эта фраза доставила ему даже больше удовольствия, чем то, как Аято извивался в его хватке, то ли стараясь освободиться, то ли желая ещё. — В моей — только немного его приструнить. — Тома, — прошептал Аято, закинув голову; его шелковистые волосы растрепались, рубашка задралась, рёбра раздавались с каждым вздохом, и выглядеть настолько растерзанным ему до отвращения шло. — Молчать, — приказал Кэйа и ударил его по ягодице, но Аято продолжил: — Тома, я никогда не хотел, чтобы ты зависел от меня. — Молчать! — Кэйа повторил громче, и удар был сильнее, но задрожал от него только Тома. — Я оставил тебя рядом с собой, потому что ты помнишь ветер свободы. Потому что ты сам знаешь, что верно, а что нет. — Слушайся меня, — прорычал Кэйа, и от того, как он впился зубами Аято в лодыжку и дёрнул головой, Томе стало не по себе. Но Аято только осёкся на мгновение, продолжая смотреть Томе в глаза, так прямо и настойчиво, как не смотрел, пожалуй, ни разу за последние десять лет. — Потому что ты не станешь слепо идти за мной. Потому что, — Аято дёрнулся от ещё одного укуса и извернулся, толкнув Кэйю пяткой в челюсть, так унизительно, как умел только он, — если я оступлюсь, ты не станешь молчать. Потрясённый, Тома замотал головой, но Аято не остановился. — Потому что, — прошептал он, — ты защитишь от меня мой клан, если потребуется. Только тебе я могу доверять. И я, — он выдохнул, отпустил, обмяк на постели, и Тома только теперь почувствовал, как занемела кожа там, где он сжимал пальцы, — не имел права в тебе сомневаться. — Тома? — встревоженно окликнул Кэйа. Зажмурившись, Тома поднял связанные руки и закрыл ими лицо. — Хватит. — В голосе Аято прорезался металл. — Развяжи его, немедленно! Но Кэйа уже расстёгивал ремешок кляпа, шепча что-то успокаивающее, чего Тома не мог разобрать. Едва ему освободили руки, он слепо потянулся вперёд, не в силах открыть глаза, и Аято скользнул ему под бок, крепко обнял за талию, а Кэйа обхватил за плечи, позволяя уткнуться себе в грудь. — Это всего лишь игра, — виновато проговорил Аято, целуя его в ухо, — ты ведь не думаешь, что я хоть минуту считал тебя слугой, а не равным себе? Тома, Тома… Кэйа что-то прошипел в ответ. Дальше Тома не смог разобрать ни слова. Вцепившись в них обоих, он сдался и дал волю слезам. Никогда ещё плакать не было так больно — и так освобождающе.***
— Простите, Аяка, — шептал Дилюк; его пальцы были ловкими и ласковыми, и Аяка кусала ворот его рубашки, чтобы не стонать слишком громко. — В этом городе тысяча пуховых перин, а вам приходится ютиться на камнях. — С вами эти камни мягче любого пуха, — отозвалась Аяка и подставила губы под поцелуй, а после робко протянула руку и, сглотнув, заставила себя коснуться откровеннее. Дилюк прерывисто вздохнул, потёрся о её руку. Даже через ткань Аяка чувствовала, как он возбуждён, и всё же он не попытался уговаривать её на нечто… большее? Нет, то, что было между ними, уже стоило назвать чем-то большим. И если Дилюк мог доставить ей столько удовольствия руками и языком, то и она могла. И хотела. — Пожалуйста, — несмело попросила она, — помогите мне, я… Не отстраняя её, Дилюк расстегнул штаны, и Аяка, округлив глаза, уставилась на его член. — Святой Барбатос, — на выдохе засмеялся Дилюк, — надеюсь, я вас не испугал. — Я… нет, — замотала головой Аяка и тоже засмеялась, а потом поцеловала его и смелее обхватила пальцами крепкий ствол, осторожно двинула рукой. Вскинув бёдра, Дилюк застонал ей в рот, его ресницы задрожали, и лицо стало таким беззащитным и нежным, что страх исчез, едва появившись. — Скажите, если я что-то сделаю не так или смогу лучше. Я никогда не пробовала… Прозрачная капля на головке оказалась почти безвкусной. Аяка слизнула её, аккуратно обвела языком уздечку, крепче обхватила ствол ладонями, стараясь забрать его в рот, как на картинках из книг, но у неё не получилось. — Аяка, прошу, — сбиваясь, пробормотал Дилюк и сдвинул одну её руку ниже, к мошонке, — мне не нужно много… Обхватив пальцы Аяки, он задвигал её рукой вверх-вниз, торопливо и жёстко, и Аяка нетерпеливо открыла рот снова, когда брызнуло семя. Резкий и непривычный, вкус всё же оказался не отталкивающим. — Спасибо… — выдохнул Дилюк и притянул её к себе, поцеловал в губы, в щёки, в кончик носа. — Вам понравилось?.. — Думаете, я мог солгать? — Он большим пальцем стёр с её щеки светлую каплю, и Аяка, перехватив его запястье, слизнула и её. — У вас есть доказательства. Неловко хихикнув, Аяка снова свернулась у него под боком. — С вами так хорошо, — призналась она и снова потянулась целоваться. Небо начинало светлеть, а значит, волшебная ночь близилась к концу. Но для того, чтобы получить больше, ещё оставалось время, и Аяка не собиралась упускать шанс.***
Первые два бокала вина Тома выпил залпом, как воду. Голова стала лёгкой, ушла дрожь в руках, и Кэйа наполнил бокал в третий раз, уже доверяя Томе держать его самому, а потом сделал пару больших глотков из бутылки и прижал ладонь к губам, с облегчением выдыхая. — Я в порядке, — успокоил Тома, но звучало жалко. Полулёжа рядом, Аято неторопливо тянул вино из чайной чашки, и всё в той же раздодранной рубашке, с темнеющими на ногах синяками от укусов и следами от шнура, держался так, будто почтил своим присутствием королевский приём. — Господин, если я огорчил вас, или вам что-то не понравилось… Аято бросил на него единственный взгляд из-под ресниц и усмехнулся, и этого хватило, чтобы Тома замолчал. — Я проделал путь сюда не для того, чтобы спать в своей постели, — мягко проговорил Аято и откинулся на спинку кровати. Рубашка приподнялась, обнажая полувставший член и нижний край татуировки — волну и плывущие в пене лепестки, — и Тома поспешил допить своё вино. — Вероятно, каждый из нас готов продолжать? Стиснув горлышко бутылки, Кэйа прищурился. — Новые правила? — уточнил он. Тома увидел, как напряглись его плечи, и поспешно перевёл взгляд на Аято. В воздухе снова запахло грозой, а грозы хотелось меньше всего. К облегчению Томы, Аято зашёлся смехом. Он редко смеялся так искренне, и это был хороший знак. — На моей родине хватает правил. Я приехал от них отдохнуть. Он протянул руку, и Кэйа взял её, как при первой встрече, прижал к губам. Аято потянул его к себе на постель, откинулся Томе на грудь. — Закончи то, что начал, — прошептал он, обхватив Кэйю ногами, и через голову стянул рубашку. — И, надеюсь, после ты найдёшь, во что мне переодеться. — У меня есть пара изящных вещиц, — ухмыльнулся Кэйа, подхватив его за бёдра. Держа Аято в объятиях, Тома заворожённо смотрел, как Кэйа шепчет заклинание, как входит быстрыми, сильными толчками, как его волосы падают Аято на грудь, скользят ниже, лаская изящные линии камелий на коже. — Не оставайся в стороне, — промурлыкал Аято и притянул руку Томы к своему члену, заставил прижать его к животу, стиснуть под головкой. — Думаешь, я не скучал? Растроганный, Тома склонился к его губам, — а стоило отстраниться, Кэйа притянул его к себе, толкнулся языком в рот, сладко застонал, когда Аято впился ногтями ему в плечо. — Нельзя? — усмехнулся Кэйа, но уже без попытки задеть, и если бы он знал, как преображает его такая улыбка. — Мне плохо видно, — фыркнул Аято и легонько толкнул Тому, заставляя повернуть голову. — Вот так лучше. — В Иназуме есть кто-нибудь более невыносимый, чем твой господин? — усмехнулся Кэйа, глядя Томе в глаза, и Тома невольно прыснул. — Мой господин — достойнейший из достойных, — важно проговорил он, и, склонившись к самому уху Кэйи, громко прошептал: — Думаю, нет. — Проверишь сам, когда нанесёшь ответный визит, — коварно прошептал Аято и, судя по долгому стону Кэйи, сжал его член внутри. — Сам знаешь, нельзя доверять слухам. — Если это приглашение, — Кэйа подцепил Аято под подбородок, глубоко поцеловал, и Томе в кулак брызнуло, — не думай, что я откажусь. — Не отказывайся, — простонал Аято, прикрыв глаза, — Иназума — красивейшая страна. — Ты уже видел самое красивое, что там есть, — улыбнулся Тома, и Аято польщённо улыбнулся, тяжело дыша у него на коленях. — Но, если приедешь, я покажу тебе Великую Сакуру.***
Держа гэта в руках, чтобы не шуметь, Аяка поднялась по деревянной лестнице, вслед за Дилюком вошла в жарко натопленные комнаты, сняла латный нагрудник, стянула платье — и только тогда поняла, что её бельё осталось где-то на крепостной стене. — Аяка, — проговорил Дилюк и заключил её в объятия, поцеловал в губы, в шею. Застонав, Аяка стащила с него жилет, расстегнула рубашку, торопливо обняла, потянулась к застёжкам штанов. — Чего вы хотите теперь? Держась за его ремень, Аяка серьёзно задумалась. Были вещи, которые она делать по разным причинам опасалась; были также вещи, которые она не собиралась делать с мужчиной, и те, что ей не хотелось бы делать вовсе ни с кем. — Хочу ласкать вас, пока вы ласкаете меня, — наконец, решилась она, — хочу снова увидеть ваше лицо, когда вам хорошо, вы становитесь необыкновенно красивым в такие моменты, и… Дилюк подхватил её на руки, внёс в спальню, уложил на кровать, сел рядом. — Всё, что угодно, — горячо пообещал он, — и здесь можете себя не сдерживать, нас никто не услышит. Бережно сняв белые носочки, последнее, что на ней оставалось, он коснулся губами её колен, спустился поцелуями по внутренней стороне бедра, провёл языком по вновь повлажневшим, чувствительным губам и с неохотой оторвался, чтобы раздеться. — Вот так, — пробормотал он, подложив Аяке под голову и поясницу по подушке, и аккуратно развернулся, встал на колени, стараясь не задеть волосы. Аяка с любопытством уставилась на него, обхватила обеими руками твердеющий член, провела языком по всей длине. Так оказалось удобнее; она тронула языком мошонку и вздрогнула, когда Дилюк застонал. — Приятно, — успокоил он с усмешкой и склонился над ней, опёрся на локти. Для него так тоже было проще; позволяя ему проникать языком глубже и ласкать откровеннее, Аяка нетерпеливо сжала его ягодицу, задвигала рукой, стараясь помогать себе языком. Едва ли у неё получалось хорошо, но член Дилюка в её руках становился всё твёрже и больше, значит, было достаточно? Она уже приблизилась к грани наслаждения, когда Дилюк вскрикнул, и ей на грудь брызнуло семя. Довольная собой, Аяка шире развела бёдра, прося ещё немного ласки — и в этот раз удовольствия было больше. — Как себя чувствуете? — спросил Дилюк, тяжело опустившись рядом, и устроил голову у неё на бедре. — Думаю, — серьёзно сказала Аяка, — искусство плотской любви, как и любое из искусств, постигается в тренировках. Секунду Дилюк смотрел на неё расширившимися глазами, а потом рассмеялся. — Вы правы, — проговорил он, качая головой, — и вы быстро делаете успехи. Намного быстрее, чем я когда-то. Засмущавшаяся и польщённая, Аяка вместо веера прикрыла лицо краешком одеяла. — Я постараюсь не подвести вас как наставника, — пообещала она.***
Почти одного роста и схожего сложения, Аято был худее Кэйи, но всё же облегающие белые штаны сидели на нём вызывающе. Пройдись он в таком виде по Иназуме, слухи кипели бы ещё год, — но здесь он мог позволить себе больше и получал от этого удовольствие. Приталенную рубашку с глубоким вырезом и узкий корсет он надел с одобрительным «м-м-м», и Кэйа затянул сзади шнуровку, а потом, не сдержавшись, прижался губами к его затылку под волосами. — Готов поспорить, сестра тебя не узнает. — Боюсь, она способна узнать меня в чём угодно, — польщённо рассмеялся Аято и склонил голову к плечу, рассматривая себя в зеркале. Ему нравилось, Тома видел по взгляду. — Кажется, я начинаю понимать, что вы находите в такой одежде. — Меньше одежды — больше времени для любви, — рассмеялся Кэйа и повернулся к Томе спиной. — Мы ведь в городе романтиков. — И ты никогда не даёшь об этом забыть, — тепло улыбнулся Тома, в свою очередь помогая Кэйе застегнуть крючки. — Как думаешь, Дилюк и Аяка нас дождутся? — Думаю, они нашли способ провести время интереснее, чем торчать в таверне, — пожал плечами Кэйа. — Дилюк отлично знает Мондштадт, а по ночам здесь очень красиво. Есть чем заинтересовать юную девушку. — Я бы предпочёл проверить, — суховато сказал Аято, и Тома со вздохом натянул штаны. Дилюку он доверял, как и Кэйе, и был уверен, что с любым из них госпожа будет в безопасности, но, если с ней что-то случится, ни он, ни Аято себе не простят.***
— На крепостной стене? — переспросил Дилюк и задумался. Натянув юбку на колени, Аяка печально вздохнула. — Думаю, мы не успеем туда вернуться, чтобы поискать. — Пожалуй, — согласилась Аяка и снова покраснела. — Если вы не возражаете, я предложу вам небольшой подарок. — Дилюк открыл один из комодов, перебрал несколько изящных шёлковых мешочков и, выбрав один, протянул Аяке. — Думаю, размер будет чуть больше, но вы в любом случае сможете не сдерживать движения. Растянув плетёные завязки, Аяка вытащила комочек воздушного кружева и встряхнула, чтобы расправить. Это были трусики, полупрозрачные, с узором из снежинок спереди и узкой полоской сзади. — Это… ваши? — спросила Аяка, высоко подняв брови. — …можно сказать и так, — пробормотал Дилюк, смущённо потирая нос, и его щёки порозовели. — Не волнуйтесь, они совершенно новые, я ни разу их не надевал. — Жаль, — искренне вздохнула Аяка и незамедлительно воспользовалась подарком. Фасон показался ей непривычным, но, как ни странно, довольно удобным. — Я могла бы увезти отсюда ещё одно приятное воспоминание. Глядя на неё, Дилюк восхищённо улыбнулся и поцеловал её руку. — Пожалуйста, приезжайте ещё, — с чувством проговорил он, — я буду ждать новой встречи. Если сможете, хотя бы напишите мне. — Я постараюсь, — пообещала Аяка, и всё оставшееся время они предпочли потратить на поцелуи.***
Как и договаривались, Итэр ждал в таверне с первыми лучами солнца. Судя по запылённой накидке и напряжённому зеванию, он всю ночь занимался чьими-то поручениями, а судя по аппетиту Паймон и паре пустых тарелок, ел в последний раз ещё в Иназуме. — Стоит отвернуться — и путешественник уже подвергает своё здоровье опасности, а себя — невыносимым перегрузкам! — Кэйа поцокал языком и беспардонно развалился на соседнем стуле. — Я оставлю в Гильдии поручение на сто тысяч моры и арендую твои услуги на два дня, которые тебе придётся провести в постели, питаясь пять раз в день. — Правда?! — оживилась Паймон. — Готов взяться за двести, — устало отшутился Итэр. — Тысяч? — картинно всплеснул руками Кэйа. — Нет, просто за двести. — Итэр засмеялся. — У меня больше нет, но я готов отдать тебе всё, если питание будет хотя бы двухразовым. — Приезжай. — Кэйа поиграл бровями. — Ради такого важного дела Джинн отпустит меня со службы. — Плачу ещё двести, если она и себе возьмёт выходной. — Они всегда такие? — улыбнулся Аято, наблюдая за ними. Он не стал садиться, посматривал по сторонам, и Тома, понимая его нервозность, остался рядом. Впрочем, для беспокойства не было причин — Аяка в сопровождении Дилюка появилась парой минут позже. — Неужели мы уже должны уезжать? — вздохнула она и приткнулась к плечу брата. — Время за новыми впечатлениями летит так быстро… — Мы вернёмся сюда ещё, — пообещал Аято, покровительственно обнимая её. — Я тоже хотел бы поближе познакомиться с культурой Мондштадта. Кэйа ограничился саркастическим взглядом, а Дилюк серьёзно сказал: — За сутки всего не увидеть, мы с удовольствием составим вам компанию, когда бы вы ни решили приехать, — и с уважением поклонился. — Пора, — вздохнул Итэр и, с неохотой поднявшись, потянулся. — Простите, дела не ждут. И всё же Кэйа и Дилюк задержали его на пару минут, чтобы крепко обнять на прощание. — Пора, — согласился Аято, и они с Аякой первыми вышли из таверны. Тома привычно сделал шаг за ними и вздрогнул — Кэйа удержал его за руку. — Возвращайся, когда захочешь, — прошептал он, и Тома порывисто обнял его, а второй рукой притянул к себе Дилюка и Итэра, уткнулся в них, позволяя себе насладиться последним на этот раз беззаботным мгновением. — Мы всегда будем тебе рады. — Наш дом — твой дом, — добавил Дилюк и, строго посмотрев на Итэра, уточнил: — Тебя это тоже касается. Встречали здесь на мосту, а провожали в тавернах, поэтому до городских ворот шли в грустноватом молчании. Тома скучал по госпоже и Аято, но и здесь, в родном городе, оставалась часть его сердца. Аято был привычно задумчив, может, вспоминал, какие ему предстоят дела по возвращении, а госпожа сонно вздыхала, вероятно, прогулка в компании Дилюка выдалась насыщенной. Даже Паймон, обычно, в отличие от Итэра, многословная, приуныла с остальными за компанию. — Что это там? — встрепенулась она только у городских ворот, где зевали стражники. — Песня? Не помню такой! Ты слышишь? — Шестипалый Хосе. — Прикрыв ладонью глаза от утреннего солнца, Итэр закинул голову, всмотрелся в фигуру между каменных зубцов. — Местный бард. Может, ищет вдохновение? — Вот это находка, вот это удача, — неслось с высоты немузыкальное пение, перемежаемое сиплым кашлем, — тут чьи-то трусы небывалой красы! Какой же счастливый любовник забыл их… кхе-кхе… забыл их после ночи любви… страсти? Может быть, страсти?.. Вспыхнув, Аяка отвернулась и спрятала лицо за веером. — Давайте поспешим, — пробормотала она. Бард наверху размахивал чем-то белым, может, и правда потерянным исподним, но слишком уж оно было велико для местных фасонов. — Низкопробная поэзия, — согласился Аято и, обняв за плечи, увлёк её вперёд, за Итэром. — Никому не позволю оскорблять тонкий слух моей маленькой сестрёнки. Налетевший ветер принёс с полей сладкие запахи цветов — и высоко взметнул юбку идущей рядом с братом Аяки. В это мгновение Тома всё понял — и растроганно улыбнулся. Его госпожа… Уже такая взрослая! — Тома! — недовольно окликнул Аято, и Тома поспешил за ним с виноватым: — Иду, господин! Пьяный бард размахивал им вслед своей удачной находкой со стены, защищающей город свободы от лишних правил, и Тома с удовольствием послушал бы его сочинения ещё, но… Кое-чего старшим братьям не следует знать о своих младших сёстрах — для их же собственного спокойствия.10 марта—5 апреля 2022