Шей

Когда она родилась, на дворе стоял месяц дракона, в небе была полная Луна, а сакура была в самом своём расцвете. Поистине восхитительное сочетание для шиноби из клана Инузука. Мать рассказывала, как радостно горели в тот день глаза у всех соклановцев — что у людей, что у их звериных помощников. Волчья кровь пела каждом из них, дурманила голову, инстинктивно заставляла радоваться произошедшему — в такое удачное время появилась еще одна дочь великой стаи. Истинное дитя своих родителей — главы клана и её мужа, безоговорочных предводителей их большой человеческой семьи и всеобщего волчьего когорта. Для благословенной пары — благословенный ребёнок. Но радость людей была ровно до того момента, когда новорождённый волчонок открыл свои глаза, в которых вместо привычного всем звериного, узкого зрачка влажно блестел черный, по-оленьи круглый, говоривший о том, что сильной клановой крови в девочке было с горсть. Её назвали Ханой — в честь свежих и пышных цветущих деревьев, заполонивших весенние улицы родной деревни, изменив традиции записывать имя наследника звериной особенностью, как клан изменил обычаю встречать рождение ребёнка словами восхваления, вместо этого наполнив свою обитель горьким ропотом. Ныне слушая сердитый рокот материнского голоса, Хана с содроганием представляла себе, какую кару понёс тот первый смельчак, который заикнулся о паршивости первенца своей предводительницы. Девочка до сих искала в лицах и телах своих соклановцев следы адской бойни, но время, медицинские техники и постоянные миссии, щедро добавляющие новые шрамы, предали забвению личности несогласных. Цуме не распространялась, кто это был конкретно, хоть рассказ о сём эпизоде никогда и не проходил без рычащих злых нот. И не стремилась изжить кого бы то ни было из стаи. Возможно, она сделала это задолго до того, как дочь впервые осознала себя. Но Хана не сомневалась в свирепости и кровожадности своей родительницы, которая была в своём праве и при своей силе даже после только что перенесенных родов. Мать давно не вспоминала об этой ситуации. Но бабки подзаборные (читай старейшины клана), как их в бытность свою называл отец, решили в очередной раз покопаться в прошлом посредством перемывания косточек всех кого ни попадя и заикнулись об этом происшествии. Гревший уши рядом с ними Киба живо заинтересовался этим всем и пошёл за ответом прямо к конкретному участнику. Цумэ материлась, рычала и проклинала тётушек как могла, пока Хана украдкой улыбалась из-за материной эмоциональности, но та в итоге смирилась с неизбежным и уселась рассказывать обо всём сыну. Говорили они долго. Хана, освежив в памяти эту историю, ушла на полуночную прогулку с задумчивой головой, решив снова поиграть в угадайку и забить на тренировку. В прохладной, спокойной вечерней обстановке, пока Хаимару прыгали по буеракам где-то впереди, мечталось отлично. Когда Хана очнулась от своих мыслей, они со стаей были уже довольно далеко от стен Конохи и даже не в пределах клановой земли — докоптили до самой реки. Расслабленность схлынула, уступив место неврозу и собранности — за подобные блуждания мать вполне могла и уши намылить. Хана генин, Хане тринадцать, и это накладывало свой вес. Пообещала — явись, до оговорённого времени явись, имей своим словам цену. Не принято какую бы то ни было клятву нарушать, собрался что изменить — будь добр, оповести. А ещё в воздухе запахло влагой, и Хане захотелось ругаться очень громко. Собирался дождь, и они просто утопнут в грязи тут вчетвером. — Ао-ао-а-а, — подражая птичьему крику, подала Хана условный знак своим псам. Их жёлтые глаза засверкали совсем рядом между деревьев. Шкодливые морды были преисполнены ехидством, потому что они тоже предчувствовали скорое болото, и девочка понимала, что их скорее всего придётся от луж оттягивать за уши. Мелкая, противная морось уже началась, собаки уже были далеко впереди на пути к дому, когда Хана почувствовала в воздухе нечто неожиданное — запах жертвы. Родители записали её Ханой — как цветок, как символ бунта и знак своего превосходства, как просто красивое имя для дочери-первенца. Они назвали её иначе для людей, но не лишили благодати лесных богов и волчьих духов, которые не читали писем и не писали повестей, а признавали лишь звук и слово вслух — родители дали ей благословение на чуткий нос, на славный нюх . Примчавшись на то место, откуда шёл аромат крови, близкой смерти и пепла, Хана увидела распятого на речной коряге Учиху Шисуи, в котором всё ещё еле-еле теплилась жизнь.