Шей

По глазам резанула вспышка молнии, вслед за которой мир содрогнулся от грома. Хана застыла на месте, не смея двинуться. Тело человека перед ней было вывернуто под неестественным углом и уже посинело от холода. — Ау-у! — заголосила Инузука во всю глотку, зовя своих волков обратно. Опомнилась она уже поздно, что орать, наверное, не стоило так громко, чтобы не привлекать внимание. Неимоверным усилием преодолевая свой столбняк, Хана заставила себя приблизиться к реке и ступить в ледяную проточную воду. Что с тобой случилось, Учиха? Хаимару, фоня волнением, примчались за какую-то минуту, пока Хана озиралась по сторонам, ловила звуки и дрожала. Смотря на чужие увечья, она боялась думать о том, кто мог сделать такое с сильнейшим воином клана, и не смела прикоснуться к нему, внутренне страшась за свою шкуру. Старший из братьев-псов подкрался сзади и прикусил её за бедро. Инузука подскочила, ощерившись, и замахнулась на беспредельщика. Неожиданная эмоция ударила по нервам и немного сбросила напряжение, очищая голову от оленьего страха. Освободившееся место успела занять мрачная решимость, подпитываемая ещё и одним немаловажным фактом — больше никто этому человеку помочь не сможет, и его смерть останется на её совести. — Пусть будет, что будет, — Хана сплюнула в воду кровь от прокушенной губы и потянулась к парню. Недавно она начала ходить на курсы по медниндзюцу. Её предупреждали, что если они все вступят на путь врачевания, то им так или иначе придётся иметь дело в последующем с подобными ранеными, но Инузука не думала, что это произойдёт так скоро. Руки до сих пор мелко дрожали. Мало в ней ещё хладнокровия. Всё лицо Учихи было в кровавых разводах, закрытые глаза были непривычно плоскими. Приблизившись, Хана поняла, что глазных яблок нет. Прислонив ладонь к чужой шее, Хана уловила неровный, брадикардичный пульс, который был настолько редок, что практически не прослушивался. Грудная клетка не вздымалась, и Инузука, вытащив Шисуи на берег, приступила к искусственному дыханию. Она сомневалась, правильно ли она делает, что жмёт со всей силы на грудь в попытке избавить дыхательные пути от жидкости, потому что кто знает, какие внутренние повреждения есть у раненого, но понимала, что мозг без кислорода долго не протянет с учётом того, сколько Учиха здесь уже лежит. Через секунд тридцать активных манипуляций парень вяло, но закашлялся, освобождая организм от воды, но в сознание не пришёл. Сердцебиение же стало отчётливее. Было понятно, что держится Учиха на одной лишь чакре, очаг которой, к слову, тоже был на последнем издыхании. Из умных речей своих наставников Хана знала, что эта субстанция играет ведущую роль в здоровье шиноби, загадочным образом удерживая в человеке жизнь даже при катастрофических показателях. Если для гражданского остановка сердца или долгое кислородное голодание было равноценно смерти, то для ниндзя последней ступенью считалась именно эта энергия. Каким образом центр чакропроизводства у Шисуи всё ещё пахал, было загадкой. Не зря он считался одним из сильнейших воинов Учиха, совсем не зря. Мысли Ханы заметались по черепной коробке в замешательстве. Если она сейчас останется здесь, отправив за помощью одного из Хаимару, не придут ли по её голову? Хоть парень уже и долго здесь лежит, но не факт, что его не ищут. Потащить самой? А вдруг он спинальник, которого трогать ни в коем случае нельзя — иначе кранты позвоночнику? Попробовать переместить его в лес, чтобы хоть как-то убраться с открытого пространства? А вдруг он вообще помощи не успеет дождаться, откинется? Что делать-то, а? В ответ пространство лишь смачно разразилось новым громовым раскатом и разверзлись хляби небесные. И Хана приняла решение, лес подал знак. Стоит свалить. Ничего в жизни не делается просто так, и внезапный дождь не может быть простым совпадением. Природа говорила, что нужно как можно быстрее убираться отсюда, она смоет запахи и замаскирует звуки, защитит. Хана почувствовала, как адреналин хлынул в кровь, приводя тело в боевую готовность. — Беги к матери и предупреди её, пусть выходят к нам навстречу, — обратилась Инузка к младшему, самому быстроногому. Тот не стал долго ждать, с низкого старта двинул в сторону клановой рощи, скользя по грязи на поворотах. Хана же взлетела на крону, дожидаясь новой молнии. Раздался звук, и она во время него одним мощным ударом ноги снесла половину веток. Пока грузные, неповоротливые палки летели вниз, она шарахнула по слому взрыв-печатью, зачернив и заставив это место тлеть. Инузука не оставит после себя никаких следов — это гроза, шальная вольтовая дуга раскорячила дерево. Выбрав из раскиданных на земле три самые ровные ветки, девочка начала мастерить нехитрую конструкцию. Две прямые — по бокам, последнюю — на три части, чтобы одна из них у головы, другая посередине, а третья, собственно, у ног, и всё это добро связать верёвкой. Двум оставшимся братьям Хаимару предстояла важная миссия — они схватят с двух сторон переднюю перекладину в зубы, пока Хана будет держать за заднюю. Одна она не сможет дотащить Учиху. Даже сейчас, пока Инузука пыталась как можно аккуратнее водрузить парня на эти наспех слепленные носилки и аккуратно примотать человека к ним, она уже надорвалась, и мышцы были совсем неблагодарны своей хозяйке, отзываясь тупой пульсирующей болью. Тянуть же самой, просто везя по земле, значит собрать все ухабы, рытвины и рвы на пути, что для раненого может быть критичным. Хвостатая команда лишь смиренно сверкала жёлтыми глазами, принимая правила игры. Были бы они постарше, ростом повыше и консистенцией покрепче — ситуацию можно было бы по-другому обыграть, но с несуразными, подростковыми волчьими телами изгаляться пришлось именно так. Всем им предстояла тяжёлая дорога. Наконец их нехитрое построение выдвинулось. На середине пути, уже внутри поместного леса, их встретили. Блестя мокрой черной шкурой, перед ними как-то неожиданно вырос Куромару с одной из клановых волчиц. — Нас ждут, — мамин нинкен коротко рявкнул, отгоняя детей от носилок. С помощью подруги он кряхтя подлез под конструкцию, принимая перекладину на свою широкую смольную спину, словно хомут. Уставшие младшие сразу же ляпнулись на землю, чтобы перевести дух. — Догоните тогда, как отдышитесь, — сказала им деловитая самка, которую звали Ёру. Она пристроилась рядом с Ханой, забирая на себя половину веса ноши. Не медля, они тронулись с места бодрой, стабильной рысью. Инузука щурила глаза в попытке спасти их от нескончаемых потоков воды, льющихся с головы в лицо, и надеялась, что когда собаки придут домой, то явятся они похожими на себя, а не на грязевых големов. Вообще это был нонсенс — пришла волчица, причём не последняя по статусу. Самки в клане были привилегированным сословием, на них лишь ложилась обязанность по продолжению рода и воспитанию потомства. С первым была, кстати, интересная особенность — чтобы у нинкена и шиноби была наилучшая синергия в последующем, матери щенков ещё до их рождения выбирают по чакре будущего хозяина, тренируются вместе с ним, а быт звериный ложится на маленького Инузуку — он за ней ухаживает, холит и лелеет. В остальном же волчицы были свободны и вольны делать что угодно, в то время как самцы и становились напарниками людей на всю жизнь. Поэтому Ёру была здесь сугубо только по своему собственному желанию. Хана украдкой покосилась на неё, но внимательная спутница сразу почувствовала чужой взгляд и вернула его. Всем своим видом она говорила: «Не спрашивай. Не скажу. Ни за какие коврижки». Девочка лишь глубоко вздохнула и смирилась. Главное, что Шисуи всё ещё держался, и это вселяло надежду. Вскоре впереди заблестели первые огни квартала. Часовые клана выросли из-под земли также внезапно, как и собаки. Без лишних слов они подошли к носилкам, схватили по центру с двух сторон, и их камерное трио стало пятисоставной процессией. Чем ближе они подходили к домам, тем явственнее начал проявляться в воздухе терпкий, ядрёный травяной кумар. Привычное дело, в принципе, для клана — окуривать всю территорию смесью душистых растений время от времени, чтобы перебить стойкий звериный запах в поместье. Как говорила мать: «Мы тут быстрее от псиной вони попередохнем, чем нас на миссии зарежут, если дом в порядке содержать не будем». Хана была полностью согласна с этим выражением, насколько бы животных она не любила — аромат у четвероногих был специфический, и его слышал каждый чувствительный нос в семье, ведь их кеккей-генкай — улучшенный нюх. Маленькая Инузука первая кидалась разводить огонь в специальной плошке, в которую потом сыпались травы по выбору, и получившееся пламя сначала тлело в доме, наполняя помещение летним тёплым запахом, а потом выставлялось на улицу, благоухая на весь квартал. Остальные жители клана тоже подтягивались, зажигали свою собственную посудину, и на территории поместья получался маленький праздник. Но нынешний аромат совсем не отдавал уютом. Хана втянула воздух полной грудью, вбирая запахи, и по спине побежали мурашки. Дымила на всю округу душная, кисловатая аквилегия, дурманяще благоухал борец, заставляя сжиматься горло, тоненько бил под дых курослеп. Волчица рядом громогласно чихнула и коротко брехнула, даже не переходя в вой. Хана крутилась в разные стороны, силясь вдохнуть чистый, лесной воздух, но смольный жжёный дух сосны и ели догонял, ввинчивался в нос, сплетаясь с редкими проблесками олеандра и, неожиданно, люцерны. Клан дымил так, что даже дождь не являлся столбу запахов препятствием. Он собирался прятать. Ноги у Ханы задрожали. Только сейчас поняла, что отныне не только в её жизни всё изменится, но и у многих других, с ней связанных. Очередная грозовая вспышка разделила время на до и после, и Инузука со смесью ужаса и паники вскинула голову вверх, на затянутое сизыми тучами небо, и внутренне закричала, обращаясь к нему. «Не наказывай семью за мою недальновидность!»