Шей

«Фу-у, как же воняет», — эта была осознанная мысль, которая пришла только что очнувшейся Хане в голову. — Убирай склянку, убирай! — чужой голос ввинтился в уши и осел болевым импульсом где-то на затылке. Отвратный запах всё не пропадал, и к горлу резко подкатила тошнота. — Бу-э, — Инузука успела повернуть голову в сторону. Её сразу подхватили под грудь и приподняли, тело отозвалось неприятными ощущениями на это. — Молодец, Айну, спасибо тебе огромное, — саркастично продолжили вещать над ухом. Хана открыла глаза и тут же захлопнула их, потому что мир вокруг моментально начал кружиться, а зелёная трава пошла акварельными цветными пятнами, — говорила же, не переборщи, вовремя спирт спрячь. Язык, до этого казавшийся лишним во рту, внезапно нашёл чем себя занять — взял и распробовал то, что рядом с ним было. О-о, этот шикарный фестиваль вкусов — прогорклая, остывшая солёная кровь и живая желчь. Желудок сделал новый кульбит на такую подставу, решив себя опустошить окончательно. — Не быть тебе каппой, — ого, мозг начал распознавать голоса. Говорила Шикоку. — Кровососка такая себе, всё почти выблевала. — Всегда, кха-а, мечтала… стать… упырём, — сквозь позывы выдавила Инузука. — Воды ей, блин, инвалиды! — Хангецу раздавала команды только так. Послышался дружный топот лап и человеческих ног. — Вы звучите как алкаши, — Цумэ не переминула подколоть, но ласку для дочери не зажала, погладила Хану по спине. — Ой ли, большая матушка, что я вижу — это седой волос?! — с привычной экспрессией ввинтился в разговор Аши. Где-то на фоне звенело ухозакладывающе «Несу!» и невнятный скулёж. Хана вновь сделала попытку продрать зенки, и перед её лицом с заискивающей мордой появилась Ёру. — Иди отсюда, клоун, — мать отбрила подколку брата незамедлительно. — Готовься, дочь, сейчас глотнёшь воды, и двинемся в лазарет. Изнасилованный пищеварительный тракт принял жидкость с благодарностью. Во рту всё ещё было кисло, как от маринованной сливы, но мерзотный привкус желудочного сока пропал, и это было наилучшее событие за весь сегодняшний день. — Киба долго тут был? — куноичи раскорячилась на четвереньках в попытке встать. — Не волнуйся, он видел абсолютно всё, — Каи с наигранным благодушием ответила Инузуке. — Переставай быть для него мамочкой, твоё дитятко уже не маленькое. Он мужик, и будет ему наука, что если он с девочкой черту перейдёт, то девочка ему хвост на уши намотает. — Я тебя укушу, если ты что-то на это вякнешь, — пригрозила Хане уже Айну. — Хороши лекари, — Хана поднялась, но спину ощутимо защемило даже на обезболе, и она чуть было не ляпнулась обратно. Вместо этого её подхватил с одной стороны Аши, а с другой мама. — Смотри, бешенство — болезнь заразная, — зазубоскалил Хасуки и с готовностью увернулся от оплеухи Шикоку. Хана хихикнула. Этот момент уже занял в её сердце весомое место. Ощущение уз и семейной привязанности как никогда обострилось. Куноичи не понимала, отчего у неё дрожат руки: от боли ли, или от кипящих в груди эмоций? Глаза увлажнились, и это были странные слёзы — не от боли или погребенной тоски, это были слёзы светлой грусти и пронзительной любви одновременно. Мать истолковало это по-своему. Она с несвойственной себе мягкостью отняла дочь у Аши, нагнулась и подхватила её под колени — взяла на руки. — Ты что делаешь?! — Хана резко вскинула голову и уставилась матери в глаза, дёрнувшись — попыталась вырваться. — Тебе же тяжело! — Помолчи, — она всё таким же мягким, обволакивающим тоном попросила она. Её дикий, необузданный образ совсем не вязался с тем, что она делала сейчас. Растрёпанная, с царапиной поперёк щеки, на подбородке кровь после баталии с матушкой Арабая, но в одном одинаковая — всё также ломающая шаблон. Молчание рядом подтвердило догадки о реакции публики. А Хана неожиданно успокоилась, закрыла глаза и прильнула к её груди. Потому что вспомнила, у кого провела на руках всё своё раннее детство. Загадка, кто её принёс домой в тот памятный, учихонаречённый день, разрешилась сама собой. Цумэ двинулась. Где-то рядом слышался нежный скулёж кого-то из старших волков, их черные холодные носы иногда касались Ханиной руки, а рядом торжественным полушёпотом переговаривались всё её молодые соклановцы. Где-то на полпути к ним присоединился брат Айну, догнала Хангецу, а Инузука всё слушала, слушала их родные голоса и понимала, что за каждого из них в будущем не побоится вновь порвать кому-то глотку. Хана пришла на собрание ребёнком. Уносили её победительницей, взрослой волчицей и той, кто спустя время вновь нашёл дорогу домой. Той, кто для матери так и останется маленькой любимой девочкой, для сестёр и братьев — попутным ветром, а для друзей и подруг — щитом и мечом.