***
— Аа-а! — Хана очнулась от боли на полу, эмоциями находясь где-то ещё во сне. В ногах запуталось одеяло, а мощный вдох заставил глотнуть пыли из-под кровати, и она чихнула так, что затряслись стёкла в окне. А вроде ж недавно убиралась. Давя желание воспользоваться братско-сестринскими отношениями и заставить младшенького мыть сегодня полы вне своей очереди и территории, Хана вползла на кухню и поставила греться воду для утреннего чая. Ушибленная рука обидно немела. И мазь жалко на такую ерунду. Рассматривая солнечные блики на пузатой металлической поверхности чайника, Хана поняла, что сегодня ей явно не хватит простого кипятка с травой, чтобы взбодриться. Тело жаждало энергии. Киба с ней был категорически согласен, когда пришёл на кухню и кинулся помогать за плитой, не успев ещё толком разлепить глаза. Выхватил из рук растительное масло, упрямо отставил его и полез греметь холодильником в поисках банки с телячьим жиром. Щедро загребая ложкой, он вывалил как минимум полсклянки в сотейник с жарящимся рисом, пока Хана взялась взбивать яйца. Кухня наполнилась характерным запахом. Это была прекрасная картина: густая, рассыпчатая каша сразу приобрела сытный вид, ибо очень вкусно заблестела, зашкворчала, испаряя последнюю воду, которая в ней была. Но аромат для Ханы был вещью двоякой, с одной стороны воспоминания из детства, где подобная заправка ассоциировалась с домом, уютом и до отвала набитым животом, а с другой личная антипатия, ибо этот запах был слишком насыщенным, навязчивым, концентрированным и душным, если его становилось сразу много. — Эй! — это Хана рукояткой от венчика съездила Кибе прямо по лбу. — Хватит меня мутузить, сестра! — Я теперь вся провонялась из-за тебя! Ты бы не мелочился, чего уж, всю бадью сразу б там и оставил! Обиженно сопя, брат замахнулся кулаком в ответ, но неудачно дёрнувшись, чуть не перевернул пресловутый чан. Поглядите на него, ещё и отвечать пытается, знает же, паршивец, что если готовить на жире, то надо делать всё медленно, аккуратно, и класть немножко. Отогнав оскорбленного родича от плиты, Хана наконец вылила яичную мешанину в сотейник и начала потихоньку посудину потряхивать. Но даже добавление нового ингредиента полностью не убрало масляный чад, и Киба, видя, как чужое лицо скривилось, обиженно полез открывать окно, стремясь угодить. Правильно, а то рядом на сковороде ещё мясо жарится, вдруг злая сестра решит отомстить и его кусок отожмёт! Когда с танцами у огня было закончено и еда была уже на тарелках, Хана поняла, что переусердствовала. Риса в итоге осталось полковша. По привычке она бахнула его на три человека, но ныне матери дома не было и не предвидится ещё пару дней. Оставлять такую еду на потом было кощунством, даже на обед брату не положишь. Вкусно сейчас, дальше всё остынет, сваляется, ещё и яйцо имеет тенденцию быстро портиться. Поэтому лучше отнести и угостить кого-нибудь. Натягивая свои шинобские сандалии, Хана сыто потягивалась, как летняя волчица и улыбалась от истеричных криков Кибы, который досиделся вместе с ней и теперь бегал, как ошпаренный по дому, собирая вещи, потому что опаздывал в академию. Улица встретила промозглой погодой. Поэтому судочек с кушаньем, который для удобства пришлось обнять, давал плюс сто к настроению, потому что грел не только душу, но и тело. По дороге нашлась перепалка. Зычный говор женщины преклонных лет разбавлялся раздражёнными выкриками двух пятилеток прямо посреди клановой площади. Одного трясли как грушу. Судя по валяющейся рядом кастрюле и размазанным красно-розовым разводам в грязи, произошла очередная продовольственная трагедия. Инузуки женского пола, старея, почему-то часто превращались в сварливых кошёлок. Ироничность и свирепость, видимо, не могут иначе в немолодом теле сосуществовать. Хана со страхом и смехом думала, в кого же превратится она, когда придёт время. Ибо надежда была на силу, степенность и гармонию в себе. Чтобы осталось такое же неземное щекочущее ощущение связи с близкими и друзьями, чтобы нутро видело также далеко и также точно — вещими снами, чтением знаков и одуряющей силы интуицией. Где-то в груди появилось мимолётное желание пойти прямо по раскрашенному месту и додушить оставшиеся в живых ягоды, чтобы избавить детей от предстоящего мучения по спасению уцелевших из земляного болота. А также почувствовалось нечто страшное, неведомое доселе и удивительное — как пространство вдруг разложилось на время: в одну секунду происходящее ударило по восприятию по всем фронтам, мельчайшим ветряным дуновением прошлось по коже, восхитило глаза, которые как будто бы наконец действительно увидели. И каждый звук, даже тихая и привычная дождевая капля была услышана в своём касании об листья зимних вечнозелёных камелий. Это стало трискелионом, тремя точками-магатамами, которые в своём бесконечном стремлении к центру открыли портал в новое измерение, чтобы суть окружающего мира напрямую соприкоснулась с сутью самой Ханы. Это было сродни удару под дых: ты больше не отдельная единица живого, а нечто большее: пульсирующий силовой поток, связывающий небо и землю; песня жизни, ибо ты — связь, соприкосновение всех окружающих людей. Твоя жизнь вписана в ткань Вселенной, и если ты исчезнешь, то она сломается. Хана спотыкается. Видение не прекращается, и она понимает, что стало его виновником и предшественником: высшее довольство своей жизнью, тепло любимых, а также горячее ощущение и любви к себе, такое важное и такое правильное, которое должно быть у всех во имя счастливого существования. Хана чуть не падает, неловко взмахивая руками и роняя заветное угощение, но на лицо рвётся улыбка, потому что что с ней произошло и происходит — это правильно, это великий дар, великое соприкосновение с запредельным. Она долго росла телом, долго росла разумом, чтобы наконец-то почувствовать и осознать настоящее духовное зрение, шестое чувство. Как у старших. Всё, что было раньше — лишь осколки того, как оно есть на самом деле. Хаимару рядом дуреют, потому что чуют, как лютеет аура хозяйки. Они те, кто всегда жил по законам внутреннего взора, потому что иначе зверь не может, именно так природа говорит со своими детьми и ведёт их. Таким же способом работает и связь в стае между человеком и собакой, и теперь всё в союзе станет глубже, крепче и ярче! Хана спешит поднять уроненное, щурит глаза от внезапного слепого солнца, решившего прорваться сквозь зимний дождь и верит всем сердцем, что окружающие ощутили её триумф, поняли, что она прошла ещё одну важную границу. Первый эффект присутствия. Первый прилив силы. Первое ощущение полёта.***
Уверенные движения тела, широкий разлёт рук и порхающий танец ладоней. Даже дурно пахнущая краска не портит торжества творения, Хана носится возле стены с ядерной скоростью солнца, машет кисточками и затирает здешнюю плохую ауру одним из небесных цветов — бежевым, этаким рассветным персиком. Энергия клубится в ней неистовая, помочь, что-то сделать, принести пользу и вести всех за собой — всеобъемлющее, во много раз сильнее, чем раньше. В Хане столько желания и столько прыти, хватается абсолютно за всё. Ведь она может, она — победа, она смогла выиграть этот несомненно сложный год. Клан процветает, её семья в своём правлении — тоже, врачебное дело в руках спорится, история пишется: спасением ценных союзников и просто хороших людей, наказанием для тех, кто этого заслуживает. Хана всё также много учится, бегает на миссии, в которых всё чаще командиром ставят именно её, если идут без сенсея. Вписалась ещё в постройку нового дома на территории клана, а сейчас вот ремонт в лазарете взялась делать, потому что видела и чувствовала отношение родичей к этому месту после длительного пребывания здесь чужого. Отмыть, вытеснить долгий птичий дух, изгнать перманентную болезнь, эта страница перелистнута! Хана собственноручно сжигала старое больничное бельё. Так заведено у них, если хворь очень-очень долгая, сложная, надо избавить мир от всех её воспоминаний и следов. То, что уничтожить нельзя, надо хотя бы окурить, а потом ещё натаскать свежесрезанных древесных ветвей туда, чтобы они всё нехорошее в себя забрали. И отнести их потом в хорошую дремучую рощу за стенами Конохи. Она сильнее всего на свете, заберёт почившую зелень в себя и очистит место о плохого. Новорожденный врачебный прагматизм с сомнением косился на все действия подобного рода, но суеверность лесного дитя слишком крепко вплетена в суть. И пусть, Хана научится танцевать на границе двух мировоззрений так, как научилась танцевать по лезвию ножа. Лишь бы никто её ритм не сломал, потому что в последнее время много острых взглядов вокруг. Мать говорит, что не на них смотреть надо, а на себя. Мол, осторожней пляши. Проклюнувшаяся гиперчувствительность и дерзкая, кипящая сила связаны, нет теперь пути назад. Будут на одном дереве расти. Одно устанет, другое вслед за ним истает. А если к старой своей сути придётся обратиться, сможешь ли обойтись без новых примочек? Хана лишь головой качает. Время старых бурь закончено, а новым дала слово, что подготовится к ним и пройдёт с достоинством. Зачем заранее переживать? Ведь с ней была вера. Таилась в ласковых сестринских руках, когда те звали Хану к себе по вечерам и растирали её уставшие ноги смесью душистых масел, чуть горчила от быстрых обедов, принесённых в перерыв заботливыми старшими женщинами и таки читалась в материных уставших глазах. Хоть они и говорили ей не перетруждаться, дать себе отдохнуть (в чём было мало смысла, потому что сами впахивали как проклятые), но где-то внутри себя лелеяли мысль, что Хана со всем справится. Теперь ей горы по плечу. А перетруженное за день тело она вылечит водой с травами, ушедшие от жаркого труда пару килограммов наест, забитую информацией голову успокоит волчьей колыбельной на ночь. Первое предупреждение. Первая усталость. Первая трещина на узоре.***
Она пропустила его. Горло сдавило. Каждый новый вдох произвести становилось всё трудней. Где-то на фоне слышался агонизирующий собачий визг. Чувство и слух. Они подвели. Плечо ощутимо пекло под аккомпанемент разъезжающихся мыслей. Как так? Обычно же эта дрянь старается быть бесшумной, как затаившийся в чаще зверь. Тело рвалось вниз. Под пальцами заскользила шершавая кора. И после неё сразу свистящий воздух в ушах, пьяное небо. Как в детстве. — Хана, Хана! — Чьи-то руки. Кавамори, это вроде бы его голос, да?.. Жар переполз куда-то на спину ещё. И на грудь. Ей не хватило реакции увернуться. И мышцы как-то не так отреагировали. Не до конца движение провели. — Капитан! В неё попали! Ядовитым попали!.. Воздух вокруг ощущался как ледяная вода. Сознание же уходило издевательски медленно. Так вот каково это — тонуть. Совсем не первое свободное падение, но первые поломанные крылья.