While there is life there is hope

Удары глухо разносились по полупустой комнате. Здесь только бетонные стены и пол, пара неработающих аркадных автоматов и аниматроник. Этот старый, уже выцветший заяц, который был в свои лучшие годы настоящей звездой на пару с Фредбером.       Бить по железной двери в надежде, что тебя услышат, и жалкие попытки привлечь внимание не будут проигнорированы. Но всё напрасно. В какой-то момент стало действительно страшно, что могут услышать люди.       Захлебываясь слезами, он умолял выпустить его. Упал на колени и стал тихо плакать. Он заперт в тёмной и пыльной комнате, которая едва вмещала небольшой металлический стол и пару масок. На них застыли пустые гримасы, а глаза выражают лишь боль и надежду.       Но с каждым новым ударом она всё таяла. Таяла, как сладкие сливки на торте с мороженым, который подготовил отец.       «Это твой день рождения, малыш! Развлекайся, пока взрослые идут праздновать! Ты никогда больше не получишь подарок, и любимый папочка хер забил на твои хотелки! Он тебя не любит, ты мерзкий плаксивый ребёнок!»       Стадия первая: Шок.       Он не сразу осознал эти чувства. Стоять напротив зеркала и любоваться собой: своим лицом, своим телом. Лишь потому, что ты похож на своего величайшего кумира.       Маленькому Майклу часто говорили, что он всё больше походит на своего любимого папочку. Мальчик всегда так радовался, когда отец уделял ему внимание.       Даже столь незначительный жест как рукопожатие или похлопывания по спине.       И даже когда он стоял и смотрел, как с маски жёлтого медведя начала капать тёплая и алая кровь, он чувствовал себя хорошо.       Хорошо. А должен ли бояться?       Его тело онемело, голова будто погрузилась под воду. Это чувство, когда вы спрятали голову под подушку в страхе, что вот-вот придёт родитель и отругает.       Хочется биться, метаться из угла в угол. Как моль бьётся в закрытое окно, так и мысли Майкла вьются бешеным роем в попытке найти выход. К горлу подкрался ком. Хочется его стошнить. С маски красной лисицы капает кровь, такая же красная. Однако, будто сейчас она стала намного темнее меха и маячит перед глазами лишь с целью как можно сильнее врезаться в память незадачливого подростка.       Так и есть.       Все остальные в этой комнате замерли, растворились. Дальше носа маски и за пределами её глазниц по бокам ничего не видно. Всё в каком-то дыму, заблюрено. Звуки тоже встали. Слышно лишь, как с эхом плюхается на ледяной кафель кровь. Как скрипят механизмы аниматроников.       Ком тяжёлого воздуха начал выходить. Но так, будто сейчас Майкл расплачется, словно маленький братец. Как хорошо, что маска спрячет всё.       Стадия вторая: Отрицание.       За шоком следует то, где обычно разбиваются об остров лжи корабли отношений. Будь те романтическими, дружескими или рабочими. Никто не любит ложь.       Отрицание полной картины — это нормальная реакция. Когда ты совершаешь нечто, способное разбить сердца.       Перекладывание своей вины на кого угодно, лишь бы вычистить свою совесть. В попытках успокоиться, найти того, кому будет легче расчистить последствия.       — Майкл, ты успокоишься или как? — довольно строгий и холодный тон звучит из рации. Коллега. — Это твоя чёртова работа! Да и не страшный этот робот. Ты только посмотри на эти ушки. Ха-ха! Закачаешься.       Он медленно отошёл от двери на ватных ногах спиной.       — Нет, ты тоже здесь работаешь! Не один я должен разгребать это дерьмо. — Майкл старался звучать угрожающе. Но получилось так, будто маленький ребёнок пытается подавить своим «авторитетом» взрослого. Он повышает голос, практически переходя на вопль.       Маленький ребёнок делает всё, чтобы выглядеть как можно более убедительно в глазах родителей, когда хочет соврать и отрицает свою причастность к совершенной глупости.       — Не уходи от ответственности, Майки, не уходи.       Стадия третья: Гнев.       Эти чувства не описать. Тебя предал буквально весь мир. Все люди на этой чёртовой, проклятой земле против тебя.       Иметь троих детей, чтобы любить лишь одного. Это жутко нечестно. И Майкл никогда не мог понять, почему именно его отец так ненавидел. Он его не бил.       Но порой мальчик желал того, чтобы его хорошенько наказал отец. Всё что угодно, лишь бы не полное игнорирование старшего ребёнка. Как чувствовать себя, когда из трёх предоставленных рисунков отец выбрал и повесил на холодильник только те, которые были нарисованы теми младшими. Нахлебники, пришедшие в этот мир, чтобы только лишь отбить себе удобное и мягкое местечко рядом с отцом.       Слезами горести и неподдельного животного гнева были залиты подушки в течение следующих нескольких лет. Разум отчаянно хотел одобрения. Он рвался и метался. Но когда натыкался на холодный взгляд, полный неодобрения, замолкал.       Глаза отца всегда были чем-то успокаивающим. Они были цвета металла. Настолько холодными, что невольно начинаешь потирать щеки, будто их свело морозом.       — Пап, ну почему? Почему у меня ничего не получается, и ты меня даже не ругаешь?       — Надежда умирает последней, Майки, — так всегда говорил отец. — Жизнь порой жестока и готова выдавить из нас все соки. Как Мама давит лимоны на кухне, чтобы сделать вкусный лимонад, так и Жизнь давит нас, чтобы получить сладкий нектар, дабы пополнить за наш счёт свои силы.       — Что мне делать?       — Убей или будешь убит, Майк… Похоже, мальчик понял эти слова по-своему. Отец более не поднимал эту тему. Он будто дразнит мальчика и без слов говорит: «Давай. Удиви меня. Сделай что-то намного лучше своих брата и сестры. Ты можешь это сделать, но по какой-то причине не делаешь. Неужели ты меня не любишь, Майки?»       — Нет, папа, я тебя люблю. И очень-очень сильно! Но этот чёртов робот! М-гх! Майкл ударил аниматроника. Он не мог понять почему именно, но ощущал себя маленьким и бесполезным ребёнком рядом с ним. Словно обратно вернулся в детские годы, захотел сломать что-то, чтобы отец посмотрел на него раздражённо, но с долей некой гордости, что ли.       Словно маленький Майки сотворил нечто наказуемое, чтобы доказать, что он не размазня и не боится сделать что-то запрещённое.       Маска зайца-робота открылась. Нашёлся источник трупного запаха. Майк в ужасе отпрянул от него, падая пятой точкой в лужу красной жидкости. Уже засохшей давным-давно, но почему-то оставшейся на месте. Она ощутилась на руках как нечто склизкое, а затем словно хлопья пепла начала растворяться на коже.       —Вот же ж бл… — Майк еле сдержался от выражений. Он не стеснялся крепкого словца, даже любил временами скрасить свою речь, но сейчас он прервался только лишь от ощущения «забитой» груди.       Снова этот противный ком. Снова хочется вырвать.       Стадия четвёртая: Торг.       — Ты точно не хочешь поменяться? — Судорожно вызывал Майкл по рации своего коллегу.       — Ты звучишь сейчас так, словно после жёсткой попойки, где ты выблевал свой желудок. Как думаешь, я хочу браться за это дело? — скорее риторический вопрос прозвучал.       Торговаться было легче в детстве. Когда Майкл ну очень хотел отцовского внимания, он шёл к сестре, брату или матери просить принести кружку кофе для папы за них.       Он часто подходил к Кэссиди и говорил те слова, которые когда-то услышал от отца:       — Понимаешь. Жизнь довольно несправедлива. Она особенно ненавидит маленьких и вечно ревущих мальчиков. — говорил старший брат каждое слово с нескрываемым издевательством. Сладко пропевал в своей злой манере. Словно ядовитая гадюка, готовая наброситься из ближайших кустов и впиться в мягкие ткани. Преимущественно, в шею. Чтобы было легко отравить.       — Что ты хочешь, Майкл? — младшенький был как всегда тихим, словно кролик. Он здесь явно жертва.       — Ты же хочешь сегодня спать спокойно? Давай мы поменяемся ролями: я могу за тебя отнести отцу чашку кофе, а ты уберёшь за меня на кухне. Идёт?       Конечно, Кэссиди никогда не отказывался. Он очень боялся своего братика, но в то же время сильно желал сблизиться и подружиться с ним. Он думал, что, выполняя такие приказы, сможет угодить Майклу и получить одобрение.       Какое милое сходство. Младший старается получить внимание от старшего. И ведь всё оно как всегда уйдёт одной Элизабет.       Майкл всегда входит в кабинет отца с чертовским волнением. Его руки слегка потрясываются, когда отец поднимает взгляд и рассматривает сына с головы до ног. Затем усмехается и приглашает войти. Уильям всегда спрашивает, почему именно Майкл носит ему еду.       Тот лишь усмехался и говорил штуки по примеру: «Ты мой папа», «Я просто люблю тебя».       Много смысла в этих фразах Уильям не видел, не придавал значения. А вот сын так невесомо признавался в любви.       — Что ж, остались лишь мы с тобой, грёбанный заяц.       Майкл смотрел на безжизненный с виду костюм и давился слюнями. Содержание желудка активно просится наружу. Но кое-как зажав нос и стиснув зубы, парень надел маску обратно. Он закрепил пасть аниматроника и закрутил гайки.       Вытаскивать тело уже не имеет смысла. Раз уж лица сверху решили так оставить, то так тому и быть. Майку нужно лишь привести робота в более-менее приличный вид.       Всё было бы хорошо, если бы не холодные, металлического цвета глаза, смотрящие в душу Майкла, словно пытаясь донести нечто важное.       Стадия пятая: Депрессия.       Тихо. Это всё, что мог сказать Майкл после приезда домой. Они только что вернулись с похорон младшего брата, парень держал руки ладонями вверх и смотрел на них.       Смотрел из страха, что они совершат что-то противозаконное, чуть Майкл отведёт взгляд. В ушах ещё стоял гул, который смешался с криками людей, слезами детей и скрипом костюмов.       Глаза не могли закрыться от ужаса. Застыли стеклом. Отражающим любой лучик света. Словно те бездушные, пластиковые маски зверей в мастерской, на стенах пиццерии и прикреплённые к эндоскелетам, танцующих на сцене.       Разум затянуло чёрной и плотной плёнкой, которая перекрыла доступ кислорода. Не вздохнуть. Не моргнуть. Не двинуться. Вокруг нависают высокие и худощавые фигуры людей в звериных масках. Звон в ушах такой сильный, что становится больно. Закрывать уши бесполезно — они не перестанут говорить       Говорить о том, что ты наделал. Они напоминают, они издеваются, они обещают.       Руки тянутся к шее. Своей же. А фигуры лишь подстёгивают.       «Давай. Совершишь это и заслужишь наше доверие и прощение. Ты ничем не лучше своего безумного папаши! Ха, посмотрите, он расплакался, как его маленький братишка. Которого ты убил своими же руками!»       Они издевались и угнетали. Сложно вечно жить под маской хитрой и бесстрашной лисы. Ты её снимаешь, но в Их глазах так и остаётся образ, придуманный тобой же.       В их глазах ты всё равно останешься убийцей!       Хочется задушить себя. Другого себя. Который думал, что таким образом добьётся внимания любимого и желанного папочки. В какой-то момент это стало причиной жить. Единственной. Желчь льётся из их пастей. Не хочется жить.       Майкл лежит на своей холодной кровати и надеется не проснуться. Он слышит в доме самое страшное — тишину. Нет счастливых возгласов Элизабет или очередной истерики Кэссиди, а мать его не успокаивает. И больше никогда не успокоит.       Поглаживания по талии перешли на бедро. Это было долгожданное внимание от отца. Такие тёплые прикосновения, такие ядовитые. Тот, кого ты нежно любил, сейчас тебя предаёт. Разум Майкл отрицал происходящее, а тело радовалось. Оно начало трястись. То ли от страха, то ли от удовольствия. Майкл не мог решить.       Он не заметил, в какой момент начал плакать. Горячие слезы оставляли ожоги на чувствительной коже. Он впервые позволил себе заплакать перед отцом. Ему было страшно. Ему хотелось тепла.       — Почему ты плачешь, Майкл? — рука упала на плечо.       — Мне страшно, пап. Я сделал что-то ужасное. Я убил его, да? Я убийца!       — Ох, Майки-Майки. Ты не убийца. Ты сделал то, что от тебя ожидали. То, чего сам ты желал. Разве исполнение своих желаний — это ужасный поступок? Я тебя не виню.       Майкл никогда не забудет эти полные тепла и поддержки объятья. Они лежали вместе, в удобстве и спокойствии. Он лежал, уткнувшись в стену, пытался проглотить слезы и успокоиться. Но чем больше он старался, тем сильнее хотелось плакать.       Он почувствовал, как отец уткнулся ему в макушку и попросил не сдерживать себя. Свои эмоции. Что не следует держать в себе то, что так отчаянно рвётся наружу. Эти фразы тогда заставили слезы катиться градом из глаз. Холодным. На этот раз словно небольшие льдинки засыпали полянку.       И сейчас Майкл смотрит в большие глаза аниматроника. Он заглядывает в полные страха и отчаяния, граничащего с полным безумием, глазные яблоки. Именно живые, человеческие. Будто бы сейчас перед ним сидит личность, а не робот, бездушная оболочка.       Лицо этого зайца напоминало человеческое. От него веяло стабильностью, защитой. Майкл не знал, откуда это чувство появилось в его груди. Будто оно жило и раньше, но глубоко в мыслях. Он не помнил. Но от того и так тоскливо стало. Будто он смотрит на своего отца.       Те самые глаза с металлическим отливом. Такие бездонные и холодные. Они были вечно мокрыми. От слез ли?       Уильяма Майкл запомнил тем человеком, на которого он хотел ровняться. Быть частью его жизни. Постоянно видеть его и ощущать каждой клеточкой своего тела тепло отца. Он знал, отец был тактильной личностью, несмотря на стойкую холодную маску стальной строгости, которая большую часть времени была на его лице.       И снимал он её только по приходу домой. Здесь ему не нужно было быть тем, кем ему быть противно. Но уже действуя привычке он забывался и проявлял некую жестокость по отношению к своей семье.       — Мне одиноко.       Майкл отбросил в сторону губку. Он не смог протереть от следов крови костюм зайца даже на половину. Ему было страшно осознавать то, что сейчас на него смотрит именно человек. Заключённый в пружинной ловушке костюма, он наверняка достаточно страдал. Жив ли он сейчас? Чувствует боль? Майкл слышал много баек о том, что души тех маленьких детей, убитых в пиццерии, чувствовали глубокую печаль и даже возможно боль, находясь в костюмах аниматроников.       Здесь же это был взрослый человек. Чего он натворил, чтобы быть убитым таким жестоким образом?       — Меня охватывает такая тоска, когда я смотрю на тебя. Глаза такие живые, блестят. Но ты же меня не слышишь? — Пощёлкал он пальцами около ушей и глаз аниматроника. Не получив никакой реакции, он опустил руку в поражении. Почему-то Майкл надеялся на то, что робот ответит. Он хотел этого. Чувствовал не ту разъедающую тоску, а приятное чувство ностальгии. Та самая грусть, которая греет душу воспоминаниями и оседает маленьким, пушистым котёнком где-то глубоко. — Не отвечаешь. Но мне приятно, что ты наблюдаешь за мной. Будто мой отец никуда не пропадал, а прямо сейчас передо мной сидит и обнимает меня. Чудно.       Стадия шестая: Принятие.       Рано или поздно мы все попадём в Рай. Даже души тех, грешных людей, способны к искуплению. У них есть второй шанс. Конечно, при условии, что ты не издевался над беззащитными детьми или не совершил суицид.       Майкл давно принял тот факт, что его жизнь была обречена на жалкое существование ещё с самого рождения. Он рос, а с ним рос и его монстр в маске огненно-красной лисы с пустыми, чёрными глазницами...       Пустыми, как и он сам.       Он вырос тем, кого воспитал в нём отец. С самого младенчества он закладывал в сына знания, таланты и эмоции. Это было скрытно, почти незаметно. Поэтому Майкл ощущал вечно преследующее его чувство одиночества. Которое со временем переросло в гордость. Или даже гордыню. Майкл ощущал чувство собственной важности. Что он всегда и везде нужен. Это воспитал в нём его отец. Уильям Афтон — человек, на которого вечно ровнялся парниша.       Афтон младший пережил слишком много: смерть матери, младшей сестрёнки, упрёки и игнорирование со стороны отца. Затем он стал убийцей. Потерял и отца, оставшись со своими проблемами один на один.       И он не жалуется. Всё это воспитало в нём того человека, которого хотел видеть его отец.       Он закончил чинить аниматроника, чистить следы крови и заодно разобрал старый аркадный автомат. И всё это под пристальным, но заботливым взглядом.       В этих глазах Майкл увидел того, в ком отчаянно нуждался все прошедшие годы. Да и сейчас он бы не отказался вернуться на несколько лет назад, снова очутиться тем самым сложным подростком, снова пережить смерть почти всей семьи, но оказаться в крепких объятьях. В этом роботе Майкл увидел своего отца. Любимого человека. Долго он шёл к пониманию и принятию этих чувств. Это мерзко, это неправильно, но это приятно. Всё было по стандарту: отрицание, гнев, торг, депрессия и, наконец, принятие. Долгожданное.       При разборке автомата внутри обнаружилась маска. Та самая маска огненно-красной лисы с острым носом и пустыми глазами.       — Ты ничуть не изменилась.       Майкл повернулся к аниматронику, которого некоторое время назад посадил около стены, чтобы тот не падал, а опирался, крепко держась.       Сжимая маску в руках, он ощутил себя маленьким мальчиком. Он подошёл ближе, сел перед роботом на колени и посмотрел с некой надеждой.       — Я знаю, что я несу чушь полнейшую. Прямо как мой отец когда-то. Теперь я понимаю, почему он столько времени проводил рядом с этими аниматрониками. Однако те были пустыми, а вот ты. Такой живой, наполненный. Я не знаю чем, но это что-то меня притягивает к тебе. Возможно, твои глаза. Они очень похожи на глаза моего отца. Жаль, что я его больше не увижу. Я даже не знаю, что с ним стало, куда он исчез. Но я надеюсь, что встречусь с ним, Спрингтрап. Пожелай мне удачи.       Майкл наклонился вперёд, чтобы запечатлеть на носу маски золотого зайца лёгкий поцелуй. Кто-то скажет, что это противно, многие покрутят пальцем у виска, а другие сразу начнут звонить врачам, увидя парня, целующего старого аниматроника.       Но в этой комнате больше нет человека. Отныне и навсегда. Когда теперь через пустые глаза лисы-робота смотрят человеческие. Блестящие, но отнюдь не живые.       — Майкл? Приём, Майкл? Ты слышишь, ты куда пропал? Ты починил аниматроника?