2072
Есть такая народная мудрость: если ты пять раз думаешь о том, что не стоит заходить в воду, не умея плавать, а потом тонешь, то ты, по всем признакам, дегенерат. Или не народная, но что мудрость — точно. Хочется выдохнуть, да не выходит. Маккри подумывает купить ферму прямо здесь, в техасском пригороде. Вот такую, как эта: настоящую, с загоном для овец и конюшней, с плодородной землей, с верандой, сбитой из легких досок. Он может не покрыть доски лаком, и они будут скрипеть под ногами, пока не треснут, вскидываясь над державшими их гвоздями обломанными пиками. Он может выставить на веранду кресло-качалку и сидеть в нем с бутылкой пива с восьми до десяти, наблюдая, как багровеет и плывет к западу солнце. И жить так. Все же как-то живут. Тут, под Мидлендом… хорошо. И солнце багровое — закачаешься. Маккри все-таки это делает: ровный, медленный выдох. Медленный вдох. И хмыкает. Научился-таки. Выплыл.2071
«Дорогой Джесси…» Дорогой, бля. «Джесси». Голова так раскалывается, что трудно не кривить губы. Давно такой херни не было, чтоб от нервов болела голова — а болит от нервов, больше-то не от чего. Он тушит сигару, вдавливая окурок в пыльный грунт. Оглядывается: пустая трасса, уходящая с одной стороны в гору, с другой — в низину, и широкие, бескрайние лесополосы по бокам. На несколько миль вокруг никакой цивилизации. Ни тебе забегаловки, ни автозаправки. Пройдешь пару сотен шагов в лес и не поймешь, где находишься. Как в каком-то ебаном Сайлент Хилле. Хорошее место для секретной тюрьмы ЦРУ. Маленького филиала внутренней разведки. Маккри приходится довольно долго осматриваться, прежде чем он замечает здание: в полумиле от дороги, за заросшим сорняком полем. Он бросает шляпу на сидение арендованной «Камаро» — припарковал ее под ветвями плакучей ивы, поглубже, на всякий случай, — и идет в ту сторону. Хлопает себя по груди, будто не уверен, есть ли в кармане портсигар. Прикуривает опять. Вчерашним вечером ему поступило зашифрованное сообщение от Уинстона, одного из лидеров организации, идея которой, вроде как, в том, чтобы восстановить «Overwatch» во всем его сраном былом величии: «Дорогой Джесси, Пишу тебе в надежде, что ты найдешь мое сообщение в ближайшее время и в добром здравии. С нами связались агенты ЦРУ, которые пытаются раздобыть твои контакты. Им в срочном порядке необходима твоя помощь. Не уверен, что мне стоит писать об этом, но рискну, потому что иначе, думаю, тебя не заинтересовать. Месяц назад им удалось схватить Жнеца. Полагаю, ты нужен им, как источник дополнительной информации». И координаты. И через полчаса пришло еще одно письмо, без шифров, но анонимное: «Ты должен туда поехать. Захочешь помочь, помоги, нет — откажись, но не игнорируй. Они раскопали больше, чем ты можешь представить — думаю, всё, что есть. Но им и всего не хватит, чтобы заставить Рейеса говорить». Дж. М.» Интереснее, как ты это раскопал, Джек, — подумал тогда Маккри. Наверное, наблюдает за «Overwatch», версия два — ноль. Как Большой Брат. Годы идут, нихера не меняется. Еще Маккри подумал: «Это что, прикол?» «Я уснул и проснулся в уебской компьютерной игре? Щас будет квест?» И: «А я-то причем здесь, бля? Я-то что знать могу». И (его башку вообще немного взорвало от мыслей): «Разумеется, им не хватит». Об Рейеса они будут биться, как волны о скалы. Как стадо баранов в Китайскую стену. Да они просто заебутся рано или поздно. Реально прикол. Рейеса бы и пятнадцать лет назад не «разговорили». Вообразите себе ублюдка после SEP, армии, десятка лет в сухопутных войсках и в первом ударном отряде Overwatch на войне, да пяти лет службы в Blackwatch сверху. Разговорите его, бля. СМИ прозвали его — «Жнец», ну, чисто, обосраться. Возьми бывалого военного командира и сделай его одним из руководителей террористической организации, держащей за яйца правительства пары континентов. Интересно, что он сам об этом прозвище думает… на самом деле, не интересно. Схватили. Ну, блядь. Давно пора было. Для ЦРУ, должно быть, это большой куш. Фуршет, салюты, шампанское рекой и шлюхи, выпрыгивающие из тортов. А потом оказывается, что его еще разговорить надо. Маккри подавляет вздох, перекатывая сигару на другой край рта. Утреннего солнца не видно, вокруг тихо, только листва шелестит. От головной боли даже подташнивает. Хочется коснуться кобуры с Миротворцем. И выстрелить в дерево. Или себе в ногу. Приперся сюда зачем-то. Ладно, да ради бога. Дела и заказы появляются каждую неделю каждого месяца. Правда, не всякий раз заказ выдает правительство, и не всякий раз дело касается одного из тройки самых разыскиваемых террористов в мире. Не каждый из этих троих — тот, кто… Тот, кто. Но, в порядке разнообразия, почему нет. Сам Джек Моррисон высунул голову из могилы, чтобы написать ему сраный и-мэйл. Назовем это одолжением. Или работой на благо своей страны. Послушать Моррисона, так этой стране нихуя не нужно, только чтоб на нее работали. Двадцать лет об этом затирал, пока не плюнул. Пал герой — и мрак обрушился на город. Город-то не знал, что никакого героя не было. Маккри смотрит на это здание, почти сливающееся с бледным октябрьским пейзажем, и ему вспоминается заброшенный завод в Фейетвилле, на котором двадцать лет назад он ошивался с другими парнями из Deadlock, когда их накрыл Blackwatch. Они праздновали удачный перевоз то ли партии наркоты, то ли партии пушек, то ли… да, это был налет на одну богатую орегонскую плантацию, когда им удалось урвать порцию кубинской конопли на продажу и уйти незамеченными. Они загасились и пили, и тут приехала Эш, которая с красным, безумным лицом заорала: «Нам пизда!» и: «Пять ебаных броневников Blackwatch!» Маккри даже не знал, что за херня этот Blackwatch, Курт только бросил ему: «Правительственная спецуха», — но понял, что это что-то злее федералов, потому то на тех Эш обычно плевать хотела. Именно там, в тот пропитанный вонью перегара и блантов день, под палящим арканзасским солнцем, посреди пыльного бездорожья, в бедной и глухой заднице Америки Маккри впервые увидел коммандера Гэбриэла Рейеса. И попал — ну, не попасть было трудно. Ростом шесть с чем-то футов, лет тридцать пять — сорок. Смуглый. Стрижка военная, с выскобленными висками. Широкие плечи, узкая талия, длинные ноги. Мускулатура массивная, но сухая. Одет был в форму Blackwatch и длинный плащ, в руках держал дробовик из тех, что не перевозила ни одна контрабанда. Такой же был на креплении на бедре. Маккри, как и все, лежал мордой в песчаную дорогу, со скрученными за спиной руками. Парни вели себя по-всякому: кто хаял провластных подстилок, кто скулил, что ни к чему непричастен и затесался на базе Deadlock случайно, кто пытался предлагать бабло в откуп, а Маккри пялился. Пока бойцы Blackwatch ходили вдоль дороги и шманали пацанов, он смотрел. Песок попадал ему в глаза, и в нос, и засыпался за ворот рубашки, и от нервяка жара казалась такой, что плавит глазные яблоки, а перестать он не мог. Даже находясь среди пары десятков солдат, одетых одинаково, Рейес — в воспаленном, обкуренном, запуганном до усрачки восприятии Маккри — подсвечивался, как господь-бог. Он был похож на гостя из будущего, инкарнацию сверхъественного футуристического существа, закинутого долгом службы в обитель черни. Солдаты расступались и умолкали, когда он проходил рядом. Маккри думалось, что, если этот тип встанет над ним и прострелит ему затылок, то, по крайней мере, это можно будет считать знаком внимания от самого красивого мужика, что он когда-либо видел. Камера девять на девять. Не такая уж маленькая. Умещает в себе троих агентов, и можно еще оформить траходром кингз-сайз, если все потеснятся. Джесси как раз казалось, что тут будет что-то, связанное с траходромом. Его и раньше били по голове, и хорошо били, с чувством, один раз он даже блевал. Но последние пару часов, с момента, как по затылку прилетело прикладом, когда дернулся и попытался бежать, сознание стало мутным, что он вылавливал происходящее по куску. Грузовой броневик, полный парней в боевых костюмах, с пушками наперевес, холодные наручники, до гематом натирающие запястья, низкий бортовой трап черного самолета, серое здание, похожее на ебучую секретную фабрику по производству оружия массового поражения. Что это военная база, да не какая-то там, а правительственная, страшная — вырубай, Джесси понял сразу, и везут его явно на допрос. Вот, какой он хуев гений. Эш говорила, что он из горячих и обаятельных, но туповатых, так вот Джесси сказал бы ей, чтоб она пососала жопу, потому что он, бля, и красивый, и умный, и талантливый, и шляпа у него охуенная. Потом была эта камера для допросов, с одним железным столом, двумя стульями и зеркалом во всю стену, прям как в кино про копов. Руки были вытянуты на столе, зажатые в кандалы, и болели. Сквозь муть он видел свои кровоточащие запястья. Вокруг стояли трое мужиков, один — слева от стола, другой — справа, третий — напротив Джесси. Первый что-то записывал в светящемся планшете, второй излучал молчаливую угрозу, а третий говорил. Лиц он разобрать не мог. Только голос третьего мужика. На фоне делирия, в котором Джесси плескался, как полудохлая рыбина на мелководье, это был словно глас Божий. Он уже слышал его и на бездорожье перед своей базой, и когда трясся в броневике, зажатый между парнями в форме. Как раз к нему солдаты обращались: «коммандер». И он — этот голос — ложился на слух, как пашминовый плед. На шестьдесят процентов шерсть, на двадцать — шелк, на двадцать — хлопок. Он не прямо теплый, и не то чтобы конкретно мягкий, он эластичный и легкий, немного колючий. Его на коже почти не чувствуешь, но согреваешься под ним быстро. Хуй пойми, что за херня лезет в голову. Низкий баритон с мягонькой хрипотцой. Стелящий фразы неспешно и плавно, что невероятно располагает, и обрывающий каждую, как ударом столового ножа, от чего поджимаются яйца. Он монотонно зачитывал: — Джесси Маккри, семнадцать лет. Член Deadlock. Контрабанда оружия и наркотиков, ограбления, финансовые махинации. Соучастие в двух заказных убийствах. Заварушка в Минго, налеты на грузовые… подожди… взрыв в порту в Сьюдад-Акунье — работа Deadlock? — Да, коммандер. — То есть, их можно было взять еще год назад. Мексиканцы ими занимались?.. м-м. Послышались шаги, потом — как на железный стол положили планшет. Потом еще два шага, и муть перед глазами Джесси подернулась темным силуэтом, приблизившимся к нему. Это коммандер, — понял он, — обладатель приятного голоса. Он присел на край стола прямо рядом с Джесси. Он начал разбирать очертания. Длинный темный плащ. Широкие плечи. Смуглая кожа. Военная стрижка. Джесси все еще был до конца не уверен. По голове его приложили реально от души. — Значит, «Катастрофа» целиком нам не досталась, только правая рука. У тебя-то прозвище есть? — Бля, ну… — Джесси услышал свое бессвязное мычание. — Вообще, нету. Эш ковбоем называет, — он прыснул. Подумал: что он, бля, несет. Почему вообще воздух покидает легкие, превращаясь в эту херню, что он говорит? Потом вспомнил: орегонская плантация, большой куш. Ну да. Полбутылочки скотча и пара джоинтов (он в каждый напихал по три грамма). Да. Точно. И сразу, тяжелым ударом ноуската фуры в грудь: база. Грузовые отсеки броневиков, набитые, как банки сельди. Эш и заледенелые от ужаса глаза: «Беги, Джесси! Забей на этого хуесоса!» Это она про мелкого татуированного мексиканца из Los Muertos, который на той неделе залез в ее тачку и пытался выкачать инфу из бортового компьютера, Клифф еще говорил, что он стопудово педик; Эш заперла его в одном из бывших офисных кабинетов и забыла, — Джесси хотел его освободить, потому и задержался. Потому и попался ебливой спецухе. — Эш, — повторил коммандер. — Элизабет Каледония. Джесси ощутил прилив крови к лицу. Стало горячо. Ну, поехали. Сейчас его начнут пытать, вставлять под ногти иглы, бить лицом об стол и по очереди ебать в жопу, а он будет молчать, как говно-мафиозный Ромео, чтоб не сдать контору. Но контора-то уже у копов. Или где-то. За что его-то… Когда коммандер положил ему руку на плечо и аккуратно, но уверенно пожал, Джесси дернулся, как будто его уже начали пиздить. — Не волнуйся, «vaquero»¹. Через пять минут сменишь подгузник. — А-ага… я и не волнуюсь. Рука исчезла: мягко соскользнула. Плечу почему-то сразу стало холодно. Коммандер поднялся — Джесси понял это по темному силуэту в белесом зареве — и отступил. — Дело такое, парень: все твои друзья переданы ФБР. Кто скрылся, того найдут. О том, что мы подобрали убегающего мальчишку-наемника, не знает никто. Тебя не будут искать, если я не позвоню в окружную полицию или федералам. Смекаешь? Джесси напрягся. Он не «смекал». Из-за капающего с лица пота чесался кончик носа. Он вдохнул и выдохнул, поерзал на стуле. Он был весь мокрый, мерзкий. Дышал тяжело, как больная лошадь. Сглотнул с полстакана кровавой слюны. — У меня для тебя два варианта, как нам поступить, — сказал коммандер. — Работа на Blackwatch — вариант первый. Процесс по толстой стопке статей — вариант второй. А там на выбор судьи: Ангола, Рикерс Айленд, Поллок. Если будешь сотрудничать и дашь достаточно информации по своей банде, может, выклянчишь место в Эшланде, но я бы особенно не надеялся. Ты дел наворотил — мама не горюй. Карманный хитмэн «Катастрофы». Два заказных убийства и пособничество во всей херне на свете. Хватит на два пожизненных. Джесси зажмурился. С таким голосом, как у этого коммандера, детям сказки читать. С таким голосом, бля, оператором телефона доверия работать. Без разницы, что он говорить будет: одного тембра достаточно, чтоб любой отчаявшийся суицидник почувствовал себя у бога за пазухой. Но нет, этот мужик стал военным. И голос использует, как инструмент: стелет — и рубит. Стелет — и рубит. Джесси аж чувствовал, как «барашек» гильотины съезжает по рельсам со страшным: «вж-ж!» и замирает в миллиметре над его шеей. Хватит на два пожизненных… Джесси подышал. Нос чесался немилосердно. В глотке тянуло, как будто вбило крюк. Хотелось бежать. Он попытался разлепить опухшие веки, чтобы рассмотреть коммандера, в конце концов. Убедиться, не кажется ли ему, что это тот самый гость из будущего, на которого он пялился, когда их повязали, — но картинка четче не стала. Джесси прокашлялся и хрипло спросил: — На кого работа? — Blackwatch. Подразделение Overwatch. — Нет, я понял, — нихуя он не понял, — а на кого? Кто командир? — у него, кажется, слюна текла изо рта. — Это… тот мужик? С двумя дробашами? Такой, это… el hombre guapo². Услышал чей-то смешок. Но приятный голос не улыбался: — Для маленького бандита, пойманного впервые, ты горазд на вопросы, парень. Ты согласен, или мне передать твою побитую задницу окружному суду? Джесси ответил быстрее, чем дослушал: — Да согласен, согласен! Так на кого я работать буду, эй? — Гэбриэл Рейес к твоим услугам. Обращаться: «коммандер» и «сэр». Да, это я «тот мужик». С дробашами. И, слушай внимательно: я — все, что стоит между тобой и пожизненным приговором. Поэтому подумай еще раз, и подумай хорошо. Если ты будешь на меня работать, то ты будешь работать. Другой пользы мне с тебя нет. Понимаешь? — Понимаю. — Вряд ли. — Я понимаю, — Джесси попробовал еще прокашляться, и заболела грудь. Он поморщился. — Хули понимать-то. Вы ездите, дрючите народ, ну так ладно. Я с револьвером управляюсь, как с продолжением своей руки, — он зажмурился, скривился. Попробовал выпрямиться, но грудь заболела еще хуже. — Буду работать, чё мне. Хоть завтра выйду на ваши операции. Хоть на все сразу, бля. — Угу. — Я три года в Deadlock, я там операций повидал, что вы охуеете. Дайте мне стрельбище, я вам, бля, покажу Боба Мандена. — Что ты делал в своей ясельной группе Deadlock, — в голосе коммандера слышалась мягкая усмешка, — будешь рассказывать девочкам на свиданиях. Как тебя? — он, по ходу, заглянул в планшет. — Джесси. Огнестрел ты увидишь не раньше, чем через пару месяцев усердных тренировок. Сейчас любой мой агент с закрытыми глазами сделает из тебя клаб-стейк, хоть ты с базукой будь, а не с револьвером. И завязывай с этим «бля» через слово, сынок. Снова послышались смешки. Джесси попытался размять плечи, унять дрожь, которая, какого-то хуя, била его мокрое тело. То ли опьянение сходило но на нет, то ли сотрясение отпускало, то ли до варящихся в адском котле мозгов стало медленно доходить: его взяли, путь назад отрезан. Эш нет, Клиффа нет, и не будет, и неба и солнца тоже. Камера, кандалы, раз стена, два, три, четыре. Учимся считать! Он попытался выдохнуть и не смог. Вдохнул больше, а больше некуда. У него это с детства — какая-то там «травма». То ли психологическая, то ли злоебучая. Батя пришел домой с баком, чуть более заправленным «Белзом», чем обычно по вечерам понедельника, матушка попыталась оттащить его тушу от Джесси, и батя прострелил матушке лицо. Бах! Контузия. Нервное потрясение. Заклинило, с концами, перерубило. Вдыхаешь-вдыхаешь-вдыхаешь, и все. Сидишь. Эш говорит: «Ты ебнутый». Спрашивает: «Че случилось?» Каждый, бля, сука, раз. — Эй, пацан. Ты как? «Сижу». Тяжелая ладонь снова опустилась на его плечо. — Ладно. Ты гангстер, Джесси. Ты операций повидал, что я охуею. Расклеился, м, посмотри на него. Дыши давай. Размытые очертания камеры неслись на вертеле. Разбавляло их голубое ситцевое платье, зализанный полуавтомат, облезлая морда Пахуо и вонь реки, несущей свинец и кадмий вдоль мексиканской границы. И лебеди со сломанными шеями, ебучее, бля, Лебединое Озеро, только без музыки. Джесси хотелось блевануть. Его вырвало бы углекислым газом и паникой, взявшейся ниоткуда — потому что он не боялся. No, señor! Его такой херней в младшей школе не запугать было. — Успокойся, парень. Ну-ка, медленно. Выдох. А-га, хуй тебе в рот. — Расслабься, — ладонь, лежавшая на плече, сместилась на заднюю поверхность шеи, под мокрые волосы. Горячая, сухая. И погладила. По-гла-ди-ла. Джесси затрясло еще хуже. — Ну, тихо. Все хорошо. Джесси замер. Как будто это не горячая рука каким-то страшным, ласковым движением касалась его шеи, а дуло винтовки. Взведенная бензопила. И еще это: «Все хорошо». В дохлом, но бегающем, как курица без башки, округе Брукс, в пустынном, разрушенном омниками Арканзасе, в развалюхе из дырявых газобетонных блоков, где Джесси жил, если это жизнь — никто не говорил «Все хорошо». Это, бля, че значит? Его сбило с толку, когда провод, искрящийся замыканием, отцепился от тела, оставив какую-то звенящую теплоту, и паралич снялся с лицевых мышц, и зазвенело еще нещадней. В чете Уинглеров, главой которой был пастор Сэмюэль Уинглер — его дочь, мать Джесси, была самой набожной. Она все время твердила о покаянии. «По делам вашим до воздастся вам»; «Придите ко мне все труждающиеся и обремененные, и я успокою вас» — она напевала подобные вещи, готовя ужин, стирая белье, потягивая джин, и на лице у нее было такое благостное выражение, оно всегда нравилось Джесси. Он не знал, что такое «покаяние», и что такое «благодать». Но, сидя на железном стуле, с вырубленным зрением, тахикардией и признаками кислородного голодания, он почувствовал что-то близкое. Исходило оно от горячей руки, лежавшей на его шее. — Спокойно. Медленный выдох. Джесси сделал. Не хотел, но так получилось. Он бы что угодно сделал, что этот человек бы сейчас сказал. — Тебя отведут в комнату, выдадут одежду и набор личных вещей. Завтра в семь придешь к залу, выделю тебе час. Познакомимся. Не опаздывай. Джесси хотел попросить: «Верните на меня руку». И испугался. Он, катаясь на волнах головокружения и полубреда, как на поломанных американских горках, прохрипел: — Куда приходить-то? Это… где я, бля, вообще? — Тебе велели не блякать, — сказал кто-то. Раздались шаги: размеренные и удаляющиеся, и поспешные приближающиеся. Голос коммандера исчез. Джесси взяли под руки, стащили со стула, как мешок с дерьмом, и поволокли — как мешок с дерьмом. Он попытался направить весь функционал своего организма на работу ног, но все равно спотыкался, и это не заставляло конвоиров меньше вытирать им пол. Затем — провал в памяти, затем — ободок унитаза в руках и рвота. Голоса в голове вопили: «В сторону!» и восторженно хохотали, когда он, стоя на столе, жал на спуск, и револьвер коротко, холосто в пятый раз щелкал. Кто-то отбуксовал его в кровать, он рухнул спиной на матрас, даже не скрипнувший от удара, и уставился в потолок. Его тошнило. Грудную клетку резало, будто между ребер насовали шампуров. Новый голос сказал ему: — Поспи. Тебе вкололи лекарство, через пару часов станет лучше. Если что понадобится, обратишься к охране за дверью. — Ага, — Джесси поднял большой палец, — gracias³. Э, охрана за дверью! Бухло тут есть? И я хочу позвонить своему адвокату. — У тебя нет адвоката, утырок. — Тогда я хочу нанять адвоката и позвонить, бля, ему. Мы в Америке или у черта в жопе? Кто-то фыркнул, накидывая на него одеяло. Запахло ебучей горной свежестью. Грохнула дверь. Он уснул и спал, спал, спал. Он продолжал бы спать вечность и был бы этому рад. Райское забвение. Видеоклипы на внутренней стороне век, в которых фигурировала то Лейла Саммерс из «Техасских укротительниц диких скакунов», то Эш, раскачивающаяся на его бедрах, в момент оргазма палящая ему прямо в грудь из полуавтомата. То командир Blackwatch, ставящий военный ботинок ему на горло, и на голове у него была корона из черного железа, а вместо плаща горностаевая мантия. «Я — все, что стоит между тобой и пожизненным приговором». От звука его голоса член Джесси вяло дернулся, несмотря на дыру в груди. «Кивни, если слышишь». Но Джесси не мог кивнуть, как ни старался, а он очень старался. Он просипел: «Вы, бля, может, ногу-то уберете». И командир Blackwatch убрал ногу. «Дыши давай». И было тепло. Тепло. Джесси спал бы и спал, и спал. Но в дверь постучали, и кто-то окликнул: — Маккри, подъем. Шесть тридцать. Он сел в кровати. Он чувствовал себя хорошо. В голове было пусто. А потом туда самосвалом с говном вкатился вчерашний день, и сердце заскакало по грудной клетке, как ебнутая накачанная амфетамином канарейка. Вместе с ясностью сознания утро принесло зашкаливающий нервяк. Он в панике оглядел комнату: нар не было, кандалов, вбитых в стены, тоже, и было не похоже, чтобы здесь кого-нибудь убивали. Просто небольшая комната - явно не тюремная. Рабочий стол с каким-то не то компом, не то терминалом. Кровать чистая, с хорошим матрасом, полторашка. Встроенный платяной шкаф. Джесси подошел к этому шкафу и еле разобрался, как его открыть: надо было коснуться ладонью панели, на которой нарисована ладонь. Тогда на панели появилось: «ДОСТУП РАЗРЕШЕН» и створки разъехались. Джесси с такой херни выпал, как будто шкаф заговорил с ним человеческим голосом. Внутри обнаружилась пара стопок незнакомой одежды, пара стопок постельного белья и дорожная сумка. В сумку, Джесси решил, он сейчас не полезет, ну его нахер. Пол в комнате был каменный, стены выкрашены почти в белый. И дверь еще, а за ней душевая: прям как из модного каталога интерьера, ебнешься. Он вымылся и надел одежду, которая лежала на рабочем кресле: не тюремная роба, а типа спортивный костюм, причем классный, понтовый, из какого-то гладкого, плотного материала, черные штаны и худи, типа, с капюшоном. С размером малясь прогадали, по длине и плечам нормально, но свободно слишком. И кроссы еще. Найки, в коробке. А его все шмотье куда-то делось. Он, на всякий, глянул на себя в зеркало: чистый, но бледный, как Курт после стандартной заправочки в пятьдесят миллиграммов, под глазами расплылся боевой раскрас гематом, и этот суперклассный костюм при его быдловатой роже сидит, как на корове седло. Джесси, бля, как Скарлетт О’Хара, решил: «Я подумаю об этом завтра» — про шмотье, про створки шкафа, про сюрреализм в башке, как будто он герой фильма, и хуй пойми, «Золушка» это или хоррор-катастрофа с двухчасовым нагнетанием атмосферы; накинул капюшон и пошел за агентом, ждавшим за дверью, надеясь, что к залу, а не парашу чистить. Маккри моргает. И видит, что здание филиала тюрьмы ЦРУ с тем заводом в Фейетвилле ничего общего не имеет. Вернее сказать, эти места одно на другое не похожи настолько, насколько возможно. Там была жара — такая, что жгла кости, и вечернее июльское солнце, катящееся к горизонту, заливающее все багряным; а здесь холодно, в гуле ветра, под низким небом, затянутым серой мглой. Просто в коре его мозга запускается центрифуга воспоминаний. Природный круговорот вещей, событий и дней: человек рождается, чтобы наступать на одни и те же грабли. И так далее, и вся эта чушь. Не нужно себя винить в том, с чем ничего не поделаешь. Но приезжать было лишним. Если думать о своем моральном благополучии, а не о стране. Наверное, — он думает, — наверное, все дело в том, что не бывает бывших наркоманов. Неважно, на чем сидишь — если плотно, то оно на всю жизнь. Можно быть в завязке десять лет и расписать дом трезвенническими лозунгами, и организовать реабилитационный центр, где заниматься йогой и рассказывать дышащим на ладан бедолагам, как это хорошо — быть трезвым, — все равно, если однажды примешь дозу, ты поймешь, что всегда был одним из этих безвольных говноедов. Что вся твоя жизнь — цирк. Жизнь животного на цепи, которое само себя дрессирует. Без дозы жизнь нахер не нужна, а с дозой-то и пусть будет. Борьба с терроризмом, защита Родины. Одолжение мертвому командиру. Да, конечно же. Дайте два. Он приехал увидеть ублюдка, которого не видел десять лет. Которого десять лет проклинал. Глядя на далекое здание, он так стискивает зубы, что перекусывает сигару. — Да бля. Он поджигает новую.***